Маленькая лодка, соломинка на ветру, подумала она, припомнив предупреждение Лэндлесса. А может быть, даже целая охапка сена.
Таксист высадил ее у начала Даунинг-стрит, и она не стала давать чаевых, несмотря на его весьма прозрачные намеки. Полисмен у железной калитки спросил что-то по своей рации, спрятанной от дождя под капюшоном, получил ответ в виде тресков и пропустил ее за ворота. В сотне ярдов по улице виднелась черная дверь, которая отворилась еще до того, кан она ступила на порог. В пустом, если не считать пару полицейских, холле она расписалась в книге для посетителей. Не было и следа суеты и бурной деятельности, которые она ожидала увидеть, не было и толпы, как в тот вечер, когда она познакомилась с Урхартом. Было похоже на то, что Рождество здесь уже началось.
Следующие три минуты ее передавали из рук в руки, и каждый следующий служащий казался более важным, чем предыдущий. Ее провели по лестнице, через несколько коридоров, мимо заполненных фарфором шкафов, пока наконец не ввели в небольшой кабинет, дверь ноторого закрылась за ней. Они оказались вдвоем.
— Мисс Куайн, спасибо, что вы пришли. Френсис Урхарт погасил сигарету и протянул руку, приглашая ее на удобные кожаные кресла в углу своего кабинета. Комната была темной, уставленной книжными полками и очень мужской по духу. Верхнего света не было, горела настольная лампа и два настенных светильника. Атмосфера этого кабинета напомнила ей вневременной, туманный джентльменский клуб на Пэл-Мэл, где она была в дамский день. Он предложил ей выпить, а она внимательно разглядывала его. Красивые виски, усталые, но острые глаза, казалось, не знающие покоя. Он был на тридцать лет старше ее. Зачем он позвал ее сюда? Какого рода анализ его интересует? Пока он наливал висни в два стакана, она обратила внимание на его идеальной формы мягкие руки с тонкими пальцами и ухоженными ногтями. Как это не похоже на ее бывшего мужа! Она не могла представить себе эти руки сжатыми в кулак и бьющими ее по лицу или по животу. Последовавшие за этим преждевременные роды и поставили точку на безумии их супружеской жизни. Пусть будут прокляты все мужики!
Ее мысли были все еще в прошлом, когда она взяла предложенный хрустальный стакан и отпила виски. Тут же она выплюнула его.
— У вас нет льда и содовой?
— Это чистый солод, — запротестовал Урхарт.
— А я чистая девочка, и моя мама всегда говорила мне, что я не должна пить это неразбавленным.
Его, казалось, позабавил ее острый язык.
— Разумеется. Позвольте, однако, мне настоять, хотя бы самую малость. Это совсем особое виски, его гнали в моих родных местах, в Пертшире, и вода напрочь испортит его. Попробуйте сделать еще пару глотков, чтобы привыкнуть, и, если это вам не удастся, в вашем распоряжении вся содовая и весь лед, который я найду в этом доме.
Она сделала еще глоток, и на этот раз крепость была чуточку меньше. Она кивнула:
— Кое-что новое сегодня вечером я узнала.
— Одним из многих преимуществ возраста является то, что ты узнаешь кучу вещей о мужчинах и о виски. О женщинах, однако, я знаю, не слишком много. Если верить вам.
— Я принесла вам кое-какие цифры… — Она потянулась за своей сумочкой.
— Прежде чем мы посмотрим их, я хотел бы задать вам другой вопрос. — С задумчивым выражением он откинулся в кресле, держа свой стакан двумя руками. Больше всего премьер-министр напоминал сейчас университетского преподавателя, собирающегося задать вопрос студенту.
— Скажите, насколько вы уважаете королевскую семью?
Ее нос сморщился, словно обнюхивая неожиданный вопрос.
— С профессиональной точки зрения я совершенно равнодушна к ней. Мне платят за анализ чего-либо, а не за уважение. А с личной… — Она пожала плечами. — Я американка, я из страны Пола Ревере. Было время, когда у нас стреляли в слуг короля всякий раз, когда видели их. Теперь это происходит только на сцене и на экране. Я разочаровала вас?
Он оставил ее вопрос без ответа.
— Королю не терпится произнести речь о единстве нации, о том, чтобы преодолеть все виды раскола в стране. Как вы думаете, это популярная тема?
— Разумеется. Именно таких чувств и ждут от лидеров нации.
— И, следовательно, эта речь найдет отклик?
— Это зависит от обстоятельств. Если вы баллотируетесь на пост архиепископа Кентерберийского, это вам поможет. Моральный дух нации и все такое. — Она выдержала паузу, ожидая подтверждения того, что она двинулась в правильном направлении. Но все, что она увидела на лице устроившегося в своем кресле профессора, была изогнутая дугой бровь, и ей пришлось плыть дальше, полагаясь только на свои инстинкты.
— Но с политикой иное дело. От политиков ждут таких вещей, но они скорее играют роль тихой музыки в лифте. Для избирателей важна не сама музыка, а то, движется ли лифт вверх или вниз, говоря точнее, воспринимают ли они лифт движущимся вверх или вниз.
— Расскажите мне о восприятии. — Он изучал ее с более чем академическим интересом. То, что он слышал, нравилось ему, как и то, что он видел. Когда она говорила, особенно когда оживилась, кончик ее носа дергался вверх и вниз, словно дирижируя оркестром ее мыслей. Он находил это зрелище завораживающим, почти гипнотическим.
— Если вы выросли на улице, где все ходили босиком, и если у вас теперь сундук обуви, но ваша семья одна на улице не имеет машины и не проводит отпуск на континенте, то вам кажется, что вы стали беднее. На свое босоногое детство вы смотрите, как на доброе старое время, когда ходить в школу без ботинок было сплошным удовольствием, но вот необходимость добираться до работы городским транспортом, когда остальные ездят на своих машинах, доставляет вам настоящие мучения.
— И вы вините в этом правительство.
— Разумеется. Но для политики важно, сколько еще жителей этой улицы думают так же. Когда они закроют за собой дверь своего дома или дверцу кабинки для голосования, их мысли о соседях по улице играют куда меньшую роль, чем их мысли о том, последней ли модели их машина. Моралью не накормишь семью и не заправишь бензобак.
— Я никогда и не пытался, — задумчиво сказал он. — А как насчет остальных линий раскола? Кельтские окраины и преуспевающий Юг? Домовладельцы и бездомные?
— Грубо говоря, в Шотландии вас поддерживает не больше двадцати процентов избирателей, так что особенно терять вам там уже и нечего. Что касается бездомных, то трудно зарегистрироваться избирателем, имея домашний адрес вроде: ящик 3, ряд Д, картонный городок. По логике вещей, на них следует обращать внимание в последнюю очередь.
— Некоторые сказали бы, что это немного цинично.
— Если вам нужно моральное суждение, обратитесь к священнику. Я не сужу, я анализирую. Расколы есть в любом обществе. Вы не можете дать все всем, не стоит и пытаться. — Нос агрессивно вздернулся. — Важно что-то значить для большинства, важно заставить их поверить, что они, по крайней мере, по правильную сторону пропасти.
— Итак, в настоящий момент и в течение ближайших недель по какую сторону пропасти воспринимает себя большинство?
Она помолчала, припоминая свои разговоры с Лэндлессом и с таксистом, вспоминая закрытый театр.
— Вы немного лидируете в опросах, но равновесие очень хрупкое. Люди вас еще не знают. В результате парламентских дебатов чаша весов может качнуться в любую сторону.
Он смотрел прямо на нее из-под оправы своих очков.
— Забудьте о дебатах. Поговорим лучше об открытой войне. Могут ли ваши опросы предсказать, кто победит в этой войне?
Она пододвинулась вперед в своем кресле, словно большая близость к нему создала бы более доверительную обстановку.
— Опросы общественного мнения — словно затуманенный хрустальный шар гадалки. Они могут помочь заглянуть в будущее, но ответы зависят от того, какие вопросы вы задаете. И от того, насколько вы хорошая цыганка.
В его глазах мелькнуло одобрение.
— Я не могу сказать вам, кто победит в такой войне. Но я могла бы помочь вести ее. Опросы общественного мнения — это оружие, и иногда очень мощное оружие. В нужное время задайте нужный вопрос, получите нужный ответ, допустите утечку информации в прессу… При правильном планировании кампании ваш противник будет объявлен убитым еще до того, кан он поймет, что война началась.
— Скажи мне, о цыганка, почему я ни разу не слышал ничего подобного от других организаторов общественных опросов?
— Во-первых, потому что в большинстве они интересуются тем, что люди думают в данный момент времени. Мы же говорим о перемещении общественного мнения из его нынешнего состояния в желательное для вас его состояние в будущем. Это то, что называют политическим лидерством, и это редкое качество.
Он понимал, что ему льстят, и ему нравилось это.
— А вторая причина?
Она отпила из стакана, поменяла местами свои скрещенные ноги и сняла очки, тряхнув при этом черными волосами.
— Потому что я лучше остальных.
В ответ он улыбнулся. Ему нравилось иметь с ней дело и как с профессионалом, и как с женщиной. На Даунинг-стрит иногда бывает чертовски одиноко. У него был кабинет предположительно знающих свое дело министров, в обязанности которых входило принимать ббльшую часть решений, оставляя ему только обязанность дергать за ниточки да выносить ночной горшок, когда остальные что-нибудь напортачат. Лишь очень немногие правительственные бумаги поступали к нему без его распоряжения. От окружающего мира его отгораживал вышколенный персонал, отряд охраны, пуленепробиваемые окна и огромные железные ворота. Элизабет по вечерам вечно была на своих чертовых уроках… Ему был нужен кто-то, с кем ои мог бы откровенно поговорить, кто помог бы ему собраться с мыслями, привести их в порядок, кто был бы уверен в себе, кто не был бы обязан ему местом и кто имел бы смазливую мордашку. Да, и кто считал бы себя самой лучшей.
— Ну что ж, я полагаю, что так оно и есть. На мгновение их взгляды встретились.
— Так вы полагаете, что будет война, Френсис? По поводу единства нации? С оппозицией?
Он сидел, откинувшись на спинку своего кресла и глядя куда-то вперед, словно стараясь разглядеть что-то в будущем. Не было больше ни энергичного обмена академическими идеями, ни интеллектуальной мастурбации циничных стариков за обеденным столом для старейшин университета. До его ноздрей доносилось зловоние реальной жизни. Когда он заговорил, его слова были неторопливыми и тщательно взвешенными.
— Не только с оппозицией. Возможно, даже с королем, если я позволю ему произнести его речь.
— Война с королем?..
— Нет-нет… Не война, я не хочу никакой конфронтации с дворцом, это действительно так. Помимо королевской семьи и сумасшедших роялистов по всей стране, у меня есть с кем сражаться. Однако… — он помолчал, — если предположить… если дело дойдет до этого… Мне позарез понадобятся услуги цыганки, Салли.
Ее губы сморщились, а слова прозвучали не менее взвешенно, чем его:
— Если вы это хотите услышать, то запомните: вам стоит только сказать „пожалуйста".
Вращательные движения кончика ее носа сделались почти как у зверя и, по мнению Урхарта, чрезвычайно чувственными. Некоторое время они глядели друг на друга молча, не говоря ни слова, чтобы не нарушить магию недосказанности, которую они оба ощущали. Прежде ему довелось только однажды — нет, дважды — сочетать преподавание и секс. Будь он пойман за этим занятием, его выгнали бы с позором, но риск искупался тем, что это был лучший секс в его жизни, который поднял его не только над юными телами его студентов, но и над банальностью и мелкими страстишками университетского быта. Он был другим, он был лучше, и никогда это не было ему так ясно, как на огромной кровати в его комнате университетского общежития, выходящей окнами в парк.
Кроме того, секс помог ему подняться над памятью о его брате Алистере, значительно старше его, погибшем на Второй мировой войне, защищая какой-то жалкий клочок французской земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Таксист высадил ее у начала Даунинг-стрит, и она не стала давать чаевых, несмотря на его весьма прозрачные намеки. Полисмен у железной калитки спросил что-то по своей рации, спрятанной от дождя под капюшоном, получил ответ в виде тресков и пропустил ее за ворота. В сотне ярдов по улице виднелась черная дверь, которая отворилась еще до того, кан она ступила на порог. В пустом, если не считать пару полицейских, холле она расписалась в книге для посетителей. Не было и следа суеты и бурной деятельности, которые она ожидала увидеть, не было и толпы, как в тот вечер, когда она познакомилась с Урхартом. Было похоже на то, что Рождество здесь уже началось.
Следующие три минуты ее передавали из рук в руки, и каждый следующий служащий казался более важным, чем предыдущий. Ее провели по лестнице, через несколько коридоров, мимо заполненных фарфором шкафов, пока наконец не ввели в небольшой кабинет, дверь ноторого закрылась за ней. Они оказались вдвоем.
— Мисс Куайн, спасибо, что вы пришли. Френсис Урхарт погасил сигарету и протянул руку, приглашая ее на удобные кожаные кресла в углу своего кабинета. Комната была темной, уставленной книжными полками и очень мужской по духу. Верхнего света не было, горела настольная лампа и два настенных светильника. Атмосфера этого кабинета напомнила ей вневременной, туманный джентльменский клуб на Пэл-Мэл, где она была в дамский день. Он предложил ей выпить, а она внимательно разглядывала его. Красивые виски, усталые, но острые глаза, казалось, не знающие покоя. Он был на тридцать лет старше ее. Зачем он позвал ее сюда? Какого рода анализ его интересует? Пока он наливал висни в два стакана, она обратила внимание на его идеальной формы мягкие руки с тонкими пальцами и ухоженными ногтями. Как это не похоже на ее бывшего мужа! Она не могла представить себе эти руки сжатыми в кулак и бьющими ее по лицу или по животу. Последовавшие за этим преждевременные роды и поставили точку на безумии их супружеской жизни. Пусть будут прокляты все мужики!
Ее мысли были все еще в прошлом, когда она взяла предложенный хрустальный стакан и отпила виски. Тут же она выплюнула его.
— У вас нет льда и содовой?
— Это чистый солод, — запротестовал Урхарт.
— А я чистая девочка, и моя мама всегда говорила мне, что я не должна пить это неразбавленным.
Его, казалось, позабавил ее острый язык.
— Разумеется. Позвольте, однако, мне настоять, хотя бы самую малость. Это совсем особое виски, его гнали в моих родных местах, в Пертшире, и вода напрочь испортит его. Попробуйте сделать еще пару глотков, чтобы привыкнуть, и, если это вам не удастся, в вашем распоряжении вся содовая и весь лед, который я найду в этом доме.
Она сделала еще глоток, и на этот раз крепость была чуточку меньше. Она кивнула:
— Кое-что новое сегодня вечером я узнала.
— Одним из многих преимуществ возраста является то, что ты узнаешь кучу вещей о мужчинах и о виски. О женщинах, однако, я знаю, не слишком много. Если верить вам.
— Я принесла вам кое-какие цифры… — Она потянулась за своей сумочкой.
— Прежде чем мы посмотрим их, я хотел бы задать вам другой вопрос. — С задумчивым выражением он откинулся в кресле, держа свой стакан двумя руками. Больше всего премьер-министр напоминал сейчас университетского преподавателя, собирающегося задать вопрос студенту.
— Скажите, насколько вы уважаете королевскую семью?
Ее нос сморщился, словно обнюхивая неожиданный вопрос.
— С профессиональной точки зрения я совершенно равнодушна к ней. Мне платят за анализ чего-либо, а не за уважение. А с личной… — Она пожала плечами. — Я американка, я из страны Пола Ревере. Было время, когда у нас стреляли в слуг короля всякий раз, когда видели их. Теперь это происходит только на сцене и на экране. Я разочаровала вас?
Он оставил ее вопрос без ответа.
— Королю не терпится произнести речь о единстве нации, о том, чтобы преодолеть все виды раскола в стране. Как вы думаете, это популярная тема?
— Разумеется. Именно таких чувств и ждут от лидеров нации.
— И, следовательно, эта речь найдет отклик?
— Это зависит от обстоятельств. Если вы баллотируетесь на пост архиепископа Кентерберийского, это вам поможет. Моральный дух нации и все такое. — Она выдержала паузу, ожидая подтверждения того, что она двинулась в правильном направлении. Но все, что она увидела на лице устроившегося в своем кресле профессора, была изогнутая дугой бровь, и ей пришлось плыть дальше, полагаясь только на свои инстинкты.
— Но с политикой иное дело. От политиков ждут таких вещей, но они скорее играют роль тихой музыки в лифте. Для избирателей важна не сама музыка, а то, движется ли лифт вверх или вниз, говоря точнее, воспринимают ли они лифт движущимся вверх или вниз.
— Расскажите мне о восприятии. — Он изучал ее с более чем академическим интересом. То, что он слышал, нравилось ему, как и то, что он видел. Когда она говорила, особенно когда оживилась, кончик ее носа дергался вверх и вниз, словно дирижируя оркестром ее мыслей. Он находил это зрелище завораживающим, почти гипнотическим.
— Если вы выросли на улице, где все ходили босиком, и если у вас теперь сундук обуви, но ваша семья одна на улице не имеет машины и не проводит отпуск на континенте, то вам кажется, что вы стали беднее. На свое босоногое детство вы смотрите, как на доброе старое время, когда ходить в школу без ботинок было сплошным удовольствием, но вот необходимость добираться до работы городским транспортом, когда остальные ездят на своих машинах, доставляет вам настоящие мучения.
— И вы вините в этом правительство.
— Разумеется. Но для политики важно, сколько еще жителей этой улицы думают так же. Когда они закроют за собой дверь своего дома или дверцу кабинки для голосования, их мысли о соседях по улице играют куда меньшую роль, чем их мысли о том, последней ли модели их машина. Моралью не накормишь семью и не заправишь бензобак.
— Я никогда и не пытался, — задумчиво сказал он. — А как насчет остальных линий раскола? Кельтские окраины и преуспевающий Юг? Домовладельцы и бездомные?
— Грубо говоря, в Шотландии вас поддерживает не больше двадцати процентов избирателей, так что особенно терять вам там уже и нечего. Что касается бездомных, то трудно зарегистрироваться избирателем, имея домашний адрес вроде: ящик 3, ряд Д, картонный городок. По логике вещей, на них следует обращать внимание в последнюю очередь.
— Некоторые сказали бы, что это немного цинично.
— Если вам нужно моральное суждение, обратитесь к священнику. Я не сужу, я анализирую. Расколы есть в любом обществе. Вы не можете дать все всем, не стоит и пытаться. — Нос агрессивно вздернулся. — Важно что-то значить для большинства, важно заставить их поверить, что они, по крайней мере, по правильную сторону пропасти.
— Итак, в настоящий момент и в течение ближайших недель по какую сторону пропасти воспринимает себя большинство?
Она помолчала, припоминая свои разговоры с Лэндлессом и с таксистом, вспоминая закрытый театр.
— Вы немного лидируете в опросах, но равновесие очень хрупкое. Люди вас еще не знают. В результате парламентских дебатов чаша весов может качнуться в любую сторону.
Он смотрел прямо на нее из-под оправы своих очков.
— Забудьте о дебатах. Поговорим лучше об открытой войне. Могут ли ваши опросы предсказать, кто победит в этой войне?
Она пододвинулась вперед в своем кресле, словно большая близость к нему создала бы более доверительную обстановку.
— Опросы общественного мнения — словно затуманенный хрустальный шар гадалки. Они могут помочь заглянуть в будущее, но ответы зависят от того, какие вопросы вы задаете. И от того, насколько вы хорошая цыганка.
В его глазах мелькнуло одобрение.
— Я не могу сказать вам, кто победит в такой войне. Но я могла бы помочь вести ее. Опросы общественного мнения — это оружие, и иногда очень мощное оружие. В нужное время задайте нужный вопрос, получите нужный ответ, допустите утечку информации в прессу… При правильном планировании кампании ваш противник будет объявлен убитым еще до того, кан он поймет, что война началась.
— Скажи мне, о цыганка, почему я ни разу не слышал ничего подобного от других организаторов общественных опросов?
— Во-первых, потому что в большинстве они интересуются тем, что люди думают в данный момент времени. Мы же говорим о перемещении общественного мнения из его нынешнего состояния в желательное для вас его состояние в будущем. Это то, что называют политическим лидерством, и это редкое качество.
Он понимал, что ему льстят, и ему нравилось это.
— А вторая причина?
Она отпила из стакана, поменяла местами свои скрещенные ноги и сняла очки, тряхнув при этом черными волосами.
— Потому что я лучше остальных.
В ответ он улыбнулся. Ему нравилось иметь с ней дело и как с профессионалом, и как с женщиной. На Даунинг-стрит иногда бывает чертовски одиноко. У него был кабинет предположительно знающих свое дело министров, в обязанности которых входило принимать ббльшую часть решений, оставляя ему только обязанность дергать за ниточки да выносить ночной горшок, когда остальные что-нибудь напортачат. Лишь очень немногие правительственные бумаги поступали к нему без его распоряжения. От окружающего мира его отгораживал вышколенный персонал, отряд охраны, пуленепробиваемые окна и огромные железные ворота. Элизабет по вечерам вечно была на своих чертовых уроках… Ему был нужен кто-то, с кем ои мог бы откровенно поговорить, кто помог бы ему собраться с мыслями, привести их в порядок, кто был бы уверен в себе, кто не был бы обязан ему местом и кто имел бы смазливую мордашку. Да, и кто считал бы себя самой лучшей.
— Ну что ж, я полагаю, что так оно и есть. На мгновение их взгляды встретились.
— Так вы полагаете, что будет война, Френсис? По поводу единства нации? С оппозицией?
Он сидел, откинувшись на спинку своего кресла и глядя куда-то вперед, словно стараясь разглядеть что-то в будущем. Не было больше ни энергичного обмена академическими идеями, ни интеллектуальной мастурбации циничных стариков за обеденным столом для старейшин университета. До его ноздрей доносилось зловоние реальной жизни. Когда он заговорил, его слова были неторопливыми и тщательно взвешенными.
— Не только с оппозицией. Возможно, даже с королем, если я позволю ему произнести его речь.
— Война с королем?..
— Нет-нет… Не война, я не хочу никакой конфронтации с дворцом, это действительно так. Помимо королевской семьи и сумасшедших роялистов по всей стране, у меня есть с кем сражаться. Однако… — он помолчал, — если предположить… если дело дойдет до этого… Мне позарез понадобятся услуги цыганки, Салли.
Ее губы сморщились, а слова прозвучали не менее взвешенно, чем его:
— Если вы это хотите услышать, то запомните: вам стоит только сказать „пожалуйста".
Вращательные движения кончика ее носа сделались почти как у зверя и, по мнению Урхарта, чрезвычайно чувственными. Некоторое время они глядели друг на друга молча, не говоря ни слова, чтобы не нарушить магию недосказанности, которую они оба ощущали. Прежде ему довелось только однажды — нет, дважды — сочетать преподавание и секс. Будь он пойман за этим занятием, его выгнали бы с позором, но риск искупался тем, что это был лучший секс в его жизни, который поднял его не только над юными телами его студентов, но и над банальностью и мелкими страстишками университетского быта. Он был другим, он был лучше, и никогда это не было ему так ясно, как на огромной кровати в его комнате университетского общежития, выходящей окнами в парк.
Кроме того, секс помог ему подняться над памятью о его брате Алистере, значительно старше его, погибшем на Второй мировой войне, защищая какой-то жалкий клочок французской земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42