— Боже, какое дерьмо!
— Столько дерьма, что всех нас ждет острый геморрой. Он давал деньги не только штаб-квартире партии, но и на предвыборную нампанию почти всех членов кабинета.
— Вот именно. И все эти деньги не указаны в отчетах о расходах на предвыборную кампанию.
— В моем случае, — он поднял бровь, — все тщательно регистрировалось, и мне не страшно публичное расследование, но мне рассназали, что наш министр торговли, который сегодня во второй половине дня займет свое место за этим столом, употребил деньги на то, чтобы откупиться от скандальной любовницы, которая грозила предать гласности кое-какие компрометирующие письма. Он расплатился с ней векселем, который был погашен и в настоящее время находится у Харрода.
Стэмпер откинулся на спинку кресла, балансируя на его задних ножках и словно пытаясь оттолкнуть от себя эти неприятности.
— Боже, Френсис, это дерьмо вот-вот выльется нам на голову, и ты хочешь, чтобы я стал председателем партии? Если тебе нет до этого дела, то мне, может быть, лучше попросить политического убежища в Ливии. Ты говоришь, к Пасхе? Да нас от этого дерьма не спасет даже вознесение на небо!
Он вяло и безнадежно махнул рукой. Но Урхарт напряженно наклонился вперед, вся его фигура выражала сосредоточенность и решимость.
— Совершенно верно, к Пасхе. Это значит, что мы должны опередить их, Тим. Пользуясь медовым месяцем, разгромить оппозицию, опередить начало спада и обеспечить такое большинство, которое продержится до тех пор, пока все эти неприятности не останутся далеко позади.
— Ты говоришь о выборах? — Голос Стэмпера прозвучал еле слышно.
— В середине марта. У нас ровно четырнадцать недель и только десять недель до того момента, когда я должен буду объявить о них. Я хочу, чтобы на это время в качестве председателя партии ты крепко держал руль избирательной машины в своих руках. Нужно составить планы, найти деньги, утихомирить противников. И все это сделать так, чтобы они ничего не заподозрили.
Кресло Стэмпера шлепнулось на передние ножки, словно знаменуя его пробуждение ото сна.
— Чертов председатель партии.
— Не волнуйся, это только на четырнадцать недель. Если все пройдет гладко, ты выберешь любое министерство, которое тебе понравится. А если нет, всем нам придется подыскивать себе другую работу.
— Это просто ужасно!
Окидывая взглядом комнату, Элизабет Урхарт презрительно повела носом. Прошло уже несколько дней, как Коллинриджи увезли свои последние вещи из небольшой квартиры на верхнем этаже дома 10 по Даунинг-стрит, предназначенной под личные покои премьер-министра, и гостиная теперь имела вид номера трехзвездочной гостиницы. Ее начисто лишили индивидуальности, которую увезли в упакованных чемоданах, а то, что осталось, было в полном порядке, но в эстетическом отношении напоминало зал ожидания железнодорожного вокзала.
— Просто возмутительно. Я не стану этого терпеть, — повторила она, разглядывая выцветшие обои, на которых готова была увидеть изображения стаи летящих уток. Она на секунду отвлеклась, проходя мимо большого настенного зернала и унрадкои бросив взгляд на свои волосы. Неделю назад, перед окончательным голосованием на выборах лидера партии, парикмахерша окрасила их в интенсивно-рыжий цвет. Торжественный оттенок, как уверила ее стилистка, но теперь было видно, что это самая обычная хна, и всякий раз, нажимая кнопку цветовой насыщенности на пульте дистанционного управления телевизора, она гадала, сменить ли телевизор или парикмахерский салон.
— Что за странные люди, — пробормотала ока, стряхивая воображаемую пылинку со своего костюма от Шанель. Новая секретарша ее мужа, сотрудница палаты общин, сопровождавшая ее в этом походе, уткнулась носом в свою записную книжку. Она подумала, что Коллинриджи нравились ей, пожалуй, больше. Еще более определенного мнения была она об Элизабет Урхарт, которая, с ее холодными глазами, была похожа на хищника и чья постоянная диета, имевшая целью избавить ее от слоя жира под дорогими платьями, поддерживала в ней состояние вечной раздражительности, по крайней мере, по отношению к другим женщинам и в особенности к более молодым.
— Узнайте, как можно избавиться от всего этого, и проследите, чтобы расходы были записаны на казенный счет, — бросила миссис Урхарт, устремляясь в заднюю часть квартиры. Шагая, она возмущенно теребила пальцами кожу на своем подбородке. Заглянув в дверь налево, она не удержалась от недовольного возгласа: там оказалась крохотная кухонька с черно-красными плитками линолеума на полу, с раковиной из нержавеющей стали и без микроволновой печи! Ее разочарование стало полным, когда она увидела столовую, формой и размерами похожую на гроб, окна ее выходили на неприглядные чердаки и крыши. Она вернулась в гостиную, плюхнулась в одно из кресел, на чьей обивке красовались розы размером со ступню слона, и разочарованно покачала головой. Из прихожей постучали.
— Войдите, — рассеянно произнесла она, припомнив, что на входной двери даже не было замка, по соображениям безопасности, как ей сказали, но она подозревала, что ради удобства рассыльных, которые то и дело приходили с бумагами и депешами.
— Не дом, а проходной двор, — пробормотала она, театрально опустив лицо в свои ладони.
Но, когда она подняла его, чтобы посмотреть, кто пришел, лицо сразу прояснилось. Гостю было под сорок, и его прическа была от хорошего парикмахера.
— Миссис Урхарт, я Роберт Инстол, инспектор особого отдела, — у него был заметный лондонский простонародный акцент, — я занимался охраной вашего мужа во время выборов лидера, и теперь меня назначили ответственным за безопасность здесь, на Даунинг-стрит.
Его улыбка и природное обаяние понравились Элизабет Урхарт.
— Я уверена, что мы попали в надежные руки, инспектор.
— Мы делаем все, что в наших силах. Но для вас после переезда сюда жизнь немного изменится, — продолжил он. — Есть несколько вещей, которые я должен объяснить, если у вас найдется время.
— Проходите, набросьте что-нибудь на эти кошмарные кресла, инспектор, и расскажите мне про все это…
В ответ на приветствия толпы Лэндлесс помахал рукой. Зрители не имели ни малейшего представления, кто сидит за темными стеклами лимузина, но сегодня был исторический день, и они хотели участвовать в нем. Тяжелые металлические ворота, перегораживающие въезд на Даунинг-стрит, почтительно отворились, и дежурный полицейский четко взял под нозырек. Лэндлесс был в отличном настроении, но оно улучшилось, когда он увидел, что тротуар напротив подъезда, бывшего целью его поездки, запружен репортерами и фотографами.
— Он предложит тебе работу, Бен? — проскандировал хор репортеров, когда он показался из машины.
— Работа у меня уже есть! — рявкнул он, демонстрируя известную всем победительную улыбну и наслаждаясь каждой минутой этой сцены. Он застегнул на все пуговицы распахнувшиеся борта своего пиджака.
— Тогда, может быть, титул пэра? Кресло в палате лордов?
— Барон Бен из Бетнал Грин? — Его мясистое лицо скорчило презрительную гримасу. — Это, скорее, оперетта, чем почет.
В ответ одобрительно засмеялись, Лэндлесс проследовал через лакированную черную дверь в прихожую, но тут ему пришлось посторониться, чтобы его не сбил с ног рассыльный с огромным букетом цветов. Корзинами с цветами и упакованными букетами был уставлен весь холл, но каждую минуту приносили все новые. Хотя и на время, но лондонские цветочные магазины могли забыть о спаде. Лэндлесса повели по густому красному ковру, устилавшему путь от входной двери до зала заседаний кабинета министров на другой стороне узкого здания, и он поймал себя на мысли, что невольно ускоряет шаг. Можно не торопиться, растягивая удовольствие. Он не мог припомнить, когда так хорошо было ему в последний раз. Заботливый и аккуратный служащий в цивильном проводил его до дверей зала заседаний кабинета министров и тихо притворил за ним дверь.
— Добро пожаловать, Бен, входи.
Урхарт сделал приветливый жест рукой, но не встал из кресла. Жест указывал на место по другую сторону стола.
— Великий день, Френсис, великий для всех нас. Лэндлесс кивнул Стэмперу, который, опершись о батарею, словно преторианский гвардеец, сторожил премьера. Лэндлесс почувствовал, что присутствие третьего стесняет его. Все предыдущие разговоры с Урхартом происходили с глазу на глаз. Им не нужна была аудитория, когда они строили планы, как опорочить и одолеть избранного главу правительства. В предыдущих переговорах Урхарт всегда был просителем, а Лэндлесс — хозяином, но теперь, глядя через стол, он не мог не почувствовать, что роли переменились. Ощутив внезапную неловкость, он протянул руку, предлагая Урхарту рукопожатие, но это был неудачный жест. Урхарту пришлось отложить в сторону ручку, отодвинуть кресло и вытянуть свою руку, но только чтобы обнаружить, что стол слишком широк и они могут лишь коснуться друг друга кончиками пальцев.
— Славно сработано, Френсис, — смущенно пробормотал Лэндлесс и сел на свое место, — для меня много значит, что, став премьер-министром, ты пригласил меня сюда в первое же утро, и особенно то, как ты это сделал. Я думал, мне придется пробираться задними дворами мимо мусорных ящиков, а тут эти репортеры и телевидение. Должен сказать, я чувствовал себя прекрасно. Ценю публичные знаки внимания, Френсис.
Урхарт широко развел руками, что должно было означать отсутствие подходящих слов. Стэмпер вскочил со своего места.
— Премьер-министр, — подчеркнуто начал он, это должно было звучать косвенной отповедью панибратству газетного магната, но на Лэндлесса не произвело никакого впечатления, — прошу прощения, но новый канцлер казначейства будет здесь через пять минут.
— Прости меня, Бен. Я начинаю убеждаться, что премьер-министр вовсе не хозяин, а раб. Особенно в том, что касается времени. Займемся делом, если ты не возражаешь.
— Именно это я и имею в виду. — Лэндлесс пододвинулся ближе к столу в ожидании.
— Ты контролируешь группу „Телеграф" и подал заявку на приобретение „Юнайтед ньюспейперс". Правительству надлежит решить, будет ли это приобретение в интересах общества. — Урхарт смотрел в свой блокнот, словно судья, зачитывающий в суде приговор. Лэндлесс никак не прореагировал на это проявление формализма, так контрастировавшее с атмосферой их прежних бесед на эту тему.
Урхарт снова развел руками, словно не находя слов.
— Прости, Бен. Ты не сможешь получить это. Трое мужчин застыли в немой сцене, а только что произнесенные слова носились по комнате, словно хищные птицы, пока наконец не сели.
— Черт побери, что ты хочешь сказать этим сраным „не сможешь получить"? — Выговор был чисто уличным, внешний лоск, если и был прежде, весь сошел.
— Правительство не считает, что это будет в интересах нации.
— Это чушь, Френсис, ведь мы же договорились.
— Во время избирательной кампании премьер-министр предусмотрительно воздерживался от заявлений, которые могли бы связать его обязательствами, касающимися этой заявки, — вставил Стэмпер.
Лэндлесс проигнорировал его, устремив глаза на Урхарта.
— Мы заключили сделку. Ты знаешь это. Я знаю это.
— Как я сказал, Бен, премьер-министры не всегда вольны делать, что хотят. Доводы против этой продажи неотразимы. В твоих руках уже больше тридцати процентов национальной прессы, и с „Юнайтед ньюспейперс" это будет близко к сорока.
— Мои тридцать процентов поддерживали каждый твой шаг, и мои сорок тоже будут. Так было договорено.
— Но остаются еще шестьдесят, которые ничего не забудут и ничего не простят. Видишь ли, Бен, арифметика здесь посложнее. Это не в национальных интересах. Это не годится для нового правительства, которое верит в конкуренцию и стоит на страже интересов потребителя, а не больших корпораций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42