Альберт постучал палкой по крышке коробки.
– Были б мы бандюги, всю чертову коробку заграбастали б. Сколько у тебя там, Ахо? Пару тысчонок наскреб?
– Какой же вы шутник, мистер Альберт, – сказал старик, пытаясь улыбнуться и поспешно запирая коробку. – Как вы к нам приходите – всегда шуточки да смех. Я высоко ценю это. Тут и для вас кое-что есть… – он сунул пачку денег в руку Альберта, как бы упрашивая его принять этот дар, – …чтоб вы со своими друзьями могли отдохнуть по дороге домой, немного выпить – освежиться не помешает. Будьте уверены, я ничего не знал об этой глупой истории с мистером Сингхом. – Он хотел было развести руками, снова быстро схватился за коробку, прижал ее к животу. – Шанкар такой упрямый, но мы ему все объясним, не беспокойтесь, пусть мистер Брайс ни капельки не беспокоится, так и передайте. Заверяю вас, все будет, как раньше.
– Вот это приятно слышать, – объявил Альберт.
Шанкар тем временем встал на четвереньки, подполз к стулу и положил голову на сиденье. Мистер Альберт отодвинул стул, и Шанкар снова упал. Подручные толстяка засмеялись. Ахо слабо улыбнулся.
– Что ж, счастливо оставаться, до следующего раза, – сказал Альберт. Парни с овчарками вышли вслед за ним из комнаты. Индусы сидели и прислушивались к звукам их шагов по каменной лестнице, ведущей на улицу.
Через десять минут в дверь квартиры постучался Шон. Он затратил на дорогу почти час: звонил в больницу, пытался убедить медсестру разрешить ему поговорить с майором, пытался убедить ее позвать к телефону старшую медсестру, чтоб уговорить ее.
«Ничего не получится, я же вам сказала. Если бы вы были здесь и я пустила бы вас к нему в палату, чего я бы никогда не сделала, майор все равно не смог бы говорить с вами: он не поймет, что вы ему скажете».
После этого Шон дозванивался врачу майора по нескольким разным номерам. По каждому ему отвечали, что доктор либо только что ушел, либо еще не приходил. На Хониуэлл-роуд Шон остановил такси у дома № 20 и остаток пути прошел пешком. Дома были благородной викторианской постройки, но превратились в трущобы; их строили в пятидесятые годы прошлого века для мелких бизнесменов и удачливых торговцев – с обширными подвалами, с эркерами на первом этаже. Рамы не красили, наверное, с 1939 года, некоторые стекла были выбиты и залатаны фанерой. Пустые грязные молочные бутылки стояли у парадных и на ступеньках, ведущих к ним. Большинство детей, игравших на улице, были цветные и все без исключения – крикливые. Взрослые посматривали на него искоса, будто считали полицейским в штатском или сборщиком задолженностей для торговцев в кредит.
Шон поднялся по ступенькам дома № 118 и принялся искать фамилию Ахо рядом с одним из дюжины звонков: «Мисс Граммен», «Мисс Фокс», «Мистер Полянски», «Мистер Халил Джиннах и мистер Джэм Мехта», «Мисс Порсон», «Мисс Треблинка». На остальных табличках либо ничего не было написано, либо они так выцвели, что ничего нельзя было прочесть. Похоже, многие звонки не работали. Он позвонил «Джиннаху и Мехте». Маленькая девочка поднялась по ступенькам, посмотрела на него, убежала. Он снова позвонил, потом нажал на кнопку звонка «Полянски». Мимо прошел негр, кондуктор автобуса.
– Ахо? Нет, сэр, я не знаю никакого Ахо.
Шон позвонил во все квартиры. Прошло минуты две, и он услышал шаги, стук каблуков по деревянной лестнице.
Дверь открылась – на него с удивлением смотрела заспанная цветная женщина в черном кимоно. Она зевнула, улыбнулась.
– Хочешь, чтоб я тебя помассировала? – Ее кимоно распахнулось, обнажая грудь. – Пять фунтов.
– Я ищу некоего Ахо, – объяснил Шон.
Женщина расслабилась, снова стала усталой и полусонной, показала на ступеньки, ведущие вниз.
– Вон там. Заходи в другой раз.
Он спустился по ступенькам вниз, протиснулся мимо мусорного бака, нажал на кнопку звонка. Дверь ему никто не открыл, но за занавешенным окном он слышал голоса, женский плач. Он еще раз позвонил, потом стал стучать изо всех сил. По камню мягко зашуршали шлепанцы – дверь распахнулась. На пороге стоял юноша с иссиня-черными, набриолиненными, блестящими волосами и смотрел на него тусклым враждебным взглядом.
– Мистер Ахо здесь проживает? – спросил Шон.
– Кто это? – раздался старческий голос. – Неужели вернулся мой добрый друг, мистер Альберт? – Вторая пара шлепанцев прошуршала по деревянному полу, затем по каменным плитам коридора. Юноша бросил несколько слов через плечо.
В узком проеме показался старик, за его спиной в темноте виднелись другие лица. Юноша скользнул вдоль стены на два-три шага назад, не сводя глаз с Шона. От него, казалось, исходил запах ненависти.
– Мистер Ахо – это я, – сказал старик, улыбаясь одними губами; руки его были так сплетены вместе, словно они без костей. – Чем могу быть вам полезен? – Его глаза изучали Шона, внимательно приглядывались к нему, сразу же извинялись за это, пытались улыбнуться.
– Вы знали некоего мистера Олафа Редвина? – спросил Шон.
На глаза старика как тень наползла: они потеряли блеск, сделались невидящими. Рот расползся, словно старик растерялся, не поняв вопроса. Руки зажестикулировали, выражая беспомощное желание помочь и бесконечное сожаление по поводу своей беспомощности.
– Он снимал телевизионный фильм, – объяснил Шон.
– Телевизионный фильм? – Борода медленно закачалась вправо и влево: я-де не в курсе.
– Некто мистер Брайс прислал его к вам.
Фамилия произвела впечатление разорвавшейся в коридоре бомбы. Лица глубже ушли в тень, сами стали тенями. Голова старика перестала трястись, улыбка исчезла.
– Вы знаете мистера Брайса?
– Да, – ответил Шон после некоторого колебания.
Это не укрылось от старика.
– Тогда он наверняка знает об этом фильме, об этом мистере…
– Олафе Редвине. Вы должны были ему кое-что рассказать для этого фильма… – Шон знал, что все испортил, что только зря тратит время. А как надо было к этому подойти? Скорее всего, просто невозможно. – Он собирался заплатить вам сто фунтов.
Морщинистое, помятое, дубленое лицо его собеседника исказилось – появились новые морщины, морщины внезапной боли.
– Ради бога, извините. Наверно, вам нужен другой мистер Ахо.
– Сто фунтов! – сказал по-английски голос из полумрака. У кого-то резко перехватило дыхание – раздалось шипение, похожее на змеиное. Шону показалось, что старик хочет оглянуться. Его голова повернулась как на шарнирах. Глаза наполнились ненавистью и болью. Улыбка стала шире, лицо исказилось, пальцы рук сцепились и так далеко отогнулись, что негромко хрустнули, как тоненькие прутики.
– Речь шла о заговоре всех цветных в Англии, – сказал Шон и улыбнулся, показывая, что он-то понимает: все это шутка, кто-то разыграл напыщенного любопытного телевизионщика. – Вы ему такого не рассказывали? – Здесь, в полумраке, в обстановке ненависти, это не казалось шуткой.
Лицо старика походило на лицо слепца. Никто вокруг не шевелился. Казалось, никто и не дышал. Шон подумал, что люди стоят не только перед ним в коридоре, но и за его спиной. Он еле удержался, чтобы не повернуться.
– Все насчет телевидения, насчет этой истории – самая настоящая ошибка, извините, я ничего не знаю. – Старик закатил глаза, показывая белки, старческие пальцы продолжали двигаться, что-то сжимать. Юноша, открывший Шону дверь, снова проскользнул вперед.
– Думаю, вам сейчас надо уйти. Мой дед плохо себя чувствует, сейчас он как раз очень занят, не надо беспокоить его подобными расспросами. Он же сказал вам, что ничего не знает.
– Тогда расскажите мне вы, – попросил Шон и подумал: а что он должен рассказывать? – Где я могу найти мистера Брайса?
– Пожалуйста, уходите, – сказал юноша. – Мы такого не знаем. Вы находитесь в частном доме, за который мы платим деньги. Мы не хотим, чтобы вы здесь оставались.
Старик кивнул как кукла, улыбнулся. Юноша тоже улыбнулся, глаза у него, правда, были злобными.
– Почему вы не хотите отвечать мне?
– Прошу вас, уходите. – Юноша улыбнулся.
Шон поднялся по ступенькам. Люди, стоявшие на лестничной площадке наверху и у перил, мгновенно растаяли в полумраке. Темные лица, сари, негритянка с коляской, чернокожие дети. Нет, это не Лондон. Не Англия. Из-за рваных серых тюлевых занавесок, сквозь грязные оконные стекла, с другой стороны улицы за ним наблюдали. Пыльная улица пахла вареной капустой, протекшей канализацией, гнилым деревом, кирпичом – одним словом, упадком. Старые викторианские дома, превратившиеся в трущобы. Шон пошел прочь. Такси уехало, найти другое на подобной улице маловероятно. Кто такой мистер Брайс?
Он свернул за угол. Прислонившись к перильцам подвальной лестницы, стоял, тяжело дыша, индус, словно он только что прибежал сюда, а бегать не привык. Когда Шон поравнялся с ним, индус поднял руку с сигаретой.
– Не будет ли джентльмен столь любезен дать мне прикурить?
Шон щелкнул зажигалкой. Индус прикрыл ладонями пламя, скользнул глазами по Шону, посмотрел ему за спину, оглядел улицу, окна.
– Я слышал, что вы тут говорили, сэр, и быстро прибежал, чтобы с вами встретиться. Может, поговорим? Скажем, вы спросили меня, как пройти к метро, а я, скажем, показываю вам дорогу?
Худое темное преждевременно состарившееся лицо, как будто он никогда не мог выспаться и поесть досыта. Глаза все время бегали по сторонам, как темные мягкие перепуганные зверьки за стеклом. На один шаг Шона он делал два легких быстрых шажка.
– Может, джентльмен из организации?
Его глаза оторвались от Шона, перебежали влево: прислонившись к фонарю, стоит какой-то парень, вроде с Ямайки, ребенок играет с рваной автомобильной шиной, ковыляет по направлению к ним индианка, нагруженная тяжелой корзиной белья из прачечной.
– Да, я оттуда, – сказал Шон.
В лице у его плеча что-то умерло, оно стало серым.
– Джентльмен не должен верить… мистеру Ахо… это же глупый старик… за сто фунтов такое наврет и на Библии поклянется, что правда. Это глупая история… заговоры, новый спаситель с Востока… все это ложь, бабьи сплетни. Заговоры! Этакое безобразное вранье. Мы – счастливые люди, мы так счастливы, что живем в этой прекрасной стране! Так любим замечательную организацию, которая о нас заботится и защищает! Моя семья – мы рабы джентльмена и готовы целовать вам ноги. Не верьте мистеру Ахо, сэр, умоляю вас, из нас никто и пальцем не шевельнет, чтоб навредить организации. Мы платим за квартиру, платим вам налоги, и никому ни слова…
Из проулка им навстречу вышли трое, двое из них на коротких крепких поводках вели овчарок. Третий, маленький толстяк, шел на шаг впереди, котелок сдвинут, открыт круглый розовый лоб, под мышкой палка – совсем как у фермера, приехавшего на ярмарку.
– А кто собирает деньги на этой улице? – спросил Шон.
Но индус уже исчез. Трое прошли мимо – толстяк с немым вопросом в голубых злющих глазах оглядел Шона. Одна из собак скользнула влажной мордой по его руке. Парни с овчарками посмотрели на него презрительными холодными глазами – глазами людей, которым принадлежит улица.
Может быть, это сборщики? – подумал Шон и обернулся.
Толстяк сделал то же самое.
– Интересно, это кто? – задумчиво сказал мистер Альберт. – Видел, как быстро ускакал этот маленький черномазый, когда заметил нас? Об заклад готов биться, это один из кодлы Ахо. Сходи-ка, Сид, поинтересуйся у старой сволочи, может, знает он этого парня.
7
Лежа на белом диване в красном, свисавшем до полу халате, закрывавшем ее всю, она походила на кровавое пятно. Волосы рассыпались по белой бархатной подушке, расшивая ее бледно-золотым, мягко поблескивавшим узором, похожие на золотистую реку или водопад. Голубые, как у куклы, глаза смотрели в потолок, нечетко обрисованные губы надуты, как у ребенка, круглые щечки – под нежной, гладкой кожей, казалось, не было скул – плавно переходили в полную девичью шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32