Работают интересно, к тому же возможностей у них… Не то что у нас.
— Добрый вечер, — Ледогоров дозвонился. — Из Калуги, Восемьдесят седьмой отдел, два семьдва сорок три двенадцать. Машинку на принадлежность. Диктую: Алена, девять, восемь, ноль, Ульяна, Константин. По семьдесят восьмому региону. Жду. Ты уже себе там местечко прибил?
— Иди ты.
— Да я серьезно. Не век же тебе здесь гопников гонять.
— А тебе?
— Я — другое дело. Я — «заколдованный». К тому же достало уже все.
Громов выбросил хабарик в распахнутую форточку. Огонек сверкнул на фоне ярко-синего неба.
— Я пытаюсь, — задумчиво протянул он. — Но я же говорю — отдел серьезный. Походами за водкой место не заработаешь. Если не получится — уйду к чертовой матери!
— Да, пишу, — Ледогоров прижал трубку плотней. — Так, Навалочная Ольга Петровна, шестьдесят первого, проспект Кима, два, квартира одиннадцать. А какого цвета? Светло-синяя? Спасибо. А по административной практике есть что? Задерживался только один человек? Пишу. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. А где прописан? Понял. Позвоню в ЦАБ. Спасибо.
Он повесил трубку и вздохнул. Светло-синяя машина не входила в его планы. Хотя ребята могли и перепутать. Ночь, хоть и белая, есть ночь. Он стопарнул себя. Самое опасное — подтаскивать факты к собственным версиям.
Громов поднялся.
— Пойду, пока у вас сходка, сигарет куплю — кончаются.
Ледогоров встрепенулся.
— Извини. Тут просто дело одно… Куда это ты собрался? К какой матери?
Юрка улыбнулся.
— К чертовой, Саня. К чертовой… Я, Саня, говорю, что если не удастся перевестись в «заказной» — уволюсь. Достало все. Семь лет в этом отделе. Блевать уже от одних стен хочется. Подвалы, бомжи, крадуны, гопники, подучетники. Местные недоноски уже выросли и ушли в бандиты, а я все сижу в одном кабинете, за тем же столом. Во где все. Сколько народу ушло в главк, РУБОП, УБНОН, в ОУР РУВД хотя бы. Я не хуже многих из них. Либо переведусь, либо на хер. То есть в народное хозяйство. Никакого желания работать уже не осталось. Увидимся у Витали в кабинете.
Дверь за Громовым захлопнулась. Ледогоров сидел и молчал. Он прожил с Громовым в одном кабинете три года, из которых уже почти год не пьет, а значит способен что-то замечать. За все это время даже на секунду не показалось, что слегка пофигистичный, слегка излишне потребляющий, но всегда готовый помочь и умеющий работать Юрка мучается внутри какими-либо серьезными проблемами. Может, так он и Жарова проморгал? Хотя тот уже в главке работал. Но так и его самого пропустили, проморгали после смерти отца. Внутри шевельнулся больной нерв. Кабинет начал заполнять густой запах коньяка. Ледогоров помотал головой. Так всегда: бегаешь, крутишься, работаешь — все нормально. Только пауза — и все снова. Он опять потянулся к телефону.
— Любашев, пожалуйста. Алло, девушка, здравствуйте. Из Калуги, восемьдесят седьмое, два семь два сорок три двенадцать. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. Места рождения нет. Жду.
За окном медный блин солнца протискивался в щель между домами и колол сверкающими иглами прямо в глаза. Вечер не нес свежести. Никаких намеков на обещанные с утра гидрометцентром грозы.
— Что? Рылеева, тридцать шесть, квартира одиннадцать? Здорово. Спасибо. Что? А, родился пятого января в Ленинграде. Спасибо.
Он заставил себя успокоиться. Адрес водителя «копейки» находился в границах квадрата, где, как он вчера посчитал, возможно, растворилась машина со стрелком. Правда, она была зеленая.
Заглянул Югов.
— Ты на «сходняк» не хочешь зайти? Все сидят уже давно.
Вышегородскии встретил его не самым приветливым взглядом.
— Извините.
— Ничего. Спасибо, что зашел.
Вечерняя «сходка» в пятницу — безумно тягостное и тоскливое мероприятие. Особенно, если руководителю некуда спешить, или у него плохое настроение. Единственное, что греет — это предвкушение выходных, но его можно «подмочить», подержав людей в душном кабинете минут сорок. Видимо, сегодня в Артуре сочетались обе гибельные предпосылки. Он, не торопясь, подробно расспрашивал всех о выполненных планах, придираясь к мелочам.
— Саша, съездил в больничку?
— Да.
— Опросил?
— Да.
Ледогоров прекрасно видел негативный настрой шефа и не собирался облегчать ему жизнь.
— Ну и как?
— Врет. Прогнал фишку со случайными пассажирами.
— А ты что?
— Записал все подробно и старательно.
Знакомый тополь тревожно мельтешил, заглядывая в окно. Ледогоров знал, что докладывать начальству правду нельзя — полетят руководящие указания, гениальные идеи, доклады наверх.
— Дальше что будешь делать?
— Искать.
— Кого?
— Преступника.
— Как?
— С использованием всех форм и методов оперативно-розыскной деятельности.
Вышегородскии посмотрел на него.
— Чего ты ерничаешь?
Ледогоров с трудом удержался, чтобы не ответить вопросом «А ты?». Завязав с выпивкой, он старался сдерживаться, особенно в присутствии кого-то еще.
— Почему? Разве это не правильный ответ?
— У тебя сколько материалов?
— Ни одного. Вы поручили мне день и ночь раскрывать эту хулиганку.
— Коршунов! Сколько ты не добил материалов, отпускник?
Виталя потупился.
— Три, но я в понедельник выйду и…
— Отдашь Ледогорову, а то он с жиру бесится.
— Да я…
— Я сказал — отдашь! Понял?
— Понял.
Ледогоров скрипнул зубами.
— Спасибо шеф за заботу о моей фигуре.
— Не за что. Свободны все. И чтобы в кабинетах через пять минут никого не было.
Все вышли. В открывшуюся дверь хлынул воздух из коридора. Такой же плотный и влажный как в кабинете. За окном медное солнце отчаянно цеплялось за дома и деревья последними лучиками.
— Кончаются белые ночи.
Ледогоров подошел к Артуру. Тот смотрел в сторону, сидя за столом.
— Что? Не дают тебе Хохмачева турнуть?
— Причем здесь это?
— Притом, что не надо на мне за это отыгрываться.
Вышегородский продолжал глядеть в стену.
— Ты действительно не загружен. От трех материалов не развалишься. Посмотри на остальных.
Ледогоров хмыкнул.
— Я и от десяти не развалюсь.
— Учту.
— Сделай милость.
Артур повернул голову и посмотрел на него.
— Саша, почему вы меня так не любите? Ты, Полянский, Челышев?
Ледогоров пожал плечами.
— Что ты, девчонка, что ли?
Артур скривился и махнул рукой.
— Оставь. Ты понимаешь о чем я говорю.
Ледогоров наклонился к нему.
— Я-то понимаю, а ты вряд ли поймешь.
— Постараюсь.
— Просто мы менты. А ты милиционер.
Вышегородский молчал. Словно ждал продолжения.
— Я же сказал — не поймешь!
В коридоре висел полумрак. Из-за дверей Коршуновского кабинета доносились обрывки оживленного разговора и бульканье жидкости. Ледогоров тихо поцарапал ногтями дверь.
— Про меня не забыли?
— Ты же не пьешь?
— Зато ем!
Он сделал огромный бутерброд из булки, сыра, кильки в томатном соусе и ломтика помидора, после чего налил себе «Колы». К счастью, коньяка не было. Стаканы с «Охтой» в руках у ребят не вызывали никаких эмоций.
— Спокойнее! — сказал из угла знакомый голос. — Это не еда, а закуска!
— Я без обеда, — он откусил кусок и поднял глаза. — Какие люди!
Загорелый, отдохнувший Полянский весело улыбался.
— Здорово!
— Привет! Ты когда выходишь?
— Уже в понедельник. Шел мимо и нарвался на Виталю!
— Ладно, — Югов поднял свой стакан, — потом поговорите! У нас есть повод! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть и ни разу за отпуск о работе не думать!
Ледогоров пробрался к Полянскому.
— Как дела?
— Отлично! Взял Жанку в охапку и рванул дикарем в Абхазию.
— Ну, ты рисковый парень.
Все закурили. Сизый дым начал заполнять кабинет.
— Откройте дверь!
— Артур еще здесь!
— Да пошел он на …! Открой!
— Извини! — Ледогоров отвлекся. — Хорэ! Мужики! Не нарывайтесь! Уйдет и откроем!
Несмотря ни на что, ему было немного жалко Артура и не хотелось ставить его в совсем неудобное положение.
— Так как Абхазия?
— Очень хорошо! — Полянский взял со стола веточку укропа и сунул в рот. — Цены мизерные. На Россию все молятся. Правда, после войны ни хрена не восстановлено, но море — есть море.
Народ гудел все громче и громче.
— Виталя! У тебя что с рукой?
— С рукой? Ничего.
— А почему не наливаешь?
Ледогоров плеснул себе еще «Колы».
— Я в перестрелке копаюсь. По твоей земле, кстати.
— Ну, я включусь, с понедельника.
Дышать стало совсем нечем. Несмотря на открытое окно, все взмокли от жары.
— Да откройте же вы дверь! Задохнемся!
Ледогоров посмотрел на часы.
— Серега! Мне пора! В понедельник поговорим. — Он начал вылезать. — Мужики! Я посмотрю сейчас, где Артур! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть!
Дверь кабинета Вышегородского была опечатана. Ледогоров заглянул обратно.
— Все нормально! Проветривайте! Только не орите сильно!
Небо стало серо-зеленым. По прежнему парило. Опаздывая, он бегом пересек забитый пятничной пробкой Литейный, нырнул в проход-няк возле почты и оказался на Моховой. Юлька демонстративно стояла на улице, поглядывая на часы. В очередной раз кольнула собственническая гордость за ее сногсшибательную фигуру.
— Опаздываете, мужчина, — она нахмурилась. — Не боитесь, что уведут девушку?
Он обнял ее.
— Нет. Не боюсь.
— Правильно, — она нашла его губы.
Проходящая пожилая пара смотрела на них с улыбкой. Ледогоров с трудом перевел дух. Внутри все дрожало. Он чувствовал себя как школьник после первого настоящего поцелуя.
— Куда пойдем?
Она посмотрела на него снизу вверх.
— Конечно домой! И по-быс-трее!
Сгущалась вязкая вечерняя мгла. Снова невесть откуда взявшийся ветер шелестел над головами уставшей от жары листвой.
* * *
Ночью по городу идет гроза, разгоняя царящую дневную духоту, дождевыми потоками отбивая чечетку по железу остывающих крыш и стеклу запыленных окон. Электрическими дугами эротично выгибаются в темном небе молнии. Юлька плотнее прижимается к нему, касаясь губами небритой щеки.
— Можно я тебя спрошу?
— Нет.
— Что нет?
— Я тебя не люблю.
Она слегка кусает его за щеку.
— Больно?
— Нет.
— Врешь.
— Вру.
— Будешь вредничать — я тебе ухо от кушу.
Красная дуга ослепительно сверкает за раскрытым окном. Кто-то смеясь пробегает через двор, цокая каблуками.
— Ты меня сразу полюбил?
— Нет.
— А что ты подумал, увидев меня в первый раз?
— А ведь трахает ее кто-то.
Она прижимается сильнее, больно впиваясь в него ногтями.
— Не думай больше об этом!
— Не думаю.
Удар грома сотрясает стены.
— Чего ты хочешь больше всего на свете?
— Честно?
— Честно.
— Выпить.
Она вскидывается, наклонившись к его лицу.
— А меня?
— Ты же просила честно.
— Мог бы соврать.
— Хорошо, теперь буду врать.
— Не надо.
Кажется, ливень заполняет все пространство за пределами комнаты, оглушительно шурша в проеме «колодца».
— Ты меня любишь?
— Нет.
— Ты меня хочешь?
— Нет.
— Ты врешь?
— Нет.
— Врешь!
— Ты же сама просила.
— За-гры-зу!
Хорошо разговаривать в темноте. Никто не увидит, как ты улыбаешься.
* * *
— Саня, возьми тапочки!
— Спасибо, я так.
— Одень, говорю! Я еще полы не мыла!
В прихожей «хрущевки» не развернуться. Юлька прижалась к стенке, высоко подняв мешки с продуктами.
— Проходи уже куда-нибудь, пока не передавил все.
Протискиваясь, он наткнулся ладонью на ее грудь.
— Не сейчас. Боюсь — родители не поймут.
Он фыркнул.
— Здорово, Саня! — Анатолий Палыч поднялся из кресла. — Как дела?
У него была крепкая заскорузлая рука профессионального шофера.
— Да все — ничего. Бьемся помаленьку.
— Мама! Куда продукты?
— На кухню неси, доча! — Александра Михайловна вынырнула из дверей с полотенцем в руках. — Ты взял тапочки? Молодец. Сейчас уже обедать будем. Посидите пока с отцом.
Квартирка Юлькиных родителей издевательски называлась четырехкомнатной. Общая площадь ее едва ли превышала три Ледогоровских кабинета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Добрый вечер, — Ледогоров дозвонился. — Из Калуги, Восемьдесят седьмой отдел, два семьдва сорок три двенадцать. Машинку на принадлежность. Диктую: Алена, девять, восемь, ноль, Ульяна, Константин. По семьдесят восьмому региону. Жду. Ты уже себе там местечко прибил?
— Иди ты.
— Да я серьезно. Не век же тебе здесь гопников гонять.
— А тебе?
— Я — другое дело. Я — «заколдованный». К тому же достало уже все.
Громов выбросил хабарик в распахнутую форточку. Огонек сверкнул на фоне ярко-синего неба.
— Я пытаюсь, — задумчиво протянул он. — Но я же говорю — отдел серьезный. Походами за водкой место не заработаешь. Если не получится — уйду к чертовой матери!
— Да, пишу, — Ледогоров прижал трубку плотней. — Так, Навалочная Ольга Петровна, шестьдесят первого, проспект Кима, два, квартира одиннадцать. А какого цвета? Светло-синяя? Спасибо. А по административной практике есть что? Задерживался только один человек? Пишу. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. А где прописан? Понял. Позвоню в ЦАБ. Спасибо.
Он повесил трубку и вздохнул. Светло-синяя машина не входила в его планы. Хотя ребята могли и перепутать. Ночь, хоть и белая, есть ночь. Он стопарнул себя. Самое опасное — подтаскивать факты к собственным версиям.
Громов поднялся.
— Пойду, пока у вас сходка, сигарет куплю — кончаются.
Ледогоров встрепенулся.
— Извини. Тут просто дело одно… Куда это ты собрался? К какой матери?
Юрка улыбнулся.
— К чертовой, Саня. К чертовой… Я, Саня, говорю, что если не удастся перевестись в «заказной» — уволюсь. Достало все. Семь лет в этом отделе. Блевать уже от одних стен хочется. Подвалы, бомжи, крадуны, гопники, подучетники. Местные недоноски уже выросли и ушли в бандиты, а я все сижу в одном кабинете, за тем же столом. Во где все. Сколько народу ушло в главк, РУБОП, УБНОН, в ОУР РУВД хотя бы. Я не хуже многих из них. Либо переведусь, либо на хер. То есть в народное хозяйство. Никакого желания работать уже не осталось. Увидимся у Витали в кабинете.
Дверь за Громовым захлопнулась. Ледогоров сидел и молчал. Он прожил с Громовым в одном кабинете три года, из которых уже почти год не пьет, а значит способен что-то замечать. За все это время даже на секунду не показалось, что слегка пофигистичный, слегка излишне потребляющий, но всегда готовый помочь и умеющий работать Юрка мучается внутри какими-либо серьезными проблемами. Может, так он и Жарова проморгал? Хотя тот уже в главке работал. Но так и его самого пропустили, проморгали после смерти отца. Внутри шевельнулся больной нерв. Кабинет начал заполнять густой запах коньяка. Ледогоров помотал головой. Так всегда: бегаешь, крутишься, работаешь — все нормально. Только пауза — и все снова. Он опять потянулся к телефону.
— Любашев, пожалуйста. Алло, девушка, здравствуйте. Из Калуги, восемьдесят седьмое, два семь два сорок три двенадцать. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. Места рождения нет. Жду.
За окном медный блин солнца протискивался в щель между домами и колол сверкающими иглами прямо в глаза. Вечер не нес свежести. Никаких намеков на обещанные с утра гидрометцентром грозы.
— Что? Рылеева, тридцать шесть, квартира одиннадцать? Здорово. Спасибо. Что? А, родился пятого января в Ленинграде. Спасибо.
Он заставил себя успокоиться. Адрес водителя «копейки» находился в границах квадрата, где, как он вчера посчитал, возможно, растворилась машина со стрелком. Правда, она была зеленая.
Заглянул Югов.
— Ты на «сходняк» не хочешь зайти? Все сидят уже давно.
Вышегородскии встретил его не самым приветливым взглядом.
— Извините.
— Ничего. Спасибо, что зашел.
Вечерняя «сходка» в пятницу — безумно тягостное и тоскливое мероприятие. Особенно, если руководителю некуда спешить, или у него плохое настроение. Единственное, что греет — это предвкушение выходных, но его можно «подмочить», подержав людей в душном кабинете минут сорок. Видимо, сегодня в Артуре сочетались обе гибельные предпосылки. Он, не торопясь, подробно расспрашивал всех о выполненных планах, придираясь к мелочам.
— Саша, съездил в больничку?
— Да.
— Опросил?
— Да.
Ледогоров прекрасно видел негативный настрой шефа и не собирался облегчать ему жизнь.
— Ну и как?
— Врет. Прогнал фишку со случайными пассажирами.
— А ты что?
— Записал все подробно и старательно.
Знакомый тополь тревожно мельтешил, заглядывая в окно. Ледогоров знал, что докладывать начальству правду нельзя — полетят руководящие указания, гениальные идеи, доклады наверх.
— Дальше что будешь делать?
— Искать.
— Кого?
— Преступника.
— Как?
— С использованием всех форм и методов оперативно-розыскной деятельности.
Вышегородскии посмотрел на него.
— Чего ты ерничаешь?
Ледогоров с трудом удержался, чтобы не ответить вопросом «А ты?». Завязав с выпивкой, он старался сдерживаться, особенно в присутствии кого-то еще.
— Почему? Разве это не правильный ответ?
— У тебя сколько материалов?
— Ни одного. Вы поручили мне день и ночь раскрывать эту хулиганку.
— Коршунов! Сколько ты не добил материалов, отпускник?
Виталя потупился.
— Три, но я в понедельник выйду и…
— Отдашь Ледогорову, а то он с жиру бесится.
— Да я…
— Я сказал — отдашь! Понял?
— Понял.
Ледогоров скрипнул зубами.
— Спасибо шеф за заботу о моей фигуре.
— Не за что. Свободны все. И чтобы в кабинетах через пять минут никого не было.
Все вышли. В открывшуюся дверь хлынул воздух из коридора. Такой же плотный и влажный как в кабинете. За окном медное солнце отчаянно цеплялось за дома и деревья последними лучиками.
— Кончаются белые ночи.
Ледогоров подошел к Артуру. Тот смотрел в сторону, сидя за столом.
— Что? Не дают тебе Хохмачева турнуть?
— Причем здесь это?
— Притом, что не надо на мне за это отыгрываться.
Вышегородский продолжал глядеть в стену.
— Ты действительно не загружен. От трех материалов не развалишься. Посмотри на остальных.
Ледогоров хмыкнул.
— Я и от десяти не развалюсь.
— Учту.
— Сделай милость.
Артур повернул голову и посмотрел на него.
— Саша, почему вы меня так не любите? Ты, Полянский, Челышев?
Ледогоров пожал плечами.
— Что ты, девчонка, что ли?
Артур скривился и махнул рукой.
— Оставь. Ты понимаешь о чем я говорю.
Ледогоров наклонился к нему.
— Я-то понимаю, а ты вряд ли поймешь.
— Постараюсь.
— Просто мы менты. А ты милиционер.
Вышегородский молчал. Словно ждал продолжения.
— Я же сказал — не поймешь!
В коридоре висел полумрак. Из-за дверей Коршуновского кабинета доносились обрывки оживленного разговора и бульканье жидкости. Ледогоров тихо поцарапал ногтями дверь.
— Про меня не забыли?
— Ты же не пьешь?
— Зато ем!
Он сделал огромный бутерброд из булки, сыра, кильки в томатном соусе и ломтика помидора, после чего налил себе «Колы». К счастью, коньяка не было. Стаканы с «Охтой» в руках у ребят не вызывали никаких эмоций.
— Спокойнее! — сказал из угла знакомый голос. — Это не еда, а закуска!
— Я без обеда, — он откусил кусок и поднял глаза. — Какие люди!
Загорелый, отдохнувший Полянский весело улыбался.
— Здорово!
— Привет! Ты когда выходишь?
— Уже в понедельник. Шел мимо и нарвался на Виталю!
— Ладно, — Югов поднял свой стакан, — потом поговорите! У нас есть повод! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть и ни разу за отпуск о работе не думать!
Ледогоров пробрался к Полянскому.
— Как дела?
— Отлично! Взял Жанку в охапку и рванул дикарем в Абхазию.
— Ну, ты рисковый парень.
Все закурили. Сизый дым начал заполнять кабинет.
— Откройте дверь!
— Артур еще здесь!
— Да пошел он на …! Открой!
— Извини! — Ледогоров отвлекся. — Хорэ! Мужики! Не нарывайтесь! Уйдет и откроем!
Несмотря ни на что, ему было немного жалко Артура и не хотелось ставить его в совсем неудобное положение.
— Так как Абхазия?
— Очень хорошо! — Полянский взял со стола веточку укропа и сунул в рот. — Цены мизерные. На Россию все молятся. Правда, после войны ни хрена не восстановлено, но море — есть море.
Народ гудел все громче и громче.
— Виталя! У тебя что с рукой?
— С рукой? Ничего.
— А почему не наливаешь?
Ледогоров плеснул себе еще «Колы».
— Я в перестрелке копаюсь. По твоей земле, кстати.
— Ну, я включусь, с понедельника.
Дышать стало совсем нечем. Несмотря на открытое окно, все взмокли от жары.
— Да откройте же вы дверь! Задохнемся!
Ледогоров посмотрел на часы.
— Серега! Мне пора! В понедельник поговорим. — Он начал вылезать. — Мужики! Я посмотрю сейчас, где Артур! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть!
Дверь кабинета Вышегородского была опечатана. Ледогоров заглянул обратно.
— Все нормально! Проветривайте! Только не орите сильно!
Небо стало серо-зеленым. По прежнему парило. Опаздывая, он бегом пересек забитый пятничной пробкой Литейный, нырнул в проход-няк возле почты и оказался на Моховой. Юлька демонстративно стояла на улице, поглядывая на часы. В очередной раз кольнула собственническая гордость за ее сногсшибательную фигуру.
— Опаздываете, мужчина, — она нахмурилась. — Не боитесь, что уведут девушку?
Он обнял ее.
— Нет. Не боюсь.
— Правильно, — она нашла его губы.
Проходящая пожилая пара смотрела на них с улыбкой. Ледогоров с трудом перевел дух. Внутри все дрожало. Он чувствовал себя как школьник после первого настоящего поцелуя.
— Куда пойдем?
Она посмотрела на него снизу вверх.
— Конечно домой! И по-быс-трее!
Сгущалась вязкая вечерняя мгла. Снова невесть откуда взявшийся ветер шелестел над головами уставшей от жары листвой.
* * *
Ночью по городу идет гроза, разгоняя царящую дневную духоту, дождевыми потоками отбивая чечетку по железу остывающих крыш и стеклу запыленных окон. Электрическими дугами эротично выгибаются в темном небе молнии. Юлька плотнее прижимается к нему, касаясь губами небритой щеки.
— Можно я тебя спрошу?
— Нет.
— Что нет?
— Я тебя не люблю.
Она слегка кусает его за щеку.
— Больно?
— Нет.
— Врешь.
— Вру.
— Будешь вредничать — я тебе ухо от кушу.
Красная дуга ослепительно сверкает за раскрытым окном. Кто-то смеясь пробегает через двор, цокая каблуками.
— Ты меня сразу полюбил?
— Нет.
— А что ты подумал, увидев меня в первый раз?
— А ведь трахает ее кто-то.
Она прижимается сильнее, больно впиваясь в него ногтями.
— Не думай больше об этом!
— Не думаю.
Удар грома сотрясает стены.
— Чего ты хочешь больше всего на свете?
— Честно?
— Честно.
— Выпить.
Она вскидывается, наклонившись к его лицу.
— А меня?
— Ты же просила честно.
— Мог бы соврать.
— Хорошо, теперь буду врать.
— Не надо.
Кажется, ливень заполняет все пространство за пределами комнаты, оглушительно шурша в проеме «колодца».
— Ты меня любишь?
— Нет.
— Ты меня хочешь?
— Нет.
— Ты врешь?
— Нет.
— Врешь!
— Ты же сама просила.
— За-гры-зу!
Хорошо разговаривать в темноте. Никто не увидит, как ты улыбаешься.
* * *
— Саня, возьми тапочки!
— Спасибо, я так.
— Одень, говорю! Я еще полы не мыла!
В прихожей «хрущевки» не развернуться. Юлька прижалась к стенке, высоко подняв мешки с продуктами.
— Проходи уже куда-нибудь, пока не передавил все.
Протискиваясь, он наткнулся ладонью на ее грудь.
— Не сейчас. Боюсь — родители не поймут.
Он фыркнул.
— Здорово, Саня! — Анатолий Палыч поднялся из кресла. — Как дела?
У него была крепкая заскорузлая рука профессионального шофера.
— Да все — ничего. Бьемся помаленьку.
— Мама! Куда продукты?
— На кухню неси, доча! — Александра Михайловна вынырнула из дверей с полотенцем в руках. — Ты взял тапочки? Молодец. Сейчас уже обедать будем. Посидите пока с отцом.
Квартирка Юлькиных родителей издевательски называлась четырехкомнатной. Общая площадь ее едва ли превышала три Ледогоровских кабинета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29