Болезненно кривясь от режущего уши отчаянного собачьего визга, Кан Ся, прихрамывая, подошел к балбесу, вырвал факел из рук и старательно затушил его о землю.
– Ты что делаешь, дед? – возмутился боец.
– Хватит, сынок, – покачал головой Кан Ся. – Через это лучше не переступать, уж поверь мне.
– Эй, парни! – изумленно крикнул боец. – У нас тут христианин нашелся!
Парни лихо вывалились из дома и обложили его полукругом.
– Что, дед, предателей защищаешь?! – подскочил к нему старший и с вызовом толкнул Кан Ся в плечо. – Или ты тоже белым чертям за их поганые деньги продался?!
Кан Ся попытался подобрать нужные, понятные слова и не сумел.
* * *
Пожалуй, он до последнего мгновения не верил, что они нападут. Но они напали, и Кан Ся, преодолевая боль в разорванном пулей бедре и навылет пробитой, толком даже не зажившей груди, уложил их всех до единого. Обошел корчащиеся тела, методично сорвал с них красные наколенники, красные кушаки и красные головные повязки и остро осознал, как многое отделяет его от них. Пожалуй, ему было бы намного легче объясниться с тем рыжим убийцей или даже… с поручиком Семеновым.
– Вы ничего не знаете ни о кунг-фу, ни об идеях Тай-Пин, – покачал он головой и потряс в воздухе бесформенной связкой красной материи. – Поэтому никогда не смейте этого надевать. Не заслужили…
Парни смотрели на него страдальческими, непонимающими глазами.
* * *
Когда ежедневный ущерб дороге от действий боксеров достиг критического порога, Витте добился аудиенции у Николая II.
– Более ждать нельзя, Ваше Величество, – прямо сказал он. – Охранная стража не справляется.
– Вы же всегда были противником военных кампаний в Китае, Сергей Юльевич, – мстительно напомнил Николай.
– Верно, – кивнул Витте, – я и сейчас не изменил своим взглядам. Но Министерству финансов проще один раз оплатить доставку войск до Пекина, чем ежедневно восполнять ущерб Русско-Китайскому банку.
Император сделал неопределенный жест рукой и вдруг поморщился.
– Тут уже одним Пекином не обойтись…
Витте напрягся. Слухи о неизбежности крупномасштабной военной операции в Китае уже бродили в особо информированных кругах Санкт-Петербурга, но он впервые услышал намек на это из уст самого царя.
– Простите, Ваше Величество, но нам не следует воевать с Китаем. Дорога…
– Оставьте вы вашу дорогу! – нервно отмахнулся Николай. – Тут посерьезнее дела начались! Вы хоть представляете, что будет, если европейцы войдут в Пекин без нас?
Вите представлял.
– Мы не получим контрибуции, – пожал он плечами. – Только и всего.
– Мы не получим Маньчжурии! – в сердцах бросил царь.
Витте похолодел. Нет, ему уже доложили о бурной деятельности Безобразова, уже в который раз пытающегося возродить в Генштабе идею насильственного присоединения богатых маньчжурских земель, но чтобы сам Николай…
– Это капкан, Ваше Величество, – выпалил он. – У европейцев нет под боком соседа с трехсотмиллионным народом, они как придут, так и уйдут, а нам с китайцами жить.
Николай II беспокойно забарабанил пальцами по столу.
– Простите, Ваше Величество, – нахмурившись, продолжил Витте, – но это все больше напоминает мне наши ошибки на Кавказе. Как черкесы говорят, не купи дом, купи соседа. Зачем нам самим создавать себе нового врага? Чтобы вечно кормить военных?
– Все, Сергей Юльевич, хватит! – отрезал царь. – Это уже за пределами вашего ведомства. Благодарю за откровенность.
Витте наклонил голову и стремительно вышел из кабинета.
«Черт! Пропала дорога! – стиснув зубы, думал он. – Все насмарку! Все десять лет трудов!»
Словно мифический царь Мидас, превращавший все, к чему ни прикоснется, в золото, военные все умудрялись превратить в единственный смысл своей жизни – войну. Но – Господи! – как же ему было жаль своей дороги!
* * *
За несколько недель напряженного труда Семенов настолько втянулся в сугубо штатскую по сути работу, что порой ему казалось, что так было, а теперь уже и будет всегда. Даже собственное воинское прошлое стало казаться дурным сном, который никогда уже не повторится. Но в начале июня, прибыв с проверкой в Гирин, поручик неожиданно попал в самую гущу событий.
По улицам города-арсенала шествовала толпа почти неотличимых один от другого китайцев – с одинаково тщательно выбритыми головами и с одинаково обернутыми вокруг голов черными тугими косичками. Их было так много, что Семенов даже испугался – на секунду, не более. А потом они остановились прямо напротив русского представительства, и началось уже многократно виденное поручиком почти цирковое представление – с разбиванием голым кулаком черепицы и ломанием о головы толстенных досок. И впервые Семенову не было ни смешно, ни любопытно.
– Черепица-то подпилена… – хмыкнул кто-то позади поручика, и Семенов оглянулся.
Это был есаул Охранной стражи – крепкий и, по всему видно, матерый мужик.
– Вряд ли, – покачал головой Семенов. – Я когда в Инкоу служил, проверял – целая черепица.
– Не может человек такое голой рукой сотворить, – загудели в поддержку своего есаула казаки. – Кости лопнут.
И, словно услышав недоверие в их голосах, от толпы, как по команде, отделились человек восемь, и один сунул целую черепицу есаулу в руки и что-то произнес.
– Он хочет, чтобы вы ее подержали, – перевел состоящий при казаках толмач-китаец.
– Это еще зачем? – хмыкнул есаул, отодвигая черепицу от себя.
Китаец развернулся к толпе и что-то резко выкрикнул. Те засмеялись.
– Он говорит, господин есаул боится, – перевел толмач.
Есаул набычился, выхватил черепицу и попробовал ее на излом.
– Целая, зараза… – с сожалением констатировал он и повернулся к толмачу, – спроси, чего ему надо.
Толмач продублировал вопрос на китайском и тут же перевел ответ:
– Просто держите. Он покажет, как это делает. Есаул хмыкнул и поднял черепицу повыше, и в следующий миг буквально в долю секунды китаец взлетел на полметра вверх и ударил в черепицу ногой.
Она брызнула осколками, словно гнилая груша.
– Сволочь! – ойкнули рядом. – Мне чуть глаз не выбило!
Боец горделиво улыбнулся, что-то долго и презрительно говорил, а затем повернулся к русским спиной и неторопливо направился к своим.
– Что он сказал? – выдохнул оторопевший есаул.
– Сказал, что кунг-фу – искусство, – без промедления перевел толмач.
И тогда поручик, внимательно наблюдавший за всем этим со стороны, повернулся к Курбану:
– Ну-ка, а теперь ты переведи…
– Наши заклинания делают нас неуязвимыми, – сухо произнес Курбан, – а наш дух – подобным клинку. Поэтому скоро вы все умрете.
– Чего?! – возмутился есаул. – А ну иди сюда, китаеза!
Китаец резко остановился, снова повернулся к есаулу лицом, вытащил из-за красного кушака широкий нож, задрал рубаху вверх и решительно провел себе лезвием по голому животу.
– Смотри, мы неуязвимы, – перевел Курбан. Есаул растерянно огляделся. Огромная толпа китайцев замерла и напряженно ждала, чем кончится противостояние, и пока русские проигрывали.
– Значит, так, – гневно пыхнул есаул в усы и повернулся к стоящему рядом казаку, – ну-ка, дай мне свою винтовку.
Казак оторопело отдал оружие, и есаул потряс винтовкой в воздухе.
– А это вы видели, желтопузые?! Кто хочет попробовать?
Толпа молчала.
– Ну?! – выкрикнул на глазах багровеющий есаул и полез в карман. – Я даже деньги на кон поставлю! Тридцать рублей! Чья магия победит русскую винтовку?! Чей дух сильнее пули?! Ну же! Я жду!
Толпа молчала.
– Вот то-то же, – мстительно выдохнул есаул, – теперь хоть видно, кто чего стоит…
Курбан спокойно и точно перевел каждое слово, дождался, когда толпа тронется с места и пойдет своим путем, и повернулся к печально стоящему рядом Семенову:
– Не бойся, Иван Алексеевич. Их магия тебя не убьет.
– Ты-то почем знаешь? – тоскливо промолвил тот.
– Пока боги на твоей стороне, китайцы не опасны, – со знанием дела объяснил Курбан.
* * *
Спустя пару часов, едва отметившись в управлении Охранной стражи, серьезно затосковавший поручик отправился в здешний походный храм.
– Пойдешь со мной, – хмуро спросил он Курбана, – чай, ты ведь тоже крест носишь?
– Пойду, – серьезно кивнул шаман. У него как раз закончились запасы смирны, а добыть ее можно было только у русских жрецов.
Они оба ополоснулись в рукомойнике постоялого двора, смывая пот и дорожную пыль, затем вместе прошли почти через весь Гирин, и лишь в низеньком, накрытом тентом походном казачьем храме поручик словно отключился – и от Курбана, и от мира.
Курбан ждал. Внимательно осмотрел прошедшего на свое место толстого, заросшего бородой до глаз попа, жадно вдохнул повеявший от него запах священной смирны, решил, что, скорее всего, поп хранит ее за плотной золотистой занавеской, и… внезапно вылетел из тела. Это всегда происходило с ним вот так, безо всякого предупреждения со стороны богов, и теперь его тело стояло внизу с наполовину прикрытыми глазами, а Курбан витал у самого тента, видя и слыша почти все.
Он опускался чуть ниже прогретой солнцем матерчатой кровли и видел, как поручик и двое казаков крестятся и смиренно бьют поклоны, а поп тем временем красивым и могучим басом выводит свое главное прошение Единосущному Богу:
– …молим тебя о воинской славе и усмирении туземцев…
Затем он поднимался чуть выше колыхающегося на ветру тента и наблюдал, как вдоль по улице так и движется возбужденная черноголовая толпа, хором повторяющая вслед за агитаторами свое собственное прошение Вселенскому Небу-Императору.
– …во славу предков и изгнание варваров…
И ни те, ни другие и понятия не имели, что на самом деле во всем синем небе властен лишь один бог – первопредок всех тангутов Ульген. Это было так же неоспоримо, как то, что там, глубоко внизу, под священной тангутской землей властен только бывший царь Курбустана, отец всех тангутов и суровый, но справедливый господин для всех остальных – Эрлик-хан.
И едва Курбан свел все, что пришло ему в голову, вместе, как заметил Вепря. Неожиданно розовый и массивный, он смотрел на шамана круглыми честными глазами, словно говорил: ты все правильно понял, наследник, теперь не мешкай!
* * *
Полковой священник отец Иннокентий весь день был на подъеме и успел многое. Отслужил заутреню, проследил, чтобы матушка задала корма свиньям, затем окрестил и нарек Исайей младенца единственной здешней христианской китайской семьи, затем сходил на построение, провел молебен, сыграл партеечку в штосс…
К обеду, правда, снова началось нашествие китайских «боксеров», и священник был просто вынужден уйти на край города – от греха подальше. Он присел на поросшем жидкой травой взгорке и, успокаивая душу, около часа смотрел, как лихо гарцуют маленькие грязные монголы на таких же маленьких и грязных лошадях. Посокрушался из-за бесчисленных мух и слепней, а также из-за полного отсутствия в округе какой-либо дичи, кроме, пожалуй, сурков да ворон, а потом снова наступило время службы.
И только тогда отец Иннокентий впервые за день по-настоящему расстроился. Пришедший на службу вместе со штабным офицером толмач – то ли монгол, то ли тунгус – откровенно спал. Стоя! Служба сразу как-то сбилась, настрой иссяк, и батюшка осторожно, не желая до времени спугнуть, подошел к святотатцу и как бы ненароком ткнул его крепким локтем под дых. Но тот даже не пошевелился. Пришлось дослуживать как есть, при спящем прихожанине.
А уже поздно вечером, когда матушка отправилась к жене есаула Савицкого – поболтать о мирском, – а отец Иннокентий собирался отправляться ужинать чем бог послал, а жена приготовила, брезентовый полог храма затрепетал и сдвинулся в сторону.
– Кто там? – недовольно окликнул визитера отец Иннокентий. – Завтра приходите… Ты?!
Это был тот самый монгол-засоня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50