А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


Бруно отсидел самые накаленные дни «медного мятежа» за высокими стенами францисканского монастыря — вместе с остальными членами Трибунала. Но утихло все на удивление быстро. Нет, регулярно очищаемые королевскими интендантами арагонские деревни все еще бунтовали — яростно, упорно, но вот город… Горожане довольно быстро поняли, что в Сарагосе виновных они не найдут: король прятался в одном из поместий Изабеллы в далекой Кастилии, а менялы-монахи из орденских лавок лишь пожимали плечами:
— А мы что сделаем? Не мы это медное мараведи чеканим; сами видите, чей профиль на монете…
И столичные жители не то чтобы смирились, но как-то затихли и, не найдя других виновных, все чаще и чаще доносили друг на друга.
Никогда еще Бруно не имел таких возможностей. И открыл их, как ни странно, сам Комиссар Трибунала.
— Харчевню Каталины де Гевара в реестр конфискаций не вноси, — как-то подошел он к своему приемщику, — и скажи нашему нотариусу, чтобы переписал ее на имя моей внучки Бланкиты.
Бруно на мгновение растерялся, но тут же; взял себя в руки и уверенно кивнул:
— Хорошо.
Ему уже доводилось переписывать имения и земли еретиков на родственников епископа. Для этого нужно было только дать задание нотариусу и проследить, чтобы тот правильно — задним числом — оформил фиктивную купчую. Но для себя Комиссар попросил впервые.
— Ну и себе там… что-нибудь подбери… — милостиво разрешил старик.
Так и пошло. Обезумевшие от пыток еретики готовы были подписать все, что угодно, лишь бы им дали передышку — хотя бы на полчаса. И все их имущество проходило через Бруно. В считанные недели он стал хозяином четырех красильных мастерских, двух гостиных дворов и одного публичного дома. Понятно, что внучка седого инквизитора получила вчетверо больше, а уж сколько взяли себе родичи епископа, Бруно даже не считал.
Впрочем, это были крохи. Более всего выгод по праву получала Церковь и ненавидимый каждым арагонцем, но так и не свергнутый Бурбон. Буквально на глазах им да еще доносчикам стала принадлежать почти вся Сарагоса, и горожане были поставлены перед весьма небольшим выбором: или они работают на короля, или — на монахов. И многие выбирали монастыри Ордена: возможность платить за работу конфискованной у евреев заграничной монетой осталась только у них.
Бруно наблюдал за происходящим все с большим восхищением. Невидимый часовой мастер уже начал сводить разрозненные механизмы вместе — внутри единой на всю католическую Европу «часовой рамы». А потом в Сарагосу стали поступать контрабандные голландские Библии на правильном арагонском языке, и процессы Трибунала кардинально изменились. Еретики впервые за все время действительно стали таковыми и сопротивлялись Инквизиции абсолютно сознательно.
— Откуда вы набрались этих еретических мыслей? — привычно спрашивал старый Комиссар и тут же получал неожиданно опасный ответ:
— Я читал Библию.
Понятно, что в Библии не говорилось ни о Папах, ни об Инквизиции, ни о пытках, но большинство арагонцев лишь теперь смогли убедиться в этом лично. Более того, некоторые умники, сговорившись с евреями, сверили тексты Ветхого Завета и пришли к выводу, что латинский, считай, папский, перевод не просто искажен; он весьма своекорыстно исправлен! Те же, кто читал еще и Новый Завет, становились опасны втройне, ибо знали: истинное имя самого первого священника Рима — вовсе не Петр, а Каиафа .
И тогда вышла булла Папы, и евангелистские переводы, еврейские оригиналы, да и просто сомнительные книги начали жечь. Сначала в Севилье под руководством одного из лучших сынов Церкви — Торквемады, а затем и по всей стране.
Это был весьма утомительный период. Чтобы рассортировать греческие, арабские и еврейские книги конфискованной университетской библиотеки, Бруно даже пришлось подключать ребят из Христианской Лиги, и все равно Трибунал не справлялся. И лишь когда все это свалили в центре университетского двора и подожгли, а Бруно отправился описывать домашнее имущество профессуры, работа пошла веселее.
— Алгебра … — не обращая внимания на яростные протесты хозяина дома, читал Бруно заглавия книг и поворачивался к писарю, — явно жидовская ересь. Заноси.
Хозяин дома, услышав такую трактовку, позеленел и схватился за сердце. Кто-кто, а уж профессор знал реальный уровень знаний квалификаторов Инквизиции. Там запишут в число сомнительных все книги сложнее псалтыри. А значит, ждет его одно — костер.
Но еще лучше пошли дела, когда Бруно принялся описывать библиотеки раввинов.
— Здесь только рабочие записи, — попытался перенаправить обыск раввин, — интересующая вас библиотека в соседней комнате…
Бруно лишь нахмурился и первым делом вытащил из резного книжного шкафа рукописные журналы.
— Что это? — сунул он журналы переводчику.
— Журнал регистрации выдачи книг ученикам школы… — начал тот.
— Хватит, — кивнул Бруно.
Это было то, что надо. Нарушителей запрета короля и Папы можно было брать прямо по спискам журнала. И поскольку многие из учеников были на всякий случай крещены предусмотрительными родителями, их, как еретиков, ждало аутодафе.
— Сеньор! — с грохотом упал на колени все и сразу понявший раввин. — Это же дети! Не губите!
Бруно покачал головой:
— Святая Инквизиция никогда не трогает детей. Мы арестуем только женщин старше двенадцати и мужчин старше четырнадцати лет.
Раввин взвыл и как был — на коленях — пополз вслед за ним.
— Сколько вы хотите, сеньор?! — рыдая в голос, хватал он Бруно за полы камзола. — Триста мараведи?!
Бруно молчал. Он думал. Дело было вовсе не в учениках; дело было в книгах. Истребление еврейских оригиналов Ветхого Завета более всего походило на замену рабочих чертежей. Такое бывает, когда старый мастер внезапно умрет, а преемник хочет сэкономить на металле. И тогда рождается новый чертеж, а старый, дабы у заказчика не было повода усомниться в том, что он получил заказанное, бросается в огонь.
— Пятьсот?!
Бруно молчал.
— Восемьсот мараведи! Старых, полноценных! Это все, что я копил на свадьбу дочери!
— Пятьдесят тысяч, — обронил Бруно. — Пятьдесят тысяч, и мы не тронем вашу общину. Пока не тронем…
Сумма вовсе не была произвольной. Как только Инквизиция вошла в силу, место приемщика имущества стало цениться на вес конфискуемого золота, и теперь Бруно был обязан делиться постоянно — и с Комиссаром, и с нотариусом и тем более с людьми епископа.
Томазо хватало и других забот, но за массовым изъятием еврейских, греческих и арамейских оригиналов Писаний он следил с интересом.
Проблема уходила корнями в долгое противостояние трех крупнейших центров христианства — Александрии, Константинополя и Рима. Каждый центр называл себя Римом , каждый считал себя столицей мира и, само собой, каждый имел собственную версию происхождения христианства. И лучшие позиции были, пожалуй, у Александрии.
Сам Томазо вполне оценил исходившую от африканских донатистов опасность, лишь когда обошел развалины Александрийской библиотеки. Только увидев сложенные из мозаики огромные монограммы Иисуса, он осознал, какой духовный подвиг совершил уничтоживший еретическую библиотеку епископ Теофил.
Удачно закончилось и противостояние с Византией. Собственно, после падения Константинополя Папы и начали дружить с османскими султанами. И именно тогда вывезенным в Италию архивам Византийской империи аккуратно повыдергивали их ядовитые зубы.
Теперь, покончив с внешней угрозой — из Африки и Азии, — Церкви предстояло навести порядок в Европе. Люди постепенно привыкали называть италийский Урбс — Римом, и последним народом, сохранившим неотредактированные тексты Писаний, были евреи.
Когда Амир очнулся, с гор уже спускался слоистый вечерний туман. Он сползал на долину большими плотными кусками, обтекая стволы сгнивших деревьев и камни и укрывая от его взгляда все, что было далее нескольких шагов.
Амир приподнял голову. Вокруг сновало множество людей, но Амир видел их лишь от ног до пояса — все остальное плавало в тумане. И лишь одного человека — в пяти-шести шагах — он видел целиком.
Он сидел на корточках, оседлав тело одного из табунщиков, — голый по пояс, волосатый, с кривым мясницким ножом в руке и огромным золотым крестом на груди.
— Сердце еретика — собакам… — пробормотал человек и сделал режущее движение.
Амир с усилием приподнялся на локтях и увидел в его руке капающий кровью кусок мяса.
— Печень еретика — зверям лесным…
Амир попытался отползти от убитой под ним лошади и обнаружил, что его нога зацепилась за стремя.
— Падре Габриэль! — крикнули откуда-то из тумана. — Святой отец!
— Иду… — нехотя отозвался человек, посмотрел вокруг себя и вдруг уткнулся взглядом в Амира: — А ты почему живой?
Амир обмер.
Человек поднялся и враскачку двинулся к Амиру. Встал над ним, затем по-хозяйски сел Амиру на живот и запустил окровавленный нож ему под рубаху.
— Нет… — выдавил Амир и ухватил скользнувшее под рубахой лезвие рукой.
— Ты — еретик, — словно сквозь него посмотрел человек и сделал режущее движение.
Но Амир нож удержал.
— Я не еретик! — выдохнул он. — Я — мусульманин!
— Падре Габриэль! — снова позвали откуда-то сбоку. — Идите к нам!
Глаза волосатого человека с крестом на груди засветились сомнением.
— Как мусульманин? Разве ты не вез через границу еретическую Библию?
— Вез, — признал Амир, — но я не почитаю Христа. Я контрабандист, а не еретик.
Лицо человека с крестом на секунду наполнились болью.
— Как жаль…
Все с тем же искаженным болью лицом он огляделся по сторонам.
— И они тоже не еретики?
— У нас не было ни одного христианина, — мотнул головой Амир, изо всех сил удерживая направленный в его живот нож, — только мусульмане.
По щекам волосатого человека скатились две крупных слезы.
— А кого же я тогда скормлю моим собакам?
Сзади него появились темные силуэты двоих человек в черных рясах.
— Вот вы где, падре Габриэль, — с усилием приподняли они плачущего сумасшедшего и поставили его на ноги. — Хватит, падре Габриэль…
Амир выдохнул и стремительно выдернул застрявшую в стремени ногу, но в его горло тут же уперся ствол мушкета.
— А ты, магометанин, тихо. Руки — перед собой…
Амир покорно протянул руки вверх, и кисти быстро и умело перетянули грубой веревкой.
— А теперь встал и пошел!
За день до аутодафе к Исааку прорвался Мади аль-Мехмед.
— Я передал протест королю, кортесу и Верховному судье, — поглядывая на замерших с двух сторон молодых доминиканцев, торопливо произнес друг. — Но ответа все нет. Я надеюсь, может быть, завтра…
— Не надо, — улыбнулся Исаак, — ничего уже не надо, Мади. Ты и так для меня много сделал.
— Но конституции фуэрос…
— Брось, Мади, — тихо рассмеялся Исаак. — Нет больше конституций фуэрос, прошло наше время, старик. Теперь их время наступило.
Мади проследил взглядом за широким жестом старого менялы и уперся взглядом в исполненных чувства своей правоты молодых монахов. И, было видно, понял.
А за два часа до аутодафе Исааку разрешили свидание с давшим на него показания сыном. Рядом с ним не стояли монахи, но Исаак чувствовал: каждое сказанное слово внимательно слушают.
— Прости, отец. Я признал, что ездил к сеньору Франсиско, я не подумал, что он связан с гугенотом доном Хуаном Хосе.
Исаак отмахнулся. Инквизиторы просто обманули его сына.
— Ты же сделал все, что должен? — спросил он, имея в виду доставку письма сеньору Франсиско.
— Да, — кивнул Иосиф.
— Он знает о том, что происходит?
— Конечно, — кивнул сын. — Такое сейчас по всей стране.
— И что он сказал?
Иосиф опустил голову, а Исаак замер. Покровитель города был обязан старому еврею многим, очень многим. Более того, он уже с прошлого урожая должен был вернуть все деньги по военному займу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58