И только когда нарушителей уже не осталось, Бруно с замирающим сердцем впервые вошел внутрь созданного по его проекту механизма — юдерию. И — Бог мой! — как же ему она понравилась! Чистенький, исполненный порядка квартал чем-то напоминал его родной город и одновременно — хорошо задуманные и грамотно исполненные куранты.
— Это можно было бы взять за основу всего, — потрясенно сообщил он сеньору Томазо. — Отличный шаблон!
— Не-ет… — рассмеялся тот, — нам нужен другой мир!
— Да, я знаю! — отмахнулся Бруно. — Но представьте это в виде часов: хорошая надежная рама — вокруг всего человечества! Жестко определенное место для каждого народа — так, чтобы никакого скрежета! Точно просчитанные обязанности людей-шестеренок! Правильно подобранные регуляторы хода в виде вождей и магистров! Разве это не прекрасно?!
Сеньор Томазо все еще улыбался, но Бруно видел: зацепило.
— Ты ведь что-то записываешь? — внезапно поинтересовался он.
— Да… записываю…
— Не дашь почитать?
Бруно замер. Добровольно принявший статус подмастерья Томазо Хирон хотел видеть чертежи—то, что не всякому мастеру можно показать.
— Дам.
Так было намного лучше, чем никак.
Амир переправился через Гибралтар на марокканском судне и прибыл в Африку поутру. В притихшей от перенесенных унижений и страхов толпе таких же, как он, беженцев двинулся в белеющий куполами мечетей город, но через полчаса на первой же развилке дорог их остановили солдаты.
— Из Гранады?
— Да… а что случилось? — завертели шеями беженцы.
— Вам — по той дороге, — указал рукой на восток военачальник.
— Но у нас есть больные, — тихо зароптали беженцы, — нам бы врача, да и просто отдохнуть…
— Вас там примут, — отрезал военачальник.
— А есть там врачи? — заинтересовались беженцы. — И вода… вода там в достаточном количестве есть?
— Там есть все, что понадобится, — твердо произнес военачальник.
Он подал всадникам команду растянуться двумя цепями — точно в направлении будущей стоянки, и совершенно измотанные качкой и переживаниями беженцы покорно потекли вперед меж лениво едущих по обе стороны от них солдат.
Но Амир насторожился. Он тоже устал и тоже был измотан, однако перед глазами все время возникал тот раб-христианин, которому он столь успешно вправил кишки. Каждую перевязку раб, видимо, чтобы не думать о дне сегодняшнем, рассказывал о том, что осталось позади.
— В Марокко чужаку делать нечего, — говорил он. — Чужак там — добыча. Ни вера не спасает, ни язык.
И от этого становилось тревожно, а когда тревога начала стучать в висках, он решительно повернул назад.
— Куда?! — приставил к его груди пику всадник.
— Я ухожу, — твердо произнес Амир.
Наконечник копья подался вперед, прорвал куртку, и по груди потекло горячее.
— Вернись в колонну.
Амир отскочил, поднял глаза и, опережая следующий тычок, ухватился за наконечник.
— Мы одной веры.
— Вернись, тебе сказано.
— У нас один язык.
— Вернись.
Христианин был прав.
И тогда Амир рванул копье на себя, ухватил древко обеими руками и волчком провернулся вокруг оси. И в тот самый миг, когда копье оказалось в его руках, раздался этот вой — со всех окрестных сопок.
— Ах ты! — выхватил всадник саблю, и Амир просто ударил его в лицо тыльным концом копья — как держал.
К повисшему в стременах всаднику ринулись на помощь, но Амир был намного ближе, а потому успел все: и взлететь в седло, и сбросить противника. Развернул вздыбившегося жеребца и в следующее мгновение мчался в сопку — как можно дальше от дороги. Проскочил под носом ринувшейся к дороге лавины всадников и только на самой вершине сопки развернулся.
Колонну беженцев уже выстроили и, судя по отдельным выкрикам, нещадно грабили.
Томазо получил от брата Хорхе почту со сводкой о начавшейся «очистке» беженцев из Арагона и Гранады. Из вложенного в пакет донесения агента Ордена в Марокко следовало, что вожди отказались делиться с главным поставщиком «товара». Это означало серьезный недобор в казну Ордена и рождение вопроса «кто виноват». Поскольку «марокканский вопрос» вплоть до отстранения курировал Томазо и отчасти Генерал, вся ответственность за провал лежала на них.
Брат Хорхе спал и видел, как бы спихнуть Генерала, а заодно уесть и его любимчика.
— Сволочь, — презрительно пыхнул Томазо.
У него были дела поважнее.
Записанные короткими абзацами, порой в сопровождении алгебраических формул и зодиакальных символов, наблюдения часовщика оказались на удивление интересны. Более того, они были весьма точны и даже практичны. Однако отдавать их в Рим в таком виде было немыслимо.
«И кто все это переведет на человеческий язык?»
Томазо мысленно перебрал всех в достаточной степени владеющих пером, астрологией и метафизикой и признал годным лишь одного — его тезку Томмазо Кампанеллу.
Этот доминиканец неоднократно обвинялся в ереси, и лишь принадлежность к одному из самых сильных Орденов Церкви всякий раз отводила от него тяжелую руку Инквизиции. Однако едва Кампанелла вздумал сыграть в государственный переворот, все кончилось — быстро и навсегда.
Томазо усмехнулся и ощупал рубец на груди. Он лично арестовал яростно оборонявшегося «пса господня» в Неаполе и лично, истекая кровью, доставил Кампанеллу в тюрьму. Но, следует признать, широкие взгляды мятежника произвели на совсем еще юного Хирона впечатление.
С тех пор утекло много воды, и Томазо побывал и в Индии, и в Африке, и даже в Китае. И только Кампанелла — все двадцать шесть лет — так и сидел в каменном мешке и, как следовало из агентурных донесений, был готов обслужить кого угодно, лишь бы выйти.
«Должен суметь…»
Томазо вздохнул, положил слева тетрадку с записями часовщика, а перед собой чистый лист и начал с главного.
«Хочешь на свободу, брат? Тогда принимай заказ. Если Папе понравится, выйдешь. Мелкими указаниями не стесняю. Главное, прочувствуй суть и перепиши нормальным человеческим языком. Лично я такой практичной метафизики еще не встречал».
Томазо улыбнулся. Проект всемирной «юдерии» для всех, кто пока с трудом поддавался одомашниванию, — арабов, эфиопов, московитов — был не просто хорош; он давал идее Вселенской Церкви главное — практически осуществимую форму.
Бруно заглядывал в каждый дом и каждую синагогу близлежащих юдерий. Тому, кого постоянно видели в свите самого сеньора Томазо, евреи ни в чем отказать не смели.
— Мы не нарушаем указов Короны, — заглядывали ему в глаза раввины. — Вот, убедитесь: ни одной рукописной книги, ни одной Библии…
Бруно и сам это видел. Чтобы спасти общины от погромов, раввины безропотно сдали Инквизиции все древние манускрипты и все оригинальные тексты Ветхого Завета. Теперь выиграть в диспуте с теософом Церкви не сумел бы даже самый умный раввин.
— И все запреты на одежду мы соблюдаем, — клялись раввины.
И это было правдой. Дабы не возбуждать легионеров, евреи сняли со своих жен все украшения — сами. И все-таки что-то шло не так.
Разгадка созрела сама, постепенно, когда Бруно нашел среди затребованных им документов весьма любопытные бумаги. Некие Ха-Кохены — Исаак и Иосиф, — полные тезки двух почти забытых им людей, вместо того чтобы думать только о куске хлеба, начали организовывать в юдериях школы.
Понимая, что обнищавшие родители не смогут содержать учителей, Ха-Кохены создали фонд и дотошно вычислили, кто и сколько должен вносить, чтобы дети учились. Они ввели поборы на свадьбы и на обрезание, на каждую голову козы или барана, обложили высоким налогом продукты богатых — мясо и вино. Они учитывали даже то изношенное платье, которое остается после умершего! Но школы продолжали содержать.
Бруно зашел в одну из таких школ и был потрясен. Бледные, явно голодающие учителя страстно вдалбливали в головы таких же бледных, в штопаной одежде, засыпающих от недоедания детей основы «Алгебры»!
— А почему так мало учеников? — уже уходя, поинтересовался Бруно.
В классах заполнивших всю страну колледжей Ордена воспитанников было вдвое больше.
— А как же иначе, сеньор? — виновато улыбнулся учитель. — Я ведь должен добиться понимания предмета.
Несмотря на явную нищету, евреи категорически запретили давать одному учителю более двадцати пяти детей. Иначе, считали они, ухудшения образования не избежать.
И вот тогда Бруно понял все. Шестеренки отказывались быть шестеренками, а то, что произошло с ними в пожарах библиотек и пытках водой, столь почитаемых Трибуналом, более всего походило на закалку деталей курантов. Инквизиторы, сами не понимая, что делают, намертво закрепили в иноверцах их брезгливое нежелание иметь хоть что-нибудь общее с машиной Церкви. Теперь иноверцев было проще отправить в плавильные печи, нежели переточить под нужный размер.
Сначала Амир отрывался от кинувшихся вдогонку солдат, затем полдня объезжал окрестные сопки, не в силах решить, в какую сторону Африки отправиться, и все-таки вернулся назад — по своим же следам. От всей колонны беженцев осталась едва ли треть живыми и еще треть — мертвыми. Для них родичи и копали могилы — ножами, кружками, чем придется.
— Что это? — не понял Амир, когда увидел вывернутые на дорогу кишки. — Зачем?
— Золото искали, — мрачно отозвался какой-то старик. — Кто-то им сказал, что мы золото через таможню в животах провезли. А всех девчонок с собой забрали.
Амир спешился и принялся долбить наконечником отнятого копья плотную сухую землю: всех мусульман следовало предать земле до заката.
— Надо было нам к султану Османскому плыть, — прокряхтел старик. — Говорят, он всех принимает, даже греков и евреев.
Очередной Совет Ордена готовили уже несколько месяцев, и когда Томазо прибыл, там были все. И Генерал выглядел бледно.
— Мы потеряли не так много мастеров, — угнетенно отчитывался казначей.
Однако все знали, что побежали самые лучшие.
— И все они перебежали к нашим врагам, — насмешливо вставил брат Хорхе. — В Англию да Голландию.
Томазо стиснул челюсти. Он уже видел, что начинается главное — сведение счетов.
— Не торопись, Хорхе, — проронил Генерал, — ты еще успеешь высказаться.
— Я — член Совета, — с вызовом задрал благородный подбородок брат Хорхе, — я имею право слова, и я делаю свою работу. В то время как некоторые… даже с евреями управиться не сумели!
— Что ты хочешь этим сказать? — опешил Томазо. — Да мы с них взяли столько, сколько все наши плантации за несколько лет принесли!
— Ты не сумел их сломать, Томазо, — придвинулся Хорхе и швырнул через стол стопку бумаг: — На! Почитай!
Томазо прищурился, не отводя взгляда от Хорхе, взял бумаги и глянул на первую страницу. Это был донос. Некто неназванный кропотливо анализировал все допущенные с евреями промахи, и особенно то, что творилось в юдериях.
— Читай, читай, — подбодрил его Хорхе, — мы сейчас обсуждать это будем.
Томазо глянул на Генерала, и тот преувеличенно спокойно кивнул.
— Читай, Томас. Лучше знать, чем не знать.
Томазо пробежал глазами главные обвинения анонима, перевернул страницу и с облегчением выдохнул. Далее шли выдержки из разработанных евреями правил, а с ними он ознакомился намного раньше, чем Хорхе.
Для начала, выразив полную покорность Короне, раввины напоминали, что мироздание держится на правосудии, правде и согласии, и в первых же строках назначали огромный штраф тому, кто начнет вносить раздор среди своих. Да, это было плохо, но абсолютно ожидаемо.
Далее, раввины категорически запрещали своей элите нанимать христиан в качестве прислуги, дабы исключить саму возможность каких-либо спекуляций на эту тему. Это крепко било по рядовой агентуре Церкви, но лучшие агенты Ордена так и остались неуязвимы и не узнаны.
Но главное, под угрозой немыслимого штрафа в тысячу мараведи и нещадного изгнания раввины запретили не только доносить на своих, но и вообще давать показания на евреев кому-либо, кроме судей Короны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58