Она вошла за ним под прохладные своды церкви. Коленопреклоненные фигуры что-то бормотали перед алтарями, худой мужчина зажег жертвенную свечу, его измученное заботами лицо озарилось.
– Все это, – сказала она, когда они выходили из церкви, – преходящее, как во сне.
– Это хуже, чем сон. Пробуждение не наступает.
«Какое-то странное подчинение ей, – думал он, – заставляет меня идти туда, куда я вовсе не собирался, но будто повинуясь своему собственному выбору. Я хочу идти своей дорогой. Зря я ей рассказал».
– Ну и что ты собираешься делать? – прокричала она в уличной толкотне, – стать бунтарем-одиночкой, одиноким героем? В реальной жизни героев съедают живьем. Тебе это известно? А может, ты все забудешь, как будто ничего и не случилось?
– Мне нужно встретиться в Париже с моим другом. А там посмотрим.
– А если его уже нет, как ты сам предположил? Он пожал плечами.
– Посмотрим.
– На что посмотрим?
– Как и когда все это разоблачить. – Он избегал ее взгляда. – Прежде всего меня волнует месть, а не огласка. Мне теперь наплевать на будущее – его нет.
– Ну и к чему тебя все это приведет? Кроме гибели? – Она потрясла его за руку, заставляя смотреть ей в лицо. – Ты хочешь уйти от меня? Так я тебе не дам!
– Ты не сможешь удержать меня!
– Вот уж смогу! Как у тебя хватает смелости заявлять, что я смогу и что не смогу?
– Ты все еще не веришь мне. – Он высвободил руку. – Я посижу в Синтагме, подумаю, как быть дальше, и вернусь около двух.
Она отступила.
– Что ж, тогда чао, – повернувшись, она стала проталкиваться сквозь толпу.
* * *
Хмурый и опустошенный, он поковылял к Синтагме. Падавшие на площадь тени напоминали трупы. Он заказал раки и медленно с отвращением цедил его. Наконец встал и бросил на столик несколько монет. «Не надо перекладывать это на Нее. Она поможет, если я дам ей это сделать. Более безопасного места, чем Крит, и не найти. Надо затаиться в лабиринте».
Он вернулся в отель. Комната все еще сохраняла ее запах, но ее вещей не было. На кровати лежала вышитая рубашка. Быстро спустившись в вестибюль, он позвонил в авиакомпанию. Там он, узнал, что она заказала билет на рейс «Олимпик», вылетающий в Париж и Нью-Йорк через сорок минут.
Десять минут ушло на то, чтобы поймать такси. Здоровенный грузовик перегородил улочку; он никак не мог развернуться из-за скопившихся сзади машин. Выскочив из автомобиля, таксист стал нажимать на сигнал грузовика, будоража улицу хриплыми звуками. Прибежал небритый мужчина в короткой грязной майке и что-то завопил, потрясая кулаками. Взвыли гудки сигналов стоящих позади машин. Небритый наконец влез в свой грузовик и со злобным видом укатил. Коэн раздраженно откинулся на сиденье. Идущие впереди машины скапливались за изрыгавшими черные клубы дыма автобусами; такси нервно металось из переулка в переулок, пытаясь выбраться из этой толчеи.
Перед въездом в аэропорт движение стало замедляться, пока окончательно не остановилось. Встав на передний бампер, таксист посмотрел вперед. «Disti chima!» – крикнул он, изобразив кулаками столкновение, и жестом предложил Коэну выйти.
Впереди сквозь неровную завесу выхлопных газов он различил серебристый продолговатый контур лежавшей на боку автоцистерны. Сзади завыла сирена.
– Аэропорт – сколько километров?
Таксист поднял четыре пальца.
– К черту, – вздохнул Коэн. Он сел обратно в машину. «К черту ее. Зато теперь полно времени, чтобы махнуть в Югославию. Пересидеть там пару недель и рвануть в Париж. Денег нет, но что-нибудь придумаем. Когда-нибудь найду ее в Брюсселе». Он покачал головой. «Не обманывай себя».
Он поскреб ногтями по вытертому сиденью. «У любой случайности, – говорил Хем, держа под узды лошадей у циклонного заграждения в Покхаре, – есть своя закономерность». Ему вдруг захотелось увидеть одноглазого Хема, с его спокойным молчаливым согласием с чем-то более глубоким в жизни. «Более глубоким, чем что? Чем обычная суета? Как я сам отличу это более глубокое от обычного?»
Машины впереди зашевелились. Мотор такси хрипло загудел. Сколько времени прошло с тех пор, как женский голос сказал по телефону: «Через сорок минут, сэр»?
Они объехали перевернутый грузовик с правой стороны. Из-под хромированного кузова грузовика виднелось наполовину смятое такси. На тротуаре в луже крови, смешанной с мазутом, лежал пассажир. Полицейский прикрывал его лицо куском материи, но Коэн успел заметить остановившийся взгляд худого, показавшегося знакомым лица, почти узнал очертания рта под тонкими подстриженными усиками.
«Я узнаю мертвецов, потому что они мне близки. Хоть я его никогда и не знал, я словно увидел в нем свою смерть, смерть каждого. Попался в лабиринте. Без единого выхода».
Взвизгнув тормозами, такси резко остановилось у аэропорта «Олимпик».
– С вас две сотни драхм, – сказал таксист.
Он порылся в карманах. Его несколько долларов остались в комнате под матрацем рядом с мешочком гашиша. При нем была всего сотня драхм. Взяв их, водитель протянул руку за остальными.
– Подожди! – Коэн показал рукой: – Стой здесь.
– Еще сотню драхм! – таксист выжидательно пошевелил пальцами. Вдалеке раздался гул самолета. Какая-то женщина гремела по тротуару чемоданом. В здании аэропорта что-то громко вещал динамик.
– Я вернусь, – сказал Коэн. Таксист отрицательно покачал головой. Тогда Коэн вытащил свой паспорт и протянул его водителю. – Жди здесь! – он показал рукой. Таксист кивнул.
Он торопливо захромал в здание аэропорта, пробираясь сквозь толпу пассажиров, споткнулся о пуделя на поводке, хозяин рявкнул на него. Там он узнал, что самолет «Олимпик» взлетел семь минут назад. Он машинально побрел к выходу, пытаясь увидеть ее в толпе. Вернувшись обратно, он обнаружил, что такси уехало.
Глава 9
В Афины он возвращался на мусоровозе. Небритый тучный шофер размашисто жестикулировал, от него пахло луком. Грузовик трясся по улицам, гремя арбузными и тыквенными корками в кузове.
Коэн невпопад кивал головой. Он вышел на перекрестке, где его подобрал серый «мерседес». Седовласый владелец в сером в полоску костюме свободно говорил по-английски.
– "Одос Аполлонос"? Это необычный дом на Плаке. Я подвезу вас. – Машина легко тронулась с места. – Вы уже бывали здесь, в Греции?
– Один раз.
– Большинство из нас живет в своих маленьких уголках и никогда не видит мир. Путешествовать чудесно, раскрываешь глаза.
* * *
Солнце уже спряталось за фасады; «Одос Аполлонос» был окутан запахами готовившейся пищи. Вдруг на него налетела хозяйка, тряся своими розовыми кулаками. «Вон! Вон!» – кричала она.
Кивнув, он протиснулся мимо нее, хромая, поднялся по лестнице и открыл дверь в номер. Клэр сидела возле окна и читала.
– Я думал, ты уехала.
– Я вернулась. – Она закрыла книгу. – Хотя и не знаю почему.
– Я думал, ты уехала, – повторил он. Войдя в ванную, он поскользнулся. – Почему пол мокрый? – он сел напротив нее на кровать.
– Когда я вернулась, я услышала шум душа. Я обрадовалась, подумав, что это ты, разделась и зашла в ванную, но там оказался водопроводчик, который пришел ремонтировать душ; от неожиданности он упал и растянул ногу. Теперь он собирается подать в суд на хозяйку, и она сказала, чтобы мы выметались. – Она засмеялась, покусывая палец.
– Так почему ты вернулась?
– Я же сказала, не знаю. Тебе обязательно нужно знать почему?
– Я ездил в аэропорт, хотел остановить тебя. Мне никогда раньше не приходилось этого делать.
– Чего, – рассмеялась она, – ездить в аэропорт?
– Хватит! Я никогда ни за кем не бегал, не пытался удержать женщину, если та собиралась уйти.
– О, Сэм, – встав, она обняла его. – Трудно тебе, должно быть, жилось.
Он тоже встал, вытащил из-под матраца гашиш и деньги.
– Я потерял свой паспорт.
– Сэм! Где?
– Таксист украл. Ты видела аварию?
– Да, я видела этот ужас, когда возвращалась. Это, наверное, случилось после того, как я проехала туда. Сэм, что же ты будешь делать?
– Я только сейчас вспомнил того, кто попал в аварию.
– Кого?
– Тот труп, что лежал рядом с такси. Он летел с нами. Вошел в самолет перед тобой в Тегеране. – Он сел, колено пульсировало. – А почему он ехал за тобой?
Она опустилась перед ним на колени.
– Я не знаю. Поехали скорее! Поехали на Крит, спрячемся – здесь опасно. Сейчас у тебя нет паспорта! Как ты сможешь скрыться?
– Почему здесь опасно?
– Разве ты не видишь? Может, я трясусь и надумываю, но я боюсь, боюсь за тебя. Ты говорил, что еще есть время – так зачем же голодать в Югославии? Никто не будет следить за нами, если мы поедем на Крит, у нас будет время раздобыть новые документы, что-нибудь придумать. А потом мы полетим в Париж, прямо перед Пасхой. Я прошу тебя.
* * *
Держась за перила, они стояли на мокрой корме парохода и смотрели, как темневшие контуры Греции погружались в море. Дрожа, она прильнула к его плечу.
– Все так ужасно.
Он ласково взял ее за подбородок.
– Ты замерзла. Пойдем в каюту.
– Ты оставайся – тебе же здесь нравится, – она повернулась навстречу ветру. – Я что-то неважно себя чувствую.
– Морская болезнь?
– Переутомилась, наверное. Столько всего случилось сегодня. – Она скрылась за дверью.
* * *
Он бродил по мокрым палубам, нагибаясь под мерно раскачивавшимися спасательными шлюпками. На подветренной стороне он немного покурил. Глядя на фосфоресцирующий след, тянувшийся за кормой, он снова возвращался мыслями к жертве аварии. «Конечно, он не преследовал меня. Случайность? Кто он – коммивояжер, чиновник, араб, еврей, грек? Он мог быть кем угодно. Что побудило его пересечь выветренные просторы Персии, чтобы найти смерть в Афинах?»
Смерть этого человека с черными усиками в очках без оправы была как-то странно предопределена. «Или же лабиринт судьбы слишком уж запутан. И мне, без сомнения, суждено найти какой-то выход, а смерти – подождать». Он прочертил пальцем линию по мокрым перилам. «Моя собственная смерть, спешащая мне навстречу, точно так же предопределена. Как и большинство людей, я ничего не имею против смерти, пока она где-то далеко».
Локтями он ощущал вибрацию парохода от работы двигателя, передававшуюся через перила. Над ним, занимая полнеба, простирался Орион, бесцельно собирая звезды, миры в свои руки. «Сколько же зимних ночей я наблюдал за твоей охотой в темноте под тявканье койотов на уступах Биг Хоул и крики сов в дуплах?» Ему вспомнилось широкое звездное небо Монтаны, и он опустил голову на руки.
Переменившийся ветер пронизал его до костей. "Судьба слишком сложна для понимания. До всего, что произошло в Непале, понимание не казалось мне таким существенным, раз все обречено на неудачу, и не стоило попусту тратить на это время. Разве «это не разумно? А теперь я вынужден тратить на это время, зная, что меня ждет неудача». Усталый и измученный, с ноющей ногой, он поковылял по наклонной палубе. «Еще двадцать дней». Он представил ее теплое тело, укутанное в одеяло до подбородка. «Пусть мои враги ищут меня в другом месте».
* * *
Они причалили в Ираклионе на рассвете.
– Я возьму напрокат машину, – сказала она, когда они сидели в порту в кафе, пропитанном запахом узо и сигаретного дыма, – и съезжу в банк. Давай встретимся здесь в десять?
Солнечные лучи отражались от гальки на пляже, расположенном к западу от города. Вдоль воды вышагивали чайки и кулики. Мужчина в закатанных штанах вел запряженного в тележку осла через ручей, оставшийся после прилива. Разувшись, Коэн тоже вошел в воду, колено свело от холода. С западной стороны к нему приближалась маленькая фигурка.
Он остановился, собираясь перепрыгнуть через камни. Фигуркой оказалась молодая пухленькая женщина в синих джинсах, с рыжеватыми, развевавшимися на ветру волосами.
– Привет! – крикнула она, подходя. – Вы американец?
– Австралиец.
– Меня зовут Баджи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57