После четырех или пяти минут подобной бессодержательной болтовни дяде Джорджу знаком показали, чтобы он закруглялся. Он впервые посмотрел на Эйхорда и подытожил:
— Вы никого не одурачили, и, откровенно говоря, я понял, как полиция может играть на публику. И если некоторые зрители до сих пор считают, что эксперт Джек Эйхорд не понимает смысла тех или иных слов, то я заявляю, что это ложь, гнусная ложь.
Эйхорд хотел было ему остроумно ответить, но, к счастью, воздержался, а через пару секунд свет потух и его муки кончились.
Вытерпеть подобную пятиминутную личную беседу было бы возможно. Но для Джека Эйхорда, привыкшего больше полагаться на свой “Смит-и-Вессон”, а не выкручиваться Бог знает как в горячей атмосфере телевидения, в свинарнике мира, городе больших теней, эти пять минут показались пятью часами ада.
Когда дядя Джордж закончил интервью, получилось так, что дело осталось незавершенным. Очевидно, фэны Джорджа Кик-Сиськи или кто-нибудь еще Могли подумать, что это было специально подстроено властями, чтобы успокоить взволнованную (или наивную) публику. И многие могли сделать вывод, что Эйхорд не убедил скептически настроенных зрителей в том, что преступлений больше не будет. Один такой зритель сидел и смотрел эту передачу в тихом ужасном гневе.
Он смотрел тридцать первый канал в маленьком доме в местечке Онк-парк вместе со своей семьей, Тед Волкер, его жена Бетти и их девятилетний сын Син сидели на диване рядом с Дэниэлом Банковским, который пододвинул кресло поближе к ним. Они сидели тихо, глядя на телевизионный экран, там, в темной комнате. Звуки, идущие из телевизора, были единственными в доме.
Тед, Бетти и Син смотрели программу невидящими глазами. И когда Дэниэл услышал о серийных убийствах всю эту ложь, он уставился своими маленькими поросячьими глазками на полицейского и решил оставить доказательство, что “Убийца Одиноких Сердец”, как они его называют, все еще на свободе. Ему нравилась эта фраза — на свободе.
Он повернулся к помертвевшим от ужаса Волкерам, счастливо улыбнулся, с большим усилием поднял свое тучное тело с кресла и приступил к работе.
Эйхорд — герой
Конечно, он ей все рассказал, описал каждый свой шаг, тщательно подбирая слова. Она говорила тихо, мягко его успокаивая, пытаясь остудить. А он в ярости называл их чертовыми ублюдками. Она не придавала этому значения. И продолжала повторять то, что было написано в газетах и о чем твердили по телевизору. Ей нравилось, что он стал знаменитым. Может быть, это было и верно. Поэтому он наконец замолчал.
Вокруг Джека вилось множество репортеров, и она уговорила его надеть экстравагантный костюм для визита в кошмарный частный трехзвездочный мотель, который находился в ближайшем пригороде. И там она смогла зализать его раны — реальные и воображаемые.
Какие дикие фантазии эротизма рождались у него, когда он лежал на белоснежной простыне, закрыв глаза от сексуального света, в забытьи, слушая тихую музыку? Два полицейских, Пэт Мактиг и Пенни Батс. Пэт и Пенни. Звучит так, как будто это две молодые девушки, подумал он. Я лежу здесь, рядом с этой лисой, и думаю о каких-то полицейских. Нет, со мной явно что-то не в порядке.
Пенни Батс весит двести пятьдесят фунтов и уплетает лук, как мороженое, Пэт Мактиг столь же привлекателен.
Его опьяняли лица типа Ранда Макнелли, украшенные этаким большим красным пятачком, — носом с такими крупными венами, что они, наверное, содержали в себе еще маленькие. В целом лицо выглядело как огромный уродливый капилляр.
Эйхорд думал о них, потому что именно с ними он сидел прошлой ночью в баре. Их разговор состоял в основном из шуток, одна из самых безобидных была следующего порядка:
“Значит, что сказал судья? Когда адвокат рассказывал ему: итак, ваша честь, истица взяла мономер цианоакрилата-альфа и произвела анионную полимеризацию, соединив эрегированный орган моего клиента с нижней поверхностью кровати, — обвиняемый не выдержал и завопил:
— Это правда, судья, эта сука приклеила мой член к матрасу!
Смех.
Они начали подшучивать над героизмом Джека:
— Послушай, этот дурацкий Мактафф мог бы раскрыть дельце и потяжелее, как ты думаешь?
— К черту! Я же был в этой команде, парень! Ты видел мое имя, когда они делали телевизионный сериал обо мне? Мактиг из Мактаффа — получается заколдованный круг.
— Мне больше нравится Мактафф Батс, частный сыщик, — засмеялся Эйхорд.
— Дерьмо. Я имею в виду...” — И понеслось... Через несколько минут мускулы на его лице и вокруг рта начало покалывать от постоянного смеха. Наконец ему удалось уйти. Причем так, что никто не смог бы сказать, что он осел и не понимает шуток. Они были весельчаками, они всегда подшучивали, когда знали, что больше ничего другого не могут сделать, понимая, что такое легко могло случиться с любым из их отдела по расследованию убийств. Но ему все же это не нравилось.
Эйхорд воспринимал героизм серьезно. Он был родом из того далекого времени, которое сейчас казалось частью потерянного мира. Родом из детской мечты из забытого прошлого Америки, которая верила в мифических героев. Больше чем в жизнь, верила в чистый дух, в хорошего парня в белой шляпе.
Эйхорд был ребенком, когда прошла золотая эра героических образов, в которую внедрилась безумная эра техники, прошла, разбиваемая на куски, рассеянная ветрами времени и эволюции. Но он все еще помнил героический мир, который делал его ранние годы чем-то похожим на нормальное детство. Джек помнил тех гигантского размера героев, о которых рассказывал ему отец. Вот это да! К черту! Салк, Ди Маджио, Гарри Трумэн — это были великие, незабвенные личности. Поколение Эйхорда выросло на героях спорта, войны, науки и даже — не знаю, поверите ли? — политики.
Когда Джек не плавал, не играл в баскетбол или не лазил по деревьям, он читал про героев. Сначала “Мальчиков” Харди, а потом автобиографии и военные истории. Он несчетное количество раз перечитывал “Омовение копья”. Он прочитал “Семь подушек мудрости” двадцать восемь раз за два года, читая по ночам, и создавал в своем воображении облик персонажей.
Он поднялся из тени непобедимого североамериканца, легендарного Белого, Англо-Саксонского Протестантского Героя, элитарного копьеносца. Все это, видимо, и подтолкнуло его выбрать профессию военного человека, полицейского или пожарного, на худой конец санитара. Хотя бы символически он должен был носить форму и находиться на переднем крае.
А затем что-то вышло не так. Мечты смешались в потоке реальности, и это заставило его упасть, как якорь, в непроницаемые глубины озера Джека Дэниэлса, погружаясь на холодное, осклизлое дно, став еще одной жертвой Лихорадки Черной Воды. Еще один мыслитель попал в ловушку героев, в осклизлое место на Земле Потерянных Душ. Несчастная жертва героической эры.
А сейчас Эйхорд думал, что находится рядом с мягкой и теплой женщиной, которую сам выбрал, на прекрасных простынях, в комнате эротических зеркал и сексуальных улыбок, наслаждается обожанием и нежностью, растворенными в мускусном аромате, слушает произносимые шепотом слова любви. И тем не менее все его мысли о двух уродливых полицейских и об их дурацких шутках, а единственное, что он может чувствовать, — это чувство потери.
И под всем этим где-то в тайниках своей души он ощущал отвратительное присутствие человека, который убивает ради удовольствия, вырывая при этом сердца. Бог знает зачем. Вырезает окровавленное сердце из свежего трупа. И этот человек все еще на свободе, несмотря на то, верят тебе газеты или нет. Облако зла висит над кроватью, как ужасная тень. Я чувствую себя отвратительно, подумал Джек.
Но Эдди рядом, и это определяет все. Он открыл глаза, не глядя в зеркало и стараясь не думать ни о чем ином. Расслабился и вдохнул аромат ее тела. В таком новом состоянии он ощутил, что его чувства то уплывают, то снова потоком набегают на него, и вот горячий поток электрической магии опять заструился через кончики его пальцев.
Он дотронулся до подушки, по которой были рассыпаны длинные волосы Эдди, я прижал ее настолько сильно, что мог только ощущать ее рядом, ее свежесть и теплоту, слышать ее обворожительное мяуканье. Они соприкасались устами, конечностями, всем телом и вновь опустились в это горячее пламя, опять ощутив это сладкое, совершенное, бурлящее, упоительное чувство.
Эйхорду очень хотелось замереть. Сейчас же. Остановить еще раз этот бесполезный, не поддающийся совершенствованию, классический взрыв любви, от которой сжимается сердце. Вдруг он понял, что только это важно для него, что только это играет какую-то роль. Он начал молиться, чтобы мир остановился и погрузился в этот увлекательный, кричащий, с целующимися лицами блюз любви.
Еще одна ошибка
Тед Волкер был одним из тех счастливцев, у которых сложились отношения с тещей. Она относилась к нему, как к родному сыну. Но особенно она любила внука и приходила в семью дочери практически каждый день. Как раз она и обнаружила их на следующий день. Происшедшее так потрясло ее, что бедная женщина потеряла рассудок.
Почтальон первым услышал крики, но подумал, что по телевизору просто показывают какой-то фильм.
Курьер, возможно, стал вторым, он-то и позвонил в полицию. Через секунду диспетчер взял трубку, а еще через несколько минут машина с двумя полицейскими выехала на место преступления. То, что они увидели, напоминало сцену из ада.
Уже подходя к двери, они услышали ужасные, животные крики. Они переглянулись, и один из них прошептал:
— О Господи!
Они осторожно открыли дверь с пистолетами наготове. Жалюзи были опущены, но немного света все же проникало в комнату. Истошные крики неслись из гостиной, а когда они завернули за угол, им пришлось заткнуть носы от сильного зловония.
Каждый индивидуум воспринимает нечто неожиданное, потрясающее, ужасное по-разному. Все зависит от обстоятельств, подготовленности, персональной склонности видеть ужас, от физического состояния. Существуют тысяча и один фактор, которые либо смягчают, либо увеличивают удар, который может испытать человек.
Три голых трупа были привязаны к дивану. Каждый был обмотан серебристым трубчатым шнуром, у каждого были открыты глаза, а веки привязаны к голове тем же шнуром, деформирующим лица; выкатившиеся глаза, обнажившие глазные впадины, напоминали отверстия в серебряных масках смерти.
Стоящая женщина продолжала кричать до тех пор, пока не пришел доктор. Она потеряла рассудок и была не в силах говорить, только издавала непонятные звуки. Ее волосы, раньше чуть тронутые сединой, сейчас стали абсолютно белыми.
Гостиная, или, как ее еще называют, столовая, была залита морем человеческой крови, которая свернулась и сгустилась в отвратительный наст, уже усеянный насекомыми. Запах стоял такой, как будто здесь была бойня животных, построенная еще в девятнадцатом веке. Никогда еще полицейские не вдыхали такого смрада, как в доме семьи Волкеров.
После завершения своей работы Зверь, сделавший это, прошелся по комнате, оставив кровавые отпечатки своих массивных лап. “Хлюп, хлюп”, — шлепал он по коридору в ужасающей тишине, наступившей после того, как все было кончено. Монстр ничего не слышал, ничего не чувствовал, кроме удовлетворения, полученного от процесса убийства. Он шел по большим ужасным липким лужам. Огромное кровавое пятно осталось там, где он упал, поскользнувшись.
Он прошлепал мимо хозяйской спальни, открыл душ, помочился в раковину, принял горячую ванну. Потом начал онанировать, видимо, ожидая, пока обсохнет. Это можно было определить по следам спермы на трубе. Затем он обтерся полотенцем, которое предусмотрительно использовал для того, чтобы вытереть все отпечатки пальцев на дверных ручках и других поверхностях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29