– Может, замочили, – равнодушно отозвалась Марина. – Ты не думай, что это приключение оставило в моей душе неизгладимый след. Я про этого Серегу вспомнила первый или второй раз за десять лет. Просто такой разговор пошел, что хочется рассказать о себе какую?нибудь дрянь.
– Я бы не сказал, что ты рассказала такую уж дрянь. Очень романтично. Интеллигентный сутенер, храбрая маленькая женщина и благородный жулик. Прямо сюжет для романа. А дальше?
– Работу нашла. Я экономист. Несколько лет трудилась, потом осточертело. Придумала другой способ себя обеспечивать. Закалка соответствующая уже была… Меня устраивает. Времени свободного вагон. Никакого начальства. Пять?шесть вечеров в месяц, и все.
– Хорошие, однако, у тебя друзья, если за пять вечеров в месяц можно припеваючи жить, – сказал я. – Где ж ты все?таки их отыскиваешь? Сомневаюсь, чтоб такие душевные люди просто пачками в Интернете болтались.
– Это мое ноу?хау… Лучше расскажи мне что?нибудь про свой Владивосток! Всегда мечтала там побывать, мне казалось, что это такой романтический город… Моряки, военные…
– Красивые, здоровенные… – согласился я. – Но чего мне здесь недостает – это воды. Окна нашей квартиры выходили прямо на океан.
– Вот, наверное, красотища?то…
Давно мне не было ни с кем так уютно и спокойно. Вообще?то я всегда дружил с женщинами. Они чуткие, тонкие создания, а большинство из них любит нас, хотя, ей?богу, никогда не мог понять за что. А Марина – именно то, что доктор прописал.
Она… знаете, когда картины, представляющие художественную ценность, нелегально провозят через границу, поверх них рисуют какую?нибудь ерунду, а потом снимают верхний слой, и через мазню постепенно проступает неподдельная красота. Так и под ее поверхностной манерой общаться угадывались теплота, и глубина, и ровный, сильный свет, который, казалось, светит только вам.
Профи высокого класса. Мягкая ирония, ненавязчивое внимание. Никого не осуждает, ничему не удивляется. Проблемы рядом с ней казались надуманными, тревоги – преувеличенными. Когда она произносила какую?нибудь очередную банальность вроде «жизнь – сложная штука», создавалась полная иллюзия, будто человек говорит нечто глубоко обдуманное, идущее от сердца. Только с таким собеседником нужно держать ухо востро. Все свои реплики она произносила с одинаково серьезной, задумчивой интонацией, и было трудно понять, когда она говорит серьезно, а когда потешается над вами. До невозможности банальные, ее высказывания тем не менее постоянно обманывали партнера: ждешь сочувствия, а получаешь по лбу, настраиваешься на оплеуху, а на тебя льется мед. И постоянно присутствовал в ее речи неуловимый обертон, заставлявший посреди пустого трепа ждать каких?то откровенных, удивительных слов.
– А сейчас ты что делаешь целыми днями? – Она потянулась к кофейнику.
– Ради бога, не полную чашку, – попросил я, – если честно, вообще не люблю кофе.
– Что ж раньше молчал? Чаю? Мартини? Минералки? Может, тебе супу сварить?
Про суп было сказано таким тоном, что даже если б я умирал с голоду – не посмел бы попросить. Впрочем, я сразу понял, что в этом доме не привыкли потворствовать прихотям мужских желудков: путь к нашим сердцам лежал через иные органы.
– Давай минералку, – сказал я. – Чем занимаюсь? Ничем. Бездельничать, когда все кругом чем?то заняты, вроде бы неловко, но – упоительно. Свобода. Шляюсь по городу в будни с девяти до шести. В ЦДХ, или в парк, или еще куда. Не каждый день, конечно. Иногда на диване валяюсь.
– Почему ты гуляешь по городу именно с девяти до шести?
– Потому что если б я работал с девяти, в шесть уже был бы свободен на законном основании, – объяснил я. – Сам себе создаю иллюзию занятости.
– Интересный способ в хаос и безделье вносить дисциплину, – сказала Марина с пониманием. – Нам, тунеядцам, главное не распускать себя, а то затоскуешь и сопьешься. Ты, значит, вроде того англичанина, который, попав на необитаемый остров, брился каждый день, чтобы не опускаться?
– Ага. Тоже бреюсь каждый день, даже когда дома сижу, – сказал я. – Странные ты вопросы задаешь! Обычно люди… я имею в виду приличные люди, другим интересуются: как я могу жить, не заботясь о будущем, и не совестно ли мне.
– Обижаешь, darling, – фыркнула она, как кошка. – Я похожа на приличного человека?! Послушай, мне очень хорошо тут с тобой болтать, но надо бы стряпней к вечеру заняться. Я ведь умею готовить, хоть и не люблю. Давай, cher ami, сходи домой, надень смокинг…
Я покорно поднялся и вышел в прихожую. Когда закрывал за собой дверь, хозяйка окликнула меня и велела выкинуть в мусоропровод пару бумажных пакетов. Не попросила, как постороннего мужика, с которым лишь накануне познакомилась, а просто сунула в руки, как мужу, брату или старинному приятелю. Уходя, я чувствовал себя пустым и легким, как воздушный шарик. Выговорился, и полегчало. Наверное, если бы рассказал правду, а не сочинял всякую ахинею, стало бы еще легче. Но и так неплохо. Надо же, какой винегрет сотворил, всех поменял ролями, перетасовал быль с небылицей. Интересно, она так же поступила? Скорей всего – да. Про детей и мужа упомянула между прочим, а о каком?то сутенере рассказала целую складную историю. Впрочем, мне это совершенно все равно. Она мне хоть какая нравится. Вообще?то я человек замкнутый, но иногда схожусь с людьми так легко, что сам себе удивляюсь. Будто знали друг друга в иной жизни.
… декабря 200… года, пятница, вечер
Всякий раз, как я пытаюсь понять ситуацию, я упираюсь в стену. Я не могу ответить ни на один из вопросов, которые себе задаю. Почему, например, наш самолет не имеет пилота?
Робер Мерль. «Мадрапур»
До семи часов я боролся с отчаянным желанием выпить и таким образом снять нервное напряжение. Но удержался. Я умею иногда удерживаться. Меня, конечно, огорчало, что я вчера напился, но было бы хуже, если б снова потянуло на кокс. Я не брал в рот спиртного уже полгода. И больше полутора лет не пил в общепринятом понимании этого слова, то бишь много, регулярно и допьяна. Кокаина же не было лет семь, но я до сих пор его боялся, боялся даже думать.
Впрочем, мне было не столько жутко, сколько любопытно, и любопытство это вызывалось в первую очередь не загадочным жульничеством, в которое я вляпался, а тем, что вечером узнаю кучу новых людей. Понимаете, я ведь живу практически отшельником. Это у меня вроде… как ее… эпитимьи. Покаяния, так сказать. Человека?то я все?таки убил. Ну да неважно. Покажите мне того, на чьей совести нет ни одной загубленной души. Нет, вру, хорохорюсь: ничего я не забыл и из депрессии не вышел доселе. Знаю только, что если я был причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив… Вроде ни слова не переврал: у меня отличная память на цитаты.
Я два раза принял ванну. Больше люблю валяться в теплой воде, нежели стоять под душем. Верный признак лентяя, сибарита и человека безнравственного. Люди высокоморальные и обладающие активной жизненной позицией всегда предпочитают душ. Начал потихоньку собираться. Подошел к зеркалу и долго таращился в него, будто ожидая увидеть внезапно поседевшие волосы или что?то подобное. Но ничего такого не было. Все тот же ежик, те же глаза, тот же высокомерный рот, тот же подбородок с ямкой. Десять лет, как я не меняюсь внешне. Наверное, где?то старится и покрывается кровью мой портрет, но мне все равно, ничего не хочу об этом знать. Шутка. Хорошие гены и здоровый образ жизни…
В двадцать минут девятого оживленная, нарядная Марина открыла мне дверь. Я отряхнулся от снега на площадке, пристроил свое пальто с оборванной вешалкой (мог пришить, да так жалостнее) и прошел в гостиную. Большой прямоугольный стол, накрытый, как в праздник, раздвинулся и занял место посреди комнаты. Бутылки разномастные: каждый пришелец расщедрился кто во что горазд. В вазах свежие цветы. На диване разместились Олег с Таней, оба в кожаных брюках, рядом в кресле – лысоватый, коренастый мужичок неопределенного возраста, с картофелеобразным носом, похожий на молодого Зюганова.
– Геннадий, – словно отзываясь на мои мысли, представился он, протягивая неожиданно маленькую, пухлую руку. «Московская» – это, наверное, его, подумал я, но оказалось, что ошибся – «его» был армянский коньяк. Никогда нельзя судить о людях по внешности.
Олег приветливо поздоровался. Таня улыбнулась мне молча, как старому знакомому. Ее ноги, обтянутые черной кожей, вновь поразили меня своей длиной. Отвести от них взгляд было почти невозможно. Назвать их «стройными» – значит ничего не сказать; то были не ноги, а произведение искусства, которому следовало бы выставляться в музеях. Они с Олегом были великолепной, породистой парой – позавидовать можно.
Почти сразу вслед за мной пришел молодой партиец Артем. Разговор оживился. Перебивая друг друга, начали рассказывать о своих злоключениях в «Перекрестке». Запахло немножко нервным весельем, как обычно бывает в предвкушении основательной пьянки в незнакомой компании, по какому бы грустному или странному поводу она ни происходила. Атмосфера располагала: хозяйка в выходных туфельках, цветы, хрусталь, серебро. У меня возникло ощущение, что народ собрался не столько обсудить проблему, сколько оторваться по полной программе. Неужто все здесь – одинокие отщепенцы, соскучившиеся по обществу, как я? Именно таких и выбирали для игры или аферы?
В воздухе уже висел табачный дым: кондиционер был из дорогих, но барахлил. Артем, пристроившийся, как и я, на стуле против дивана, не скрываясь, пялился через стол на Танины ноги. Дробно простучали шпильки – Марина принесла из кухни стопку тарелок. Снова замурлыкал звонок. Шуршание в прихожей, какие?то быстрые женские переговоры, смешки, и в комнату, щурясь и отмахиваясь рукой от дыма, вошла худенькая девушка, типичная self?made?woman из провинции, дорогой костюм, хороший макияж, а личико плебейское, да еще кривоногенькая, бедняжка. Если это Лиза Переверзева, она моложе Маринки на одиннадцать лет, а выглядит старше. Как, впрочем, и Таня. Они смотрятся на свой возраст. А у Марины возраста нет.
Незнакомка действительно оказалась Лизой – дизайнером с улицы Болотной. Я уступил ей свой стул и переместился на диван, чуть подвинув Татьянины ноги. Артем, судя по его движению, собирался сделать тот же маневр, но опоздал. Он не мог не опоздать: у меня до сих пор, несмотря на все излишества, каким я предавался, сохранилась быстрота реакции. Партайгеноссе глядел с явной завистью: эти необыкновенные ноги не давали ему покоя. Таня шевельнулась, сменила позу, и ее колено тесно прижалось к моему. Вообще?то рядом сидит муж, но мне какое дело? Может, у них такие свободные отношения.
– Одного человека еще нет, – сказала Марина. – Алексея, который с тобой, Лиза, на одной улице живет. Ждать будем или…
– Или, – сказал Гена решительно. – Кто не успел, тот опоздал. Наливаем!
Налили и выпили, еще налили. Стало совсем хорошо, напряжение отпустило. Олег начал излагать свою версию про жуликов или мафиози, в цепкие лапы которых мы угодили. Артем заявил, что Олег, наверное, отродясь не видел живого жулика и тем более мафиози. Олег сказал, что видел он их живьем или не видел, не имеет значения, а вот когда у Артема отнимут квартиру, машину и дачу, тогда он вспомнит его, Олега, предостережение. Артем отвечал, что у него нет ни квартиры, ни тем более дачи, а таких глупых мошенников просто не бывает. Таня с Лизой пытались встрять со своими мнениями, но не могли переорать тех двоих. Я больше отмалчивался: все произошедшее в «Перекрестке», седой парик, Савельев, падающий на ступеньки, стало казаться нереальным. А здесь так хорошо, век бы сидел и не уходил…
– Давайте зажжем свечи, – предложила Марина.
Я видел, что она приятно возбуждена, как человек, попавший после долгого перерыва в родную стихию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28