Я не знал ее национальности. В те времена об этих вещах не спрашивали.
- Сомневаюсь. Мы перебывали кем угодно за очень короткое время, но друзьями, кажется, не числились.
Она снова улыбнулась, изящно повела плечами, взглянула на дробовик и замерла, ожидая моего очередного хода. Ходить надлежало с умом. Угрожать ружьем и не стрелять можно лишь известное время: затем положение становится смешным; и положение, и ты сам.
Нельзя было становиться смешным. Нельзя было признавать себя старой верховой лошадью, которую чуть ли не из милости забирают с пастбища на короткую прогулку рысью - перед последней прогулкой на бойню Я еще годился не только на собачьи консервы. Так я надеялся. Во время войны я сам командовал парадами - чуть ли не с первого дня. Даже той операцией, где повстречался с Тиной: сам разрабатывал планы, сам отдавал приказы.
Мак или не Мак, но если меня втягивали в новое дело, - а мертвая девушка в ванной большого выбора не оставляла, - я намеревался командовать. Однако, глядя на Тину, я понимал, что потребуются усилия. Она здорово изменилась за годы, прошедшие после того дождливого дня, когда мы впервые встретились в баре, пабе, бирштубе или бистро - выбирайте сообразно своей национальности, - в Кронгейме, крохотном городке, французском, невзирая на звучное тевтонское название.
Тогда она выглядела одной из множества потасканных девиц, отъедавшихся на немецких офицерских харчах, покуда их соотечественники подыхали с голоду. Я вспомнил тонкое тельце в облегающем сатиновом платье, тонкие прямые ноги в черных шелковых чулках и несуразно высокие каблуки. Вспомнил большой красный рот, бледную кожу, тонкие крепкие скулы; живее всего вспоминались огромные фиолетовые глаза, такие же мертвые и пустые, как те, которыми Барбара Эррера смотрела на хромированные краны. Вспомнил, как эти казавшиеся безжизненными глаза дико и яростно сверкнули, заметив мой сигнал в темной, прокуренной комнате, сотрясавшейся от немецких голосов, немецкого хохота - громкого, наглого хохота победителей.
Пятнадцать лет назад... Мы были парой диких, коварных юнцов, я - лишь немногим старше. Теперь, на фоне грубо оштукатуренной стены, в моей студии вырисовывался элегантный силуэт взрослой женщины. Она оформилась, у нее появился прекрасный цвет лица. Она стала старше, здоровее, привлекательнее, а вместе с тем гораздо опытнее и опаснее.
Тина глядела на дробовик.
- Ну, Эрик?
Беспомощно махнув рукой, я прислонил ружье к стене. Первая стадия окончилась. Интересно, что вышло бы, окажись я безоружным.
Она улыбнулась.
- Эрик, liebchen, я так рада тебя видеть. - Ласковые словечки зазвучали теперь по-немецки.
- Не могу сказать того же.
Она шагнула вперед, взяла мое лицо в ладони, обтянутые перчатками, и поцеловала прямо в губы. От нее пахло куда лучше, нежели в Кронгейме и даже в Лондоне, когда мыло и горячая вода были дорогостоящей редкостью. Что намечалось после поцелуя, не знаю, ибо Тина отступила, а я поймал ее кисть и мгновение спустя добрым старомодным приемом вывернул правую руку к лопаткам. И при этом не церемонился.
- Отлично, - сказал я. - Пелеринку на пол, querida. - Языками владела не она одна. - Бросай сумочку, малышка. Nerunten mit der Nerz!
Тина лягнула каблуком-шпилькой, но я ожидал этого, а новейший покрой вечернего платья особо лягаться не позволяет. Я взял руку в замок, Тина застонала сквозь зубы, согнувшись от боли. Позиция вышла великолепная. Сотрясая все дамские позвонки, я сильно двинул коленом по затянутому в шелк заду.
- Сломаю руку, милочка, - предупредил я. - И вобью задницу в темя. Это Эрик, моя голубка, и Эрику не нравится выуживать из ванны мертвых девушек. Впрочем, идея недурная, а ванна - довольно просторная. Брось меха!
Тина безмолвствовала, но пелеринка шлепнулась на пол - и не с мягким шорохом, а с отчетливым, хотя и приглушенным, ударом. В этом скорняжном шедевре, видимо, таился кармашек, который не пустовал. Удивляться не стоило.
- Теперь сумочку, дорогая. Тихонько, тихонько. Кости срастаются так долго, а гипс так уродлив.
Черная сумочка упала на пелеринку, и даже меховая подушка едва смягчила удар.
- Это два, - сказал я. - Надо полагать, Эрреры и мой. Теперь покажи старому товарищу собственную пушку. - Тина быстро помотала головой. - Неужто не носишь? Ни очаровательного бельгийского браунинга, ни чудной маленькой "беретты"? Ее так рекламируют! - Тина снова помотала головой. Я схватил пальцами левой руки высокий воротник платья и скрутил - как раз настолько, чтобы слегка придушить. Где-то лопнул шов.
- Меня не смущают обнаженные женщины, chiquita. Не вынуждай себя раздевать.
- Ладно, будь ты проклят, - прохрипела Тина. - Не сжимай горло!
Я отпустил платье, однако не кисть. На платье спереди был кокетливый разрез - показывать соблазнительную полоску белой кожи. Тина засунула туда свободную руку, вынула крохотный автоматический пистолет и швырнула его на пол, поверх всего остального. Я оттолкнул ее от оружейного склада и разжал пальцы. Она яростно повернулась, массируя запястье, потом обеими руками растерла пострадавший зад - и внезапно рассмеялась.
- Ах, Эрик, Эрик, - выдохнула она, - я ужасно испугалась, когда увидела.
- Чего испугалась?
- Ты так изменился! Твидовый пиджак, хорошенькая жена, упитанное брюшко... Следи за собой. При твоем росте можно стать горой мяса, если разжиреть. И глаза, как у вола в загоне, в ожидании мясника... Я подумала: он даже не признает меня, этот человек. Но признал. Вспомнил.
Она говорила и надевала шляпку с вуалью, приглаживала волосы, одергивала платье: пригнулась, полуотвернувшись, как делают женщины, когда подтягивают чулок, - и резко выпрямилась. В руке сверкнуло лезвие. Я шагнул назад, выдернул собственную руку из кармана и, тряхнув кистью, раскрыл золингеновский нож. Не самый удобный способ приводить режущий инструмент подобного типа в боевую готовность, если обе руки свободны. Зато весьма впечатляющий.
Мы глядели друг на друга с ножами наготове. Тина держала свой, словно собиралась колоть лед и готовить коктейль. Я вспомнил, что ножом ей разрешалось пользоваться только в крайнем случае. А ваш покорный слуга сызмальства обучался владеть разнообразным оружием, особенно холодным. Наверное, из-за того, что в роду были викинги. Ружья? Прекрасно. А все же в глубине души я приверженец меча и кинжала. И при такой разнице в росте мог бы выпотрошить противницу, как рождественскую индюшку, даже не обладая нужными навыками. Шансов у Тины не было, и она это понимала.
- Да, я вспомнил. Она расслабилась и засмеялась.
- Проверка, милый. Можно ли все еще полагаться на тебя.
- Такие проверки часто кончаются перерезанным горлом. Убери-ка перышко, и хватит валять дурака. - Я проследил, как она спрятала лезвие десантного ножа и сунула оружие за подвязку. - Ну и достается бедной резинке! А теперь выкладывай все про малышку с хорошеньким метательным ножиком и хитрой кобурой у коленки.
Тина опустила подол и стояла, глядя оценивающе, взвешивающе. Вступительный экзамен прошел успешно, однако она до сих пор не уверилась во мне, после стольких лет мирной беззаботной жизни.
Я уже выдерживал такой взгляд. Отчетливо помню собеседование, устроенное Маком при первой же встрече. Дотошным расспросам подвергали каждого рекрута - и немедленно. Я так полагаю, но говорить наверняка могу лишь о себе самом: до известного дня каждого кандидата учили и тренировали отдельно, чтобы в случае непригодности парень вернулся в часть, не унося в голове чересчур много любопытных сведений.
Помню маленький невзрачный кабинет, похожий на все последующие маленькие невзрачные кабинеты, где мне приходилось докладывать и получать приказы; помню маленького седовласого человека с холодными серыми глазами и о чем он говорил, покуда я стоял по стойке смирно. Он был в штатском и не требовал никаких военных ритуалов, я понятия не имел, есть ли у него чин, и если есть, то какой, - но счел за благо не рисковать.
Каким-то образом я уже чуял: эта служба как раз для меня - если примут - и не преминул извлечь наибольшую возможную выгоду из хорошо выпрямленной спины и частого обращения "сэр". Я пробыл в армии достаточно и понимал, что возьмут, в сущности, любого, кто умеет стрелять, отдавать честь и говорить "сэр". Впрочем, когда у вас рост шесть футов четыре дюйма, пускай вы даже худой и костлявый, слово "сэр" звучит не заискивающе - просто скромно и вежливо.
- Да, сэр. Хотелось бы узнать, зачем я сюда направлен, сэр. Очень хотелось бы.
- У вас хороший послужной список, Хелм. И с оружием обращаться умеете. Уроженец Запада?
- Да, сэр.
- Охотник?
- Да, сэр.
- Горная дичь?
- Да, сэр.
- Водоплавающая?
- Да, сэр.
- Крупная дичь?
- Да, сэр.
- Олень?
- Да, сэр.
- Лось?
- Да, сэр.
- Медведь?
- Да, сэр.
- Свежуете сами?
- Да, сэр, если нет помощников.
- Отлично, - сказал он. - В нашей работе нужен человек, не боящийся испачкать руки.
Он продолжал разговор, глядя на меня оценивающим взглядом. Эту службу отличает целенаправленность, пояснил Мак. Вы - военный, и когда враг нападает на вашу часть, будете отстреливаться, правда? А прикажут атаковать - выскочите и от души постараетесь уложить еще нескольких. Приметесь, так сказать, произвольно выбивать солдат из массы противника. Вы славитесь меткостью и, невзирая на офицерский чин, в один прекрасный день вполне можете сощуриться сквозь оптический прицел, карауля бедного одиночного олуха на расстоянии четырехсот-пятисот ярдов. И снова жертвы окажутся совершенно случайными. Что, если мы предложим повоевать и послужить более разборчиво?
Мак сделал паузу - достаточно долгую, предполагающую ответ. Я сказал:
- Вы подразумеваете, скрадывать дичь прямо в среде обитания, сэр?
Глава 10
Не постигаю, как вообще он умудрился продать свой замысел командованию. Должно быть, пришлось потрудиться: Америка чертовски праведна и сентиментальна, даже на войне. Все армии, не исключая нашей, воюют по неким писаным правилам, - а в правилах такого, разумеется, не писано.
Понятия не имею, где и от кого получал он приказы. Интересно воображать эту сцену. Не представляю подтянутого выпускника Вест-Пойнта отдающим подобный приказ на простом и внятном английском языке. Эти распоряжения, безусловно, не записывались, вы не обнаружите никаких архивных сведений в Министерстве Обороны - кажется, так именуют нынче сию могучую, сплоченную организацию.
Обычно я рисую себе комнату для совещаний: у двери стоит часовой, глубокая секретность, высший генералитет - и Мак, безмолвный, одетый в серый костюм, сидит и слушает.
- Этот сволочной фон Шмидт, - говорит Первый генерал.
- Да, фон Шмидт, командующий истребительным полком, - говорит Второй генерал. - Их база возле Сен-Мари.
- Умный джентльмен, - говорит Третий генерал. Все происходит в Лондоне или где-то неподалеку, и каждый успел нахвататься чисто британских словечек. - Он уже сменил бы Геринга, если бы научился сгибать свою гордую прусскую шею. И если бы его привычки не были такими отвратительными, хотя у Геринга не лучше. Насколько я понимаю, в радиусе ста километров от Сен-Мари не сыщется женщины с полным комплексом конечностей и органов, не удостоившейся генеральского внимания. А знаки внимания у него чертовски причудливые. Такие причуды и у Крафт-Эббинга не описаны.
Мак ерзает на стуле, совсем легонько. Рассказы о зверствах всегда нагоняли на него скуку. Мы убиваем людей, говорил он, вовсе не за то, что эти люди - сучьи дети, - тогда пришлось бы перестрелять половину человечества. Мы не ангелы-мстители, мы - солдаты, ведущие войну особым способом.
- К дьяволу его половую жизнь, - говорит Первый генерал. Он, похоже, разделяет точку зрения Мака. - Пускай изнасилует всех девочек во Франции. И в придачу- всех мальчиков. Лучше скажите, как мимо него лететь моим бомбардировщикам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
- Сомневаюсь. Мы перебывали кем угодно за очень короткое время, но друзьями, кажется, не числились.
Она снова улыбнулась, изящно повела плечами, взглянула на дробовик и замерла, ожидая моего очередного хода. Ходить надлежало с умом. Угрожать ружьем и не стрелять можно лишь известное время: затем положение становится смешным; и положение, и ты сам.
Нельзя было становиться смешным. Нельзя было признавать себя старой верховой лошадью, которую чуть ли не из милости забирают с пастбища на короткую прогулку рысью - перед последней прогулкой на бойню Я еще годился не только на собачьи консервы. Так я надеялся. Во время войны я сам командовал парадами - чуть ли не с первого дня. Даже той операцией, где повстречался с Тиной: сам разрабатывал планы, сам отдавал приказы.
Мак или не Мак, но если меня втягивали в новое дело, - а мертвая девушка в ванной большого выбора не оставляла, - я намеревался командовать. Однако, глядя на Тину, я понимал, что потребуются усилия. Она здорово изменилась за годы, прошедшие после того дождливого дня, когда мы впервые встретились в баре, пабе, бирштубе или бистро - выбирайте сообразно своей национальности, - в Кронгейме, крохотном городке, французском, невзирая на звучное тевтонское название.
Тогда она выглядела одной из множества потасканных девиц, отъедавшихся на немецких офицерских харчах, покуда их соотечественники подыхали с голоду. Я вспомнил тонкое тельце в облегающем сатиновом платье, тонкие прямые ноги в черных шелковых чулках и несуразно высокие каблуки. Вспомнил большой красный рот, бледную кожу, тонкие крепкие скулы; живее всего вспоминались огромные фиолетовые глаза, такие же мертвые и пустые, как те, которыми Барбара Эррера смотрела на хромированные краны. Вспомнил, как эти казавшиеся безжизненными глаза дико и яростно сверкнули, заметив мой сигнал в темной, прокуренной комнате, сотрясавшейся от немецких голосов, немецкого хохота - громкого, наглого хохота победителей.
Пятнадцать лет назад... Мы были парой диких, коварных юнцов, я - лишь немногим старше. Теперь, на фоне грубо оштукатуренной стены, в моей студии вырисовывался элегантный силуэт взрослой женщины. Она оформилась, у нее появился прекрасный цвет лица. Она стала старше, здоровее, привлекательнее, а вместе с тем гораздо опытнее и опаснее.
Тина глядела на дробовик.
- Ну, Эрик?
Беспомощно махнув рукой, я прислонил ружье к стене. Первая стадия окончилась. Интересно, что вышло бы, окажись я безоружным.
Она улыбнулась.
- Эрик, liebchen, я так рада тебя видеть. - Ласковые словечки зазвучали теперь по-немецки.
- Не могу сказать того же.
Она шагнула вперед, взяла мое лицо в ладони, обтянутые перчатками, и поцеловала прямо в губы. От нее пахло куда лучше, нежели в Кронгейме и даже в Лондоне, когда мыло и горячая вода были дорогостоящей редкостью. Что намечалось после поцелуя, не знаю, ибо Тина отступила, а я поймал ее кисть и мгновение спустя добрым старомодным приемом вывернул правую руку к лопаткам. И при этом не церемонился.
- Отлично, - сказал я. - Пелеринку на пол, querida. - Языками владела не она одна. - Бросай сумочку, малышка. Nerunten mit der Nerz!
Тина лягнула каблуком-шпилькой, но я ожидал этого, а новейший покрой вечернего платья особо лягаться не позволяет. Я взял руку в замок, Тина застонала сквозь зубы, согнувшись от боли. Позиция вышла великолепная. Сотрясая все дамские позвонки, я сильно двинул коленом по затянутому в шелк заду.
- Сломаю руку, милочка, - предупредил я. - И вобью задницу в темя. Это Эрик, моя голубка, и Эрику не нравится выуживать из ванны мертвых девушек. Впрочем, идея недурная, а ванна - довольно просторная. Брось меха!
Тина безмолвствовала, но пелеринка шлепнулась на пол - и не с мягким шорохом, а с отчетливым, хотя и приглушенным, ударом. В этом скорняжном шедевре, видимо, таился кармашек, который не пустовал. Удивляться не стоило.
- Теперь сумочку, дорогая. Тихонько, тихонько. Кости срастаются так долго, а гипс так уродлив.
Черная сумочка упала на пелеринку, и даже меховая подушка едва смягчила удар.
- Это два, - сказал я. - Надо полагать, Эрреры и мой. Теперь покажи старому товарищу собственную пушку. - Тина быстро помотала головой. - Неужто не носишь? Ни очаровательного бельгийского браунинга, ни чудной маленькой "беретты"? Ее так рекламируют! - Тина снова помотала головой. Я схватил пальцами левой руки высокий воротник платья и скрутил - как раз настолько, чтобы слегка придушить. Где-то лопнул шов.
- Меня не смущают обнаженные женщины, chiquita. Не вынуждай себя раздевать.
- Ладно, будь ты проклят, - прохрипела Тина. - Не сжимай горло!
Я отпустил платье, однако не кисть. На платье спереди был кокетливый разрез - показывать соблазнительную полоску белой кожи. Тина засунула туда свободную руку, вынула крохотный автоматический пистолет и швырнула его на пол, поверх всего остального. Я оттолкнул ее от оружейного склада и разжал пальцы. Она яростно повернулась, массируя запястье, потом обеими руками растерла пострадавший зад - и внезапно рассмеялась.
- Ах, Эрик, Эрик, - выдохнула она, - я ужасно испугалась, когда увидела.
- Чего испугалась?
- Ты так изменился! Твидовый пиджак, хорошенькая жена, упитанное брюшко... Следи за собой. При твоем росте можно стать горой мяса, если разжиреть. И глаза, как у вола в загоне, в ожидании мясника... Я подумала: он даже не признает меня, этот человек. Но признал. Вспомнил.
Она говорила и надевала шляпку с вуалью, приглаживала волосы, одергивала платье: пригнулась, полуотвернувшись, как делают женщины, когда подтягивают чулок, - и резко выпрямилась. В руке сверкнуло лезвие. Я шагнул назад, выдернул собственную руку из кармана и, тряхнув кистью, раскрыл золингеновский нож. Не самый удобный способ приводить режущий инструмент подобного типа в боевую готовность, если обе руки свободны. Зато весьма впечатляющий.
Мы глядели друг на друга с ножами наготове. Тина держала свой, словно собиралась колоть лед и готовить коктейль. Я вспомнил, что ножом ей разрешалось пользоваться только в крайнем случае. А ваш покорный слуга сызмальства обучался владеть разнообразным оружием, особенно холодным. Наверное, из-за того, что в роду были викинги. Ружья? Прекрасно. А все же в глубине души я приверженец меча и кинжала. И при такой разнице в росте мог бы выпотрошить противницу, как рождественскую индюшку, даже не обладая нужными навыками. Шансов у Тины не было, и она это понимала.
- Да, я вспомнил. Она расслабилась и засмеялась.
- Проверка, милый. Можно ли все еще полагаться на тебя.
- Такие проверки часто кончаются перерезанным горлом. Убери-ка перышко, и хватит валять дурака. - Я проследил, как она спрятала лезвие десантного ножа и сунула оружие за подвязку. - Ну и достается бедной резинке! А теперь выкладывай все про малышку с хорошеньким метательным ножиком и хитрой кобурой у коленки.
Тина опустила подол и стояла, глядя оценивающе, взвешивающе. Вступительный экзамен прошел успешно, однако она до сих пор не уверилась во мне, после стольких лет мирной беззаботной жизни.
Я уже выдерживал такой взгляд. Отчетливо помню собеседование, устроенное Маком при первой же встрече. Дотошным расспросам подвергали каждого рекрута - и немедленно. Я так полагаю, но говорить наверняка могу лишь о себе самом: до известного дня каждого кандидата учили и тренировали отдельно, чтобы в случае непригодности парень вернулся в часть, не унося в голове чересчур много любопытных сведений.
Помню маленький невзрачный кабинет, похожий на все последующие маленькие невзрачные кабинеты, где мне приходилось докладывать и получать приказы; помню маленького седовласого человека с холодными серыми глазами и о чем он говорил, покуда я стоял по стойке смирно. Он был в штатском и не требовал никаких военных ритуалов, я понятия не имел, есть ли у него чин, и если есть, то какой, - но счел за благо не рисковать.
Каким-то образом я уже чуял: эта служба как раз для меня - если примут - и не преминул извлечь наибольшую возможную выгоду из хорошо выпрямленной спины и частого обращения "сэр". Я пробыл в армии достаточно и понимал, что возьмут, в сущности, любого, кто умеет стрелять, отдавать честь и говорить "сэр". Впрочем, когда у вас рост шесть футов четыре дюйма, пускай вы даже худой и костлявый, слово "сэр" звучит не заискивающе - просто скромно и вежливо.
- Да, сэр. Хотелось бы узнать, зачем я сюда направлен, сэр. Очень хотелось бы.
- У вас хороший послужной список, Хелм. И с оружием обращаться умеете. Уроженец Запада?
- Да, сэр.
- Охотник?
- Да, сэр.
- Горная дичь?
- Да, сэр.
- Водоплавающая?
- Да, сэр.
- Крупная дичь?
- Да, сэр.
- Олень?
- Да, сэр.
- Лось?
- Да, сэр.
- Медведь?
- Да, сэр.
- Свежуете сами?
- Да, сэр, если нет помощников.
- Отлично, - сказал он. - В нашей работе нужен человек, не боящийся испачкать руки.
Он продолжал разговор, глядя на меня оценивающим взглядом. Эту службу отличает целенаправленность, пояснил Мак. Вы - военный, и когда враг нападает на вашу часть, будете отстреливаться, правда? А прикажут атаковать - выскочите и от души постараетесь уложить еще нескольких. Приметесь, так сказать, произвольно выбивать солдат из массы противника. Вы славитесь меткостью и, невзирая на офицерский чин, в один прекрасный день вполне можете сощуриться сквозь оптический прицел, карауля бедного одиночного олуха на расстоянии четырехсот-пятисот ярдов. И снова жертвы окажутся совершенно случайными. Что, если мы предложим повоевать и послужить более разборчиво?
Мак сделал паузу - достаточно долгую, предполагающую ответ. Я сказал:
- Вы подразумеваете, скрадывать дичь прямо в среде обитания, сэр?
Глава 10
Не постигаю, как вообще он умудрился продать свой замысел командованию. Должно быть, пришлось потрудиться: Америка чертовски праведна и сентиментальна, даже на войне. Все армии, не исключая нашей, воюют по неким писаным правилам, - а в правилах такого, разумеется, не писано.
Понятия не имею, где и от кого получал он приказы. Интересно воображать эту сцену. Не представляю подтянутого выпускника Вест-Пойнта отдающим подобный приказ на простом и внятном английском языке. Эти распоряжения, безусловно, не записывались, вы не обнаружите никаких архивных сведений в Министерстве Обороны - кажется, так именуют нынче сию могучую, сплоченную организацию.
Обычно я рисую себе комнату для совещаний: у двери стоит часовой, глубокая секретность, высший генералитет - и Мак, безмолвный, одетый в серый костюм, сидит и слушает.
- Этот сволочной фон Шмидт, - говорит Первый генерал.
- Да, фон Шмидт, командующий истребительным полком, - говорит Второй генерал. - Их база возле Сен-Мари.
- Умный джентльмен, - говорит Третий генерал. Все происходит в Лондоне или где-то неподалеку, и каждый успел нахвататься чисто британских словечек. - Он уже сменил бы Геринга, если бы научился сгибать свою гордую прусскую шею. И если бы его привычки не были такими отвратительными, хотя у Геринга не лучше. Насколько я понимаю, в радиусе ста километров от Сен-Мари не сыщется женщины с полным комплексом конечностей и органов, не удостоившейся генеральского внимания. А знаки внимания у него чертовски причудливые. Такие причуды и у Крафт-Эббинга не описаны.
Мак ерзает на стуле, совсем легонько. Рассказы о зверствах всегда нагоняли на него скуку. Мы убиваем людей, говорил он, вовсе не за то, что эти люди - сучьи дети, - тогда пришлось бы перестрелять половину человечества. Мы не ангелы-мстители, мы - солдаты, ведущие войну особым способом.
- К дьяволу его половую жизнь, - говорит Первый генерал. Он, похоже, разделяет точку зрения Мака. - Пускай изнасилует всех девочек во Франции. И в придачу- всех мальчиков. Лучше скажите, как мимо него лететь моим бомбардировщикам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21