Потом спокойно принялась перебирать какие-то бумаги. Однако она чутко прислушивалась к тому, что происходит в коридоре. Несколько раз подходила к двери, прислушивалась. Она порвала несколько бумаг, начала перечитывать какое-то письмо.
В эту минуту в дверь постучали. Она быстро сунула письмо в свою сумочку. Два инспектора вошли. Патон нахмурил брови.
– Эта комната будет опечатана, мадам… а пока мы должны просмотреть все бумаги.
– В моем кабинете?
– Но это еще и кабинет Штута.
Он нагнулся, собрал в корзине порванные бумаги и сунул все себе в карман.
Мадам Лора слегка отпрянула, но протеста не высказала. Ошкорн внимательно наблюдал за нею.
Полгода назад, во время следствия по делу Бержере, он уже имел возможность созерцать это спокойное строгое лицо, эти неторопливые уверенные движения, не выдававшие ни малейшего нетерпения, ни малейшего волнения.
Широкое, немного одутловатое лицо, еще сохранившее отблеск былой красоты. Нос прямой, пожалуй, немного мясистый, щеки пухлые, а под воротничком блузки угадывается слишком жирная шея. И все же это лицо казалось жестким. Такое впечатление создавал главным образом рот – необыкновенно тонкий, с абсолютно прямыми губами. Волосы у нее были седые, слегка подсиненные, волнистые, коротко стриженные.
Она не употребляла никакой косметики, и цвет кожи у нее был естественный, даже какой-то чуть мертвенный, и только на щеках проглядывали небольшие красные прожилки. Единственным кокетством, которое позволяла себе эта женщина, были ее ухоженные волосы, всегда тщательно причесанные, которым парикмахер по ее воле придавал легкий синеватый оттенок.
Отяжелевшее тело с полной грудью было старательно затянуто в корсет. Ее неизменно строгие костюмы и мужского покроя рубашки придавали ей мужеподобный вид.
«Пятьдесят или шестьдесят? – мысленно спросил себя Ошкорн. – Морщин совсем мало, но это еще ни о чем не говорит… Как эта женщина позволила подцепить себя паяцу? Ну, был бы уж на худой конец Паль, он выглядит очень романтично… но такое гротескное существо, как Штут!..»
Этот же вопрос задавал себе и Патон. Его шокировала уже сама совершенно очевидная разница в возрасте любовников, но то, что такая женщина связала себя с клоуном, – это превосходило все его понятия о женской природе!
Патон вспомнил кое-какие детали из событий, происшедших в Цирке-Модерн за эти полгода. Как им было известно, на следующий же день после смерти Бержере мадам Лора доверила управление цирком Штуту. Он, следовательно, стал как бы содиректором. Но на деле – директором, единственным, поскольку мадам Лора, занятая другими делами, постепенно передоверила бразды правления ему.
– Скажите, мадам, – резко начал Патон, – ведь цирком, по существу, управлял месье де Латест? Как нам говорили, Штут мало занимался административными делами, почти не вмешивался в них.
– Месье де Латест занимался всякой текучкой, но ответственность за главное лежала на Штуте.
Несколько раз – но тщетно! – Патон пытался добиться, чтобы мадам Лора подтвердила важную роль Штута в управлении цирком.
– Месье Латест превосходный служащий, но не больше, – спокойно отвечала она.
«Так что же, выходит, Жан де Латест просто хвастался? – спрашивал себя Патон. – А если нет, то какую цель преследует эта женщина, преуменьшая роль главного администратора?»
– К тому же Штут, – продолжала мадам Лора, – имел солидный пакет акций цирка и, естественно, что он осуществлял, вместе со мною, руководство.
– Штут акционер? Это для нас новость! Этого нам еще никто не говорил!
– А кто бы вам мог сказать? Кто должен был знать об этом? До сих пор я не была обязана ни перед кем отчитываться!
Мадам Лора выразительно подчеркнула слова «до сих пор».
– В силу некоторых соглашений, заключенных между мною и Штутом, я передала или продала ему часть своих акций.
– Выходит, Штут был богат?
– Я же сказала вам сейчас, что передала Штуту несколько акций. Остальные он действительно купил. Он и Паль – самые высокооплачиваемые артисты нашего цирка. Кроме того, когда цирк был два месяца закрыт, они совершили турне по провинции и за границей и неплохо заработали.
– Расскажите нам о Штуте.
– В его лице я потеряла ценного сотрудника…
Патон взглянул на нее с усмешкой, и она, несколько утратив свое хладнокровие, глухо добавила:
– …и друга!
– Расскажите нам о вашей связи со Штутом. Интимной связи, я имею в виду.
Ошкорна всегда шокировала бесцеремонность его напарника. Обычно он еще только обдумывал, как приступить к какой-нибудь деликатной теме, как, глядь, Патон уже перескочил препятствие…
Мадам Лора даже не нахмурилась. Только в ее голосе прозвучала некоторая усталость, когда она спросила:
– Это так необходимо?
– Не забывайте, мадам, Штут умер насильственной смертью! Чтобы найти убийцу, мы вынуждены покопаться в его личной жизни!
Она поставила локти на стол, скрестила руки и открытым взглядом посмотрела на полицейского.
– Вам, конечно, уже сказали, что Штут был моим любовником. Это правда, и, впрочем, я этого не скрываю. Я свободна в своих поступках. Еще вам, конечно, сказали, что я его содержала. Это почти правда! Штуту не было и тридцати, а мне – почти вдвое больше. От тридцати до шестидесяти – огромная дистанция, вы не находите?
Стоя за спиной Патона, Ошкорн не спускал с нее глаз. Ни единый мускул не дрогнул на ее лице, только серые глаза чуть оживились.
– Что же касается остальной жизни Штута, – добавила она, – то я не знаю ничего. Я не настолько неблагоразумна и любопытна, чтобы попытаться узнать…
Ошкорн все еще продолжал наблюдать за ее бесстрастным лицом. Что-то неопределимое проскользнуло в ее серых глазах. Она расслабилась и закурила сигарету.
Мадам Лора затягивалась неторопливо, выпуская дым через нос. Ошкорн отметил, с какой поспешностью она схватилась за свой портсигар. Словно боялась утратить хотя бы толику спокойствия. Должно быть, она чувствовала себя более защищенной за завесой дыма. Так она может держаться непринужденнее, ей легче избежать взгляда полицейского инспектора…
Затем мадам Лора ответила на вопрос, что она делала после антракта. Сказала, что некоторое время провела в уборной Штута – пока он гримировался. Потом вернулась в зал, в свою ложу, посмотрела первую часть новой программы клоунов. Затем решила поехать домой. Подумала, не предупредить ли Штута, что она уезжает. Даже прошла в закрытую для публики часть кулис, но, не дойдя до кабинета Жана де Латеста, передумала и вернулась. Шофер ожидал на улице, он отвез ее домой.
– Почему вы уехали из цирка так рано?
– Мигрень.
– Кто может подтвердить, что вы не дошли до уборной Штута?
– Это проще простого. Спросите Антуана, дежурного у двери, которая ведет в ту часть кулис, он всегда там. Он наверняка видел, как я вошла туда и буквально в ту же минуту вышла.
Временами казалось, что она совсем не придает значения вопросам, которые ей задают. Она явно прилагала все усилия к тому, чтобы не выглядеть человеком, утверждающим свое алиби.
Патон и Ошкорн старались не попасться на эту удочку и продолжали игру. Патон неотрывно смотрел на ее руки – крепкие, с широкими ладонями.
«Штута мог убить только мужчина! – сказал ему судебно-медицинский эксперт. И добавил: – В крайнем случае женщина, но женщина, обладающая недюжинной силой! – А потом со смехом заключил: – Но, скажу вам, все ревнивые женщины, если они в ярости, обладают недюжинной силой!»
Штута убила женщина? Что ж, вполне возможно! Но кто в таком случае убил месье Бержере? Какой был смысл мадам Лора убивать его? А ведь эти два преступления слишком похожи, чтобы принадлежать разным исполнителям!
– Очень жаль, – сказал Патон, – очень жаль, что вы не последовали своему первому порыву и не дошли до уборной Штута. Возможно, вы помешали бы убийце!
– Да, возможно! Но, видно, Штуту на роду было написано кончить вот так!
«Коротко и сухо, как надгробное слово!» – отметил про себя Ошкорн.
Но опыт полицейского уже научил его, что демонстративно выказываемое горе не всегда самое искреннее и самое глубокое. На мгновение он испытал жалость к этой женщине.
– Извините нас, – сказал он. – Все эти вопросы неприятны вам и, наверное, они довольно жестоки…
– Вы выполняете свои служебные обязанности! Она спокойно закурила третью сигарету.
– Кто убил Штута? – спросил Патон.
– Не знаю.
– У вас есть какие-нибудь предположения на этот счет? Какие-нибудь подозрения, пусть даже самые ничтожные?
– Нет, в цирке Штута все очень любили. – А за пределами цирка?
– Право же, я ничего не знаю.
– А что за человек был Штут в жизни?
– Господи, вы, конечно, удивитесь, если я скажу вам, что почти не знала его. В жизни он был, пожалуй, таким же, каким и на сцене – краснобаем, весельчаком, человеком богемы. Иногда мне казалось, что и в жизни он продолжает играть какую-то роль. Под его возбужденным весельем я часто угадывала печаль. Он был довольно скрытен. Но в моем возрасте умеют сдерживать себя, не быть докучливыми. Я никогда не задавала ему вопросов.
Желая показать, что разговор окончен, Патон встал. Но он еще не задал свой главный вопрос, который приберегал напоследок, тоже свой «постскриптум», как называл это Ошкорн. Наконец он спросил:
– С того времени, как месье де Латест по нашей просьбе сообщил вам о случившемся, и до того, как вы приехали в цирк, прошло более получаса. Почему? Когда он звонил, вы уже легли?
– Нет, я еще не была раздета, я читала. – Не был готов ваш шофер?
– Нет, он был готов. По приезде я сказала ему, чтобы он оставался в моем распоряжении.
– В таком случае почему же вы так задержались? Ведь Штут был вашим другом, не так ли?
– Штут был уже мертв, он больше не нуждался во мне! Чем бы я могла помочь ему?
Патон недоверчиво посмотрел на нее. Она добавила тихим голосом:
– Я бы солгала, сказав, что это известие не потрясло меня. Мне необходимо было прийти в себя, немного успокоиться. Мне было страшно выставить себя напоказ!
– Зачем вы сказали своему шоферу, чтобы он был в готовности выехать? Вы чего-то ждали?
– Едва я приехала домой, как мне сразу же захотелось вернуться обратно в цирк.
– Но вы отнюдь не производите впечатления взбалмошной женщины.
Она едва заметно усмехнулась.
– Нет, я не взбалмошная! Но у меня, как и у всех женщин, может быть мигрень! Из-за нее я уехала из цирка так поспешно. Когда я приехала домой и приняла таблетку, мне стало легче. И я подумала, что, пожалуй, могу вернуться в цирк и поехать с Штутом поужинать.
Оба полицейских молчали. Она несколько смущенно добавила:
– Я бестолково объясняю, переставляю события во времени. На самом деле я подумала, если таблетка, которую я собиралась принять, снимет головную боль, я вернусь в цирк. Именно предвидя это, я попросила шофера быть готовым снова поехать.
– Мигрень – это сказки! – сказал Патон, когда мадам Лора вышла из кабинета.
– Нет! Ведь она и правда, приехав домой, попросила шофера принести ей стакан воды и приняла таблетку.
– Она попросила принести ей воды? Значит, она хотела, чтобы шофер мог подтвердить ее так называемую мигрень.
12
Джулиано опустился в кресло, потом весело сказал: – Ну, я готов давать показания! Однако напоминаю вам то, что сказал сегодня утром: Раймон Буйон по прозвищу Джулиано совершенно спокоен. В то время, когда совершалось преступление, он находился в компании двух уважаемых инспекторов полиции!
– А я, – сказал Ошкорн тем же тоном, – напоминаю вам свой ответ: как помните, я сказал вам, что наша профессия обязывает нас никогда не доверять даже очевидным фактам!
Патон сделал нетерпеливый жест. Теперь не время для шуток!
По мнению Патона, Джулиано, так же как и Паль, и месье Луаяль с тремя своими сыновьями, и еще паяц, игравший роль Арлекина, были абсолютно вне подозрений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23