Немного уязвленный тем, что его так одурачили, он склонился к нему и сказал:
– Сегодня вы превосходно сыграли роль простака! Примите мои поздравления!..
Старикашка поднялся со своего места.
– Мой номер окончен. Возможно, я еще сейчас вернусь. Но на всякий случай доброго вам вечера… господин инспектор Ошкорн!
3
Сосед с лицом бульдога повернулся к Ошкорну.
– Ну что, дорогой, обвел он тебя вокруг пальца! Выходит, зря мы по твоему наущению карабкались на третий ярус, зря словно контрабандисты с поднятыми воротниками и надвинутыми на глаза шляпами проскальзывали мимо контролеров! Они все равно засекли нас! А ведь если подумать, чего нам было прятаться?
– Я тебе уже сказал! Чтобы каждый занимался своим делом, и не считал своим долгом ломать перед нами комедию. Ведь все то время, что мы вели расследование по делу Бержере, они только и делали, что ломали комедию.
До реплики старикашки инспектор Ошкорн считал, что они прошли в цирк незамеченными. Контролер рассеянно взглянул на билеты. Стоявший у кассы Жан де Латест как раз в эту минуту отвернулся и, казалось, не заметил их. Что же касается капельдинерши, то она с безразличным видом отвела их на места, согласно билетам.
Ошкорн склонился над барьером, оглядел огромную раковину с ярко освещенным манежем. С высоты он хорошо различал лица: лицо Жана де Латеста, беседующего в ложе с каким-то незнакомым Ошкорну мужчиной, лицо чеха Рудольфа. Он видел Серве, исполняющего обязанности «месье Луаяля» – в голубой униформе, с шамберьером в руке, за ним – трех его сыновей, тоже в голубом. Он видел рабочих сцены. Он узнавал их всех! Всех их он подолгу допрашивал несколько месяцев назад. Мадам Лора, владелица цирка, собственной персоной сидела в своей ложе одна.
Из всех, с кем ему пришлось иметь дело за время их расследования по делу Бержере, никто не показался ему столь загадочным, как эта светловолосая женщина со спокойным и суровым выражением лица…
Да, приходится признаться, их расследование зашло в тупик. Но у инспектора Ошкорна еще теплилась надежда, и он со дня трагедии упорно продолжал вникать в жизнь цирка. После смерти месье Бержере сразу стало ясно, кто на самом деле истинный его владелец: мадам Лора, которая до тех пор считалась просто владелицей части акций. И она передала управление цирком не Жану де Латесту, что казалось бы вполне естественным, а Рожеру Дюбуа, знаменитому клоуну, выступающему под именем Штут. Кое-кто утверждал, будто Штут – любовник мадам Лора и что именно он заставил ее выкупить акции Бержере.
Ошкорн вдруг подумал, что как раз сегодня – ровно полгода со дня убийства месье Бержере.
– Уже полгода! – пробормотал он. – Как быстро бежит время!
Целый месяц он вместе с инспектором Патоном сел расследование, но они так и не сдвинулись с мертвой точки. Потом подоспело другое дело, и они несколько ослабили свое рвение. Но драма в Цирке-Модерн не выходила у Ошкорна из головы. Дело казалось ему интересным, и он боялся, как бы комиссар Анье не передал его кому-нибудь другому. Оно до сих пор не закрыто. У комиссара Анье никогда нельзя было просто закрыть неперспективное дело. Когда расследование затягивалось, застревало на мертвой точке, он откладывал досье в сторонку отлежаться. Потом в одно прекрасное утро снова пускал своих инспекторов по следу.
Именно так и произошло сегодня утром. Ошкорн и Па-тон получили приказ снова заняться делом Бержере. К большому огорчению Патона, который без особого энтузиазма воспринял необходимость вернуться в круг людей, которых он скопом называл шутами.
Впрочем, он совсем не разбирался в театральной иерархии. Шутами для него были все артисты, будь они даже звездами первой величины. И он не понимал того интереса, который проявлял к этой публике его напарник.
Выйдя из кабинета комиссара Анье, Патон и Ошкорн посоветовались, как им действовать. Патон считал, что нужно немедленно идти в цирк, собрать всех артистов и служащих, которые были там в вечер убийства, и снова допросить их.
Ошкорн упорно настаивал на том, что действовать надо деликатнее, и в конце концов убедил Патона пойти на вечернее представление инкогнито.
«Нам надо, – убеждал он, – посмотреть на людей со стороны».
И вот – превосходный результат! Сейчас весь цирк уже знает, что полиция снова здесь! А ведь именно этого они хотели избежать!
Двое полицейских еще не подозревали, что волею случая они присутствуют на самом сенсационном представлении!
В антракте оба полицейских остались на своих местах. Ошкорн продолжал обозревать зал. Он увидел, как Жан де Латест со своим спутником направился за кулисы. Месье Луаяль и униформисты тоже удалились. Мадам Лора, явно поколебавшись немного, накинула на плечи меховой палантин и не спеша покинула ложу.
Полицейские, каждый про себя, размышляли над убийством месье Бержере и вспоминали все детали расследования.
Ошкорну, в частности, не давало покоя одно маленькое открытие, которое он сделал на третий день расследования. На подушке одного из кресел в кабинете месье Бержере, на боковой ее стороне, он обнаружил разрез сантиметров в десять длиной.
«Вы обратили внимание, что здесь кожа порвана?» – спросил он тогда Жана де Латеста.
Тот был искренне удивлен.
«Кресла совсем новые. Еще и месяца не прошло, как мы купили их. Поставщик гарантировал нам качество».
«О, дело не в качестве кожи, – ответил ему Ошкорн. – Если быть точным, то это не разрыв, а разрез, сделанный скорее всего ножницами и наверняка с какой-то целью».
Жан де Латест пожал плечами, как бы показывая, что он и сам теряется в догадках. Они поговорили о чем-то другом, потом Ошкорн вернулся к прежней теме.
«Эта подушка могла бы послужить великолепным тайником, – сказал он. – Через прорезь в нее можно засунуть добрую пачку купюр. Жаль, что я не увидел ее в самом начале расследования!»
Это был намек на восемьдесят тысяч франков, исчезновение которых из сейфа месье Бержере было зафиксировано в деле.
И так как Жан де Латест смотрел на него в полном недоумении, он пояснил:
«Совершив злодеяние, убийца испугался, что его могут заподозрить и обыскать, и спрятал свою добычу, решив забрать ее при удобном случае. Да, я бы очень хотел, чтобы это было так! Это свидетельствовало бы о том, что убийца не только служащий цирка, но еще и один из тех, кто имеет возможность беспрепятственно входить в этот кабинет. А насколько легче было бы искать дичь здесь, а не среди зрителей!»
Но на деле все оказалось не так просто, и полгода спустя расследование пребывало на той же точке…
Антракт был довольно короткий. Публика не спеша рассаживалась по местам. Месье Луаяль с помощниками занял свой пост в проходе у выхода на манеж. Со всеми своими помощниками, кроме чеха Рудольфа. Зал снова засиял огнями.
Под куполом цирка появились Людовико и его сестра Марта. Началось второе отделение.
Жан де Латест и его спутник в своей ложе пока не появились. И мадам Лора тоже…
– Для артиста такого класса домогаться ангажемента – непростительная ошибка…
Инспектор Ошкорн вздрогнул, услышав голос Джулиано, он не заметил, когда тот вернулся. Джулиано внимательно следил за выступлением Людовико. Постепенно в зале погасли огни. Остался лишь один прожектор, направленный на гимнаста.
– Да, – продолжал Джулиано, – Людовико такой же великолепный гимнаст, как и Альфредо Кодона, и, право, я не льщу ему. К сожалению, его сестра намного слабее, ему следовало бы подыскать себе другую напарницу. И потом, если он останется здесь еще месяц, он пропал. Должен сказать вам, господин инспектор, что этот парень для нас – загадка. Он честолюбив и упорен. Он тщательно отработал свой номер, сумел обратить на себя внимание, признать себя звездой международного класса и – соответственно этому – получал самые высокие гонорары. И вот теперь – какая глупость! – подвизается здесь, жертвует своей карьерой ради Престы, которая просто смеется над ним. Полгода назад о нем шла слава как о великом артисте. Теперь же он выступает здесь только во втором отделении. Какое падение! Ведь в нашем ремесле престиж играет огромную роль. Людовико допустил ошибку, добиваясь продления контракта. Он сразу сбил себе цену. Я даже думаю, что дирекция скоро вообще расторгнет контракт с ним. Уже полгода он появляется на манеже каждый день, публике это начинает надоедать.
Патон с непроницаемым видом смотрел на воздушного гимнаста. А вот Ошкорн не мог отделаться от чувства какого-то беспокойства. Он тоже был увлечен зрелищем, но горло ему сжимал комок, и ему хотелось, чтобы все поскорее кончилось.
А Людовико словно посмеивался над страхом публики. Он подстреленной птицей внезапно падал вниз, в последнюю долю секунды цеплялся за трапецию и снова взлетал вверх.
После барабанной дроби оркестр смолк, и Людовико наконец исполнил свой коронный, очень опасный номер – двойное сальто.
Потом прожектор вдруг погас, зажглись все люстры. Знаменитые клоуны, звезды Цирка-Модерн Паль-Аль и Штут начинали свой номер.
Мадам Лора еще не появилась в своей ложе. Не появился и Жан де Латест.
4
– Этот номер я уже видел, – тихо сказал Ошкорн.
– Ничего удивительного, – отозвался Джулиано. – Это один из их самых старых номеров, они его часто повторяют, он имеет успех. Должен сказать вам, что Штут, прежде чем стать клоуном, был мимом, и он сохранил слабость к пантомиме. Но это, естественно, между нами – им надо было бы повременить с повторением этого номера, ведь в нем Паль «убивает» Штута кинжалом… Прошло не так уж много времени, когда другой человек… месье Бержере… умер такой же смертью. Вот только тактичность и Штут – понятия несовместимые.
Действительно, то, что показывали в этот вечер Паль и Штут, было пантомимой. Классической пантомимой: Паль был в костюме Пьеро, Штут – Коломбины. Был тут и заносчивый Арлекино.
Паль выходил первый со скрипкой в руке. Мимикой он показывал, что ожидает свою красавицу, а та, конечно же, опаздывает на свидание. Наконец появлялась «красавица», она восседала в легкой коляске, которую вез пони.
Это была кошмарная, гротескная Коломбина. Штут выходил в своем обычном гриме клоуна: красный нос, рот до ушей. Рыжий парик спадал ему на глаза, наполовину скрывая лицо. Но одет он был в шелковое платье, розовое, с воланами и рюшами, голову прикрывал огромный бледно-розовый чепец, в руках он держал кружевной веер, тоже розовый.
Его появление приводило зал в восторг. Коляска тоже была гротескная. Колеса у нее были не круглые, а слегка овальные. Из-за этого она двигалась рывками, и Коломбину-Штута то бросало вперед, то резко откидывало назад. Сзади к коляске прицепился Арлекино в костюме в крупный ромб, традиционном костюме всех Арлекинов, и Штут-Коломбина то и дело поворачивался, чтобы выслушать признания ухажера. Паль, казалось, не замечал, что коляска уже на манеже, и продолжал играть серенаду. Когда же он наконец увидел, что здесь и коляска, и его соперник, он хотел наброситься на него, но Арлекино проворно спрыгнул с запяток и, смеясь, убежал.
Паль неистовыми жестами начал упрекать свою красавицу, но она лишь смеялась над ним. Придя в ярость, он вдруг выхватил из рукава кинжал и пронзил им сердце неверной Коломбины.
Сцена была разыграна настолько правдоподобно, что публика взволновалась. Некоторые зрители вскочили со своих мест, две женщины закричали. Паль вытащил кинжал из «раны», оттуда брызнула кровь. Снова раздался женский крик, в зале началась паника. Но тут же все успокоились, потому что услышали, как Штут засмеялся своим знаменитым смехом, напоминающим блеяние козы, и увидели, что струя крови сменилась маленькой изящной струйкой прозрачной воды.
Паль с миной ужаса на лице пытался унять струйку, но это ему не удавалось, тогда он снова засунул кинжал в «рану».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Сегодня вы превосходно сыграли роль простака! Примите мои поздравления!..
Старикашка поднялся со своего места.
– Мой номер окончен. Возможно, я еще сейчас вернусь. Но на всякий случай доброго вам вечера… господин инспектор Ошкорн!
3
Сосед с лицом бульдога повернулся к Ошкорну.
– Ну что, дорогой, обвел он тебя вокруг пальца! Выходит, зря мы по твоему наущению карабкались на третий ярус, зря словно контрабандисты с поднятыми воротниками и надвинутыми на глаза шляпами проскальзывали мимо контролеров! Они все равно засекли нас! А ведь если подумать, чего нам было прятаться?
– Я тебе уже сказал! Чтобы каждый занимался своим делом, и не считал своим долгом ломать перед нами комедию. Ведь все то время, что мы вели расследование по делу Бержере, они только и делали, что ломали комедию.
До реплики старикашки инспектор Ошкорн считал, что они прошли в цирк незамеченными. Контролер рассеянно взглянул на билеты. Стоявший у кассы Жан де Латест как раз в эту минуту отвернулся и, казалось, не заметил их. Что же касается капельдинерши, то она с безразличным видом отвела их на места, согласно билетам.
Ошкорн склонился над барьером, оглядел огромную раковину с ярко освещенным манежем. С высоты он хорошо различал лица: лицо Жана де Латеста, беседующего в ложе с каким-то незнакомым Ошкорну мужчиной, лицо чеха Рудольфа. Он видел Серве, исполняющего обязанности «месье Луаяля» – в голубой униформе, с шамберьером в руке, за ним – трех его сыновей, тоже в голубом. Он видел рабочих сцены. Он узнавал их всех! Всех их он подолгу допрашивал несколько месяцев назад. Мадам Лора, владелица цирка, собственной персоной сидела в своей ложе одна.
Из всех, с кем ему пришлось иметь дело за время их расследования по делу Бержере, никто не показался ему столь загадочным, как эта светловолосая женщина со спокойным и суровым выражением лица…
Да, приходится признаться, их расследование зашло в тупик. Но у инспектора Ошкорна еще теплилась надежда, и он со дня трагедии упорно продолжал вникать в жизнь цирка. После смерти месье Бержере сразу стало ясно, кто на самом деле истинный его владелец: мадам Лора, которая до тех пор считалась просто владелицей части акций. И она передала управление цирком не Жану де Латесту, что казалось бы вполне естественным, а Рожеру Дюбуа, знаменитому клоуну, выступающему под именем Штут. Кое-кто утверждал, будто Штут – любовник мадам Лора и что именно он заставил ее выкупить акции Бержере.
Ошкорн вдруг подумал, что как раз сегодня – ровно полгода со дня убийства месье Бержере.
– Уже полгода! – пробормотал он. – Как быстро бежит время!
Целый месяц он вместе с инспектором Патоном сел расследование, но они так и не сдвинулись с мертвой точки. Потом подоспело другое дело, и они несколько ослабили свое рвение. Но драма в Цирке-Модерн не выходила у Ошкорна из головы. Дело казалось ему интересным, и он боялся, как бы комиссар Анье не передал его кому-нибудь другому. Оно до сих пор не закрыто. У комиссара Анье никогда нельзя было просто закрыть неперспективное дело. Когда расследование затягивалось, застревало на мертвой точке, он откладывал досье в сторонку отлежаться. Потом в одно прекрасное утро снова пускал своих инспекторов по следу.
Именно так и произошло сегодня утром. Ошкорн и Па-тон получили приказ снова заняться делом Бержере. К большому огорчению Патона, который без особого энтузиазма воспринял необходимость вернуться в круг людей, которых он скопом называл шутами.
Впрочем, он совсем не разбирался в театральной иерархии. Шутами для него были все артисты, будь они даже звездами первой величины. И он не понимал того интереса, который проявлял к этой публике его напарник.
Выйдя из кабинета комиссара Анье, Патон и Ошкорн посоветовались, как им действовать. Патон считал, что нужно немедленно идти в цирк, собрать всех артистов и служащих, которые были там в вечер убийства, и снова допросить их.
Ошкорн упорно настаивал на том, что действовать надо деликатнее, и в конце концов убедил Патона пойти на вечернее представление инкогнито.
«Нам надо, – убеждал он, – посмотреть на людей со стороны».
И вот – превосходный результат! Сейчас весь цирк уже знает, что полиция снова здесь! А ведь именно этого они хотели избежать!
Двое полицейских еще не подозревали, что волею случая они присутствуют на самом сенсационном представлении!
В антракте оба полицейских остались на своих местах. Ошкорн продолжал обозревать зал. Он увидел, как Жан де Латест со своим спутником направился за кулисы. Месье Луаяль и униформисты тоже удалились. Мадам Лора, явно поколебавшись немного, накинула на плечи меховой палантин и не спеша покинула ложу.
Полицейские, каждый про себя, размышляли над убийством месье Бержере и вспоминали все детали расследования.
Ошкорну, в частности, не давало покоя одно маленькое открытие, которое он сделал на третий день расследования. На подушке одного из кресел в кабинете месье Бержере, на боковой ее стороне, он обнаружил разрез сантиметров в десять длиной.
«Вы обратили внимание, что здесь кожа порвана?» – спросил он тогда Жана де Латеста.
Тот был искренне удивлен.
«Кресла совсем новые. Еще и месяца не прошло, как мы купили их. Поставщик гарантировал нам качество».
«О, дело не в качестве кожи, – ответил ему Ошкорн. – Если быть точным, то это не разрыв, а разрез, сделанный скорее всего ножницами и наверняка с какой-то целью».
Жан де Латест пожал плечами, как бы показывая, что он и сам теряется в догадках. Они поговорили о чем-то другом, потом Ошкорн вернулся к прежней теме.
«Эта подушка могла бы послужить великолепным тайником, – сказал он. – Через прорезь в нее можно засунуть добрую пачку купюр. Жаль, что я не увидел ее в самом начале расследования!»
Это был намек на восемьдесят тысяч франков, исчезновение которых из сейфа месье Бержере было зафиксировано в деле.
И так как Жан де Латест смотрел на него в полном недоумении, он пояснил:
«Совершив злодеяние, убийца испугался, что его могут заподозрить и обыскать, и спрятал свою добычу, решив забрать ее при удобном случае. Да, я бы очень хотел, чтобы это было так! Это свидетельствовало бы о том, что убийца не только служащий цирка, но еще и один из тех, кто имеет возможность беспрепятственно входить в этот кабинет. А насколько легче было бы искать дичь здесь, а не среди зрителей!»
Но на деле все оказалось не так просто, и полгода спустя расследование пребывало на той же точке…
Антракт был довольно короткий. Публика не спеша рассаживалась по местам. Месье Луаяль с помощниками занял свой пост в проходе у выхода на манеж. Со всеми своими помощниками, кроме чеха Рудольфа. Зал снова засиял огнями.
Под куполом цирка появились Людовико и его сестра Марта. Началось второе отделение.
Жан де Латест и его спутник в своей ложе пока не появились. И мадам Лора тоже…
– Для артиста такого класса домогаться ангажемента – непростительная ошибка…
Инспектор Ошкорн вздрогнул, услышав голос Джулиано, он не заметил, когда тот вернулся. Джулиано внимательно следил за выступлением Людовико. Постепенно в зале погасли огни. Остался лишь один прожектор, направленный на гимнаста.
– Да, – продолжал Джулиано, – Людовико такой же великолепный гимнаст, как и Альфредо Кодона, и, право, я не льщу ему. К сожалению, его сестра намного слабее, ему следовало бы подыскать себе другую напарницу. И потом, если он останется здесь еще месяц, он пропал. Должен сказать вам, господин инспектор, что этот парень для нас – загадка. Он честолюбив и упорен. Он тщательно отработал свой номер, сумел обратить на себя внимание, признать себя звездой международного класса и – соответственно этому – получал самые высокие гонорары. И вот теперь – какая глупость! – подвизается здесь, жертвует своей карьерой ради Престы, которая просто смеется над ним. Полгода назад о нем шла слава как о великом артисте. Теперь же он выступает здесь только во втором отделении. Какое падение! Ведь в нашем ремесле престиж играет огромную роль. Людовико допустил ошибку, добиваясь продления контракта. Он сразу сбил себе цену. Я даже думаю, что дирекция скоро вообще расторгнет контракт с ним. Уже полгода он появляется на манеже каждый день, публике это начинает надоедать.
Патон с непроницаемым видом смотрел на воздушного гимнаста. А вот Ошкорн не мог отделаться от чувства какого-то беспокойства. Он тоже был увлечен зрелищем, но горло ему сжимал комок, и ему хотелось, чтобы все поскорее кончилось.
А Людовико словно посмеивался над страхом публики. Он подстреленной птицей внезапно падал вниз, в последнюю долю секунды цеплялся за трапецию и снова взлетал вверх.
После барабанной дроби оркестр смолк, и Людовико наконец исполнил свой коронный, очень опасный номер – двойное сальто.
Потом прожектор вдруг погас, зажглись все люстры. Знаменитые клоуны, звезды Цирка-Модерн Паль-Аль и Штут начинали свой номер.
Мадам Лора еще не появилась в своей ложе. Не появился и Жан де Латест.
4
– Этот номер я уже видел, – тихо сказал Ошкорн.
– Ничего удивительного, – отозвался Джулиано. – Это один из их самых старых номеров, они его часто повторяют, он имеет успех. Должен сказать вам, что Штут, прежде чем стать клоуном, был мимом, и он сохранил слабость к пантомиме. Но это, естественно, между нами – им надо было бы повременить с повторением этого номера, ведь в нем Паль «убивает» Штута кинжалом… Прошло не так уж много времени, когда другой человек… месье Бержере… умер такой же смертью. Вот только тактичность и Штут – понятия несовместимые.
Действительно, то, что показывали в этот вечер Паль и Штут, было пантомимой. Классической пантомимой: Паль был в костюме Пьеро, Штут – Коломбины. Был тут и заносчивый Арлекино.
Паль выходил первый со скрипкой в руке. Мимикой он показывал, что ожидает свою красавицу, а та, конечно же, опаздывает на свидание. Наконец появлялась «красавица», она восседала в легкой коляске, которую вез пони.
Это была кошмарная, гротескная Коломбина. Штут выходил в своем обычном гриме клоуна: красный нос, рот до ушей. Рыжий парик спадал ему на глаза, наполовину скрывая лицо. Но одет он был в шелковое платье, розовое, с воланами и рюшами, голову прикрывал огромный бледно-розовый чепец, в руках он держал кружевной веер, тоже розовый.
Его появление приводило зал в восторг. Коляска тоже была гротескная. Колеса у нее были не круглые, а слегка овальные. Из-за этого она двигалась рывками, и Коломбину-Штута то бросало вперед, то резко откидывало назад. Сзади к коляске прицепился Арлекино в костюме в крупный ромб, традиционном костюме всех Арлекинов, и Штут-Коломбина то и дело поворачивался, чтобы выслушать признания ухажера. Паль, казалось, не замечал, что коляска уже на манеже, и продолжал играть серенаду. Когда же он наконец увидел, что здесь и коляска, и его соперник, он хотел наброситься на него, но Арлекино проворно спрыгнул с запяток и, смеясь, убежал.
Паль неистовыми жестами начал упрекать свою красавицу, но она лишь смеялась над ним. Придя в ярость, он вдруг выхватил из рукава кинжал и пронзил им сердце неверной Коломбины.
Сцена была разыграна настолько правдоподобно, что публика взволновалась. Некоторые зрители вскочили со своих мест, две женщины закричали. Паль вытащил кинжал из «раны», оттуда брызнула кровь. Снова раздался женский крик, в зале началась паника. Но тут же все успокоились, потому что услышали, как Штут засмеялся своим знаменитым смехом, напоминающим блеяние козы, и увидели, что струя крови сменилась маленькой изящной струйкой прозрачной воды.
Паль с миной ужаса на лице пытался унять струйку, но это ему не удавалось, тогда он снова засунул кинжал в «рану».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23