Хенрик говорил:
– Он нокаутировал меня. А потом, когда привел в сознание, признал мою правоту.
– Какую правоту? – спросил Чесек, поднимаясь.
– Что то, что мы делаем, – это подлость.
– Возможно, – согласился Чесек. Хенрик схватил его за плечо.
– Чесек! Я знал, что с тобой я договорюсь! Я знал!
– Подожди, какое договорюсь? Какое знал? – удивился Чесек. – Ты думаешь, что нельзя жить после того, как сделаешь подлость? Очень даже хорошо можно жить.
– Старик, я думал, ты меня понимаешь.
– Что я должен понимать? Я знаю одно: кто был помягче, поделикатней, тот быстрее отправился на тот свет.
– А все-таки Смулка решил иначе.
– И плохо кончил. Подай мне этот ящик.
Хенрик чувствовал, что тонет. Канаты, за которые он держался, выскальзывали у него из рук, пальцы не удерживали обмякшее тело. Еще мгновение, и останется только бессильный крик.
– Чесек, – сказал Хенрик, – мы оба были в лагере, и ты, и я. Ты не можешь оставить меня в такую минуту. Все, что ты видишь, – это национальные сокровища нашего народа. Ад кончился, надо начинать новую жизнь. Мы, Чесек, испытавшие все на собственной шкуре, должны о них позаботиться… Прошу тебя, старик, помоги.
Круглое, заросшее светлой щетиной лицо Чесека выражало удивление, беззубый рот жадно ловил воздух. Выслушав Хенрика, Чесек сказал:
– Ты что, с луны свалился? Хенрик молчал.
– Новую жизнь? С кем?! – закричал освенцимец. – Проститутка на воре едет и бандитом погоняет. Ты видел, что происходило? Ты видел, что из нас сделали? Плевать я хотел на твое национальное сокровище, мой желудок – самое большое сокровище.
– Боишься шефа.
– Я? Шефа? – возмутился Чесек. – Я шефу тоже могу врезать, если станет на пути. Я, куриная морда, никого не боюсь! А то, что мне надо, я знаю. Смрад от трупов шел на полсвета, человек с человека шмотки сдирал, у кого была миска макарон, был аристократом. Было так? Было. Так что стоит твой человек? Все можно, Хенек! Все!
– Ты прав: за миску макарон можно было купить девушку, смрад шел по всей Европе, у трупов вырывали золотые зубы. Но это кончилось. Нет войны, нет лагерей. И теперь не все можно! Слышишь? Не все!
Чесек подошел к нему.
– Ты, ты! Ты там тоже был такой чистый? – рявкнул он. Хенрик отступил па шаг.
– Думаешь, к моим рукам что-то прилипло? – Он вытянул руки вперед: – Вот! Посмотри!
– Пальцы дрожат.
– Не беспокойся, когда я стреляю, у меня ничего не дрожит. Чесек посмотрел на него с интересом.
– В меня не выстрелишь, – сказал он.
– Там видно будет.
– Я тебя до этого укокошу, – сказал Чесек.
– Хорошо, хорошо.
– Не думай, что после мне будут сниться кошмары.
– Закрой свою пасть, – тихо сказал Хенрик. – Чем ты хвастаешься? Я тебе заявляю, что ты не вывезешь отсюда ни одной картины, ни одной клизмы.
– Если бы это слышал шеф…
– Не держись за карман, все равно не успеешь. Шефа я уломаю, увидишь. Он один из вас что-то понимает. Стой, я подам тебе ящик.
Хенрик поднял ящик и поставил на плечо Чесеку. Освенцимец повернул к нему лицо.
– Хенек, побойся бога. Нам за все это что-то причитается? Причитается или нет?
– Да. Две пары туфель, костюм, чемодан тряпок.
– Эх ты, падло, – сказал с ненавистью Чесек.
Хенрик проводил его до грузовика и помог поставить ящик в кузов.
– Подумай, – сказал он Чесеку. – Мы вдвоем можем очень много сделать. Подумай, Чесек.
– Нет, – ответил освенцимец. – Я еще с ума не сошел.
Он отвернулся и пошел в музей за следующим ящиком. «Теперь я действительно один», – подумал Хенрик.
18
Он провел рукой по лбу и глубоко вздохнул; легкие наполнил сухой горячий воздух. Лоб был уже сухой. Хенрик вытер руку о штаны. «Душно, как в пустыне», – подумал он. Провел сухим языком по губам. – «Адская жара». Какая-то неуловимая мысль приходила и уходила. «Я один, – вспомнил он, – ничего не выйдет, я один». Дома, обжигаемые солнцем, стояли немые, как пирамиды, смотрели темными окнами, покрытыми пылью, внутри жила пустота и молчание. «Не хватает еще сов», – подумал Хенрик, топча порыжевшую хрустящую траву. Из-под ног с радостным хлопаньем взлетели голуби и закружили над памятником Великому Фрицу. Оттуда донесся какой-то новый шум, упорный и монотонный, жемчужный, как дождь, как вода из лейки, льющаяся на цветы, он вызывал в памяти горный поток, разбивающийся о подводные камни, соленый запах моря, кафель в ванной гостиницы «Tiwoli» и босые ноги Анны, а может быть, только напиток, пенящийся в тонком прозрачном стекле, с кусочком плавающего льда сверху. Голуби все еще летали, описывая круги над каменным фонтаном, который ночью был покрыт пылью и сухими листьями, а теперь из него била высокая струя, рассеивая влагу и прохладу. Он умыл в фонтане лицо и смочил губы. «Попробую поговорить с Мелецким».
Женщины, раздевшись до белья, загорали на каменной террасе отеля. Среди них он увидел Анну, она лежала на широких каменных перилах в бюстгальтере и в юбке, подвернутой выше колен. «Ушат помоев», – вспомнил Хенрик, глядя на обнаженное тело, которое она так педантично подставляла солнечным лучам. Поправила лист на носу.
– Здравствуйте, – буркнул Хенрик. Анна открыла глаза.
– Здравствуйте, – ответила она с улыбкой. Все пробормотали приветствия. Янки среди них не было. «Отсыпается», – решил он.
– Вы едете с нами? – спросила Анна.
Она села и сняла с носа лист. Теперь стало видно, что под головой у нее лежала полосатая куртка. «Дорожная форма», – догадался Хенрик.
– Не знаю, – ответил он и, перепрыгнув через несколько ступеней, вошел в отель.
Погруженный во мрак холл все еще был пропитан тяжелым запахом стеарина. Возле пальмы стояли чемоданы. Десять чемоданов, по два на каждую. Интересно, которые из них ее и чем она их набила!
– Алло! – услышал он голос Янки.
Янка подошла и поцеловала его в щеку. «Она уже считает меня своей собственностью», – подумал он.
– Алло, роднулик.
Он обмер. «Роднулик! Это их словарь».
– Ну как у тебя с бандитами? – спросила она.
– Средне. Я должен найти Мелецкого.
– Они нас, случайно, не оставят?
– Об этом не беспокойся.
– Все равно ты им не позволишь уехать, да?
– Не знаю. Все девушки загорают, а ты?
Со стороны ресторана шел Шаффер. Хенрик подтолкнул Янку к выходу. Эта по крайней мере не должна ждать два года.
– Здравствуйте, пан профессор, – сказал парикмахер. – Пан бургомистр спрашивал о вас. Но я промолчал.
– Где он?
– Внизу на кухне. Закусывает перед дорогой. Минутку, пан профессор! – воскликнул Шаффер, видя, что Хенрик хочет идти. Он вытянул шею так, что почти коснулся своей головой головы Хенрика. – Я установил, что вы вынесли оружие.
Хенрик не отвечал. «Шаффер сегодня не пил», – отметил он, чувствуя на щеке дыхание парикмахера. Шаффер продолжал:
– Разумеется, я даже словом об этом не обмолвился. Правда, что бургомистр нас бросает?
– Кажется, нет.
– Это чертовски скорострельный пулемет, пан профессор.
– Знаю, – сказал Хенрик.
Он сказал это со злостью, но, уже спускаясь в подвал, понял, что не Шаффер объект его злости. «Ничего у меня не получится, – подумал он с горечью. – Смулка, Чесек, Рудловский, – перечислял он свои поражения. – Он чувствовал, что его обманули. – Мне не везет, какой-то я нескладный, ничего у меня не получается». Шеф – его последний шанс. Если он убедит шефа, все предыдущие поражения не в счет.
Мелецкий намазывал вестфальский пряник паштетом.
– Французские консервы, – сказал он, – попробуйте. «Я сегодня ничего не ел», – вспомнил Хенрик и повторил это вслух. Шеф подал ему намазанный пряник.
– Ну как? – спросил он.
– Объедение, – ответил Хенрик.
– Запивать можно вот этой водой, местная.
Мелецкий открыл бутылку минеральной воды и пододвинул Хенрику стакан.
– А вы все бродите без работы, паи учитель? – спросил он Хенрика. – Надо приняться за погрузку какой-нибудь машины.
– Машина Смулки уже нагружена.
– Правильно, – усмехнулся шеф. – Интеллигент всегда от работы увильнет.
Мелецкий ел и пил, не выказывая никакого раздражения. «Он ничего обо мне не знает», – решил Хенрик. Рудловский и Чесек посчитали за благо молчать. Хенрик неприязненно разглядывал шефа. «Выпуклость на кармане пиджака – это пистолет. Если шлепнуть шефа, все будет кончено. Власть перейдет ко мне. Искушение было велико – выстрелю, и все хлопоты позади, остальные подчинятся, а этот гад сдохнет, он того и стоит. Нет, не могу начинать с убийства. Я еще не сделал всего, что можно, я еще с ним не поговорил». Мелецкий ковырял вилкой в консервной банке, потом подбавил Хенрику немного паштета на пряник.
– Тряпок себе набрали? – спросил он.
– Еще нет.
– Я вижу, вы не мелочный. Я тоже себе ничего не взял. При наших масштабах тряпки не имеют значения.
– Значит ли это, что мы сматываемся отсюда и оставляем Сивово на произвол судьбы? – спросил Хенрик.
– Именно так.
– Нас послали охранять этот объект.
– А разве он не охраняется? Дома стоят, люди могут вселяться.
– Вы вывозите аппаратуру. Парализуете курорт. Эшелон с ранеными в пути.
– Их направят в Крыницу. А через два-три года установят новую аппаратуру. Вы ешьте, пан Коних, это излишняя щепетильность.
– А вы не боитесь последствий?
– Каких?
– Труп Смулки, ограбление городка.
– А разве это мы его ограбили? Его могли ограбить сами немцы. Или кто-нибудь еще.
– Приедут из Зельна переселенцы и увидят, что мы удрали.
– Потому что нас выбила банда вервольф, После ожесточенного боя, разумеется.
– Вы намерены сюда еще вернуться?
– Кто знает. Я подумаю.
– А потом заняться общественной деятельностью?
– Да, пан Коних, я уже вам говорил. Я хочу организовать в Польше здравоохранение. Могу пригодиться и в других областях. Я неплохой организатор, люди меня слушаются.
– Сделаете карьеру.
– Может быть. Но прежде всего я буду приносить пользу. Вы наелись? – спросил Мелецкий, видя, что Хенрик отряхивает руки.
– Да, спасибо. Я хотел вас спросить, как может начинать с преступления человек, который хочет приносить пользу.
– Зачем эта наивность, пан Коних? Вам хорошо известно, что, когда в жизни хочешь чего-нибудь достигнуть, нельзя быть слишком сентиментальным.
– Я тоже так когда-то думал.
– И что?
– Изменил свое мнение. Постараюсь быть сентиментальным, пан Мелецкий. Постараюсь быть наивным. В конце концов, наивные правы. Они удивляются преступлениям и тем спасают моральные устои мира.
– Бог в помощь, Коних, – засмеялся шеф. – Удивляйтесь сколько угодно.
– Я могу удивляться и с пистолетом в руках.
Мелецкий продолжал есть. «Чудовище, – подумал Хенрик. – Хладнокровный дьявол». Но в эту же минуту понял, что он – только владеющий собой актер. Его спокойствие было отрепетированной игрой. Проглотив кусок, Мелецкий вытер рот салфеткой и спросил:
– Что вы сказали?
– Что вы не вывезете отсюда ни гвоздя.
– Чего вы, собственно, хотите?
– Выполнить задание, которое нам поручил уполномоченный.
– Это решаю я.
– Вам так кажется, – сказал Хенрик.
Правую руку он держал в кармане пиджака. «Еще не время, – подумал он в отчаянии, – его еще можно переубедить». Мелецкий нервно шевелил мясистыми губами. Наконец он понял, что это не шутки.
– Коних! – воскликнул он. – Не будьте безумцем! Не хотите со мной работать, не надо, но дайте мне по крайней мере жить! Вы превратите меня в труп – хорошо, кому от этого будет прок? Я еще могу в этой стране на что-нибудь сгодиться. Мой план, вы его помните? Но для того, чтобы посвятить ему себя, я должен что-то иметь, какую-то крепкую основу. Я, кажется, имею право себя обеспечить?
– Нельзя начинать с преступления!
– К черту ваше преступление! К черту вашу честность! Можно! Все можно! Через несколько лет вы встретитесь со мной как с уважаемым и активным деятелем, по горло ушедшим в общественную работу. Люди будут мне низко кланяться, и вы тоже поклонитесь и скажете про себя: «Я чуть было не лишил общество полезнейшей личности».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Он нокаутировал меня. А потом, когда привел в сознание, признал мою правоту.
– Какую правоту? – спросил Чесек, поднимаясь.
– Что то, что мы делаем, – это подлость.
– Возможно, – согласился Чесек. Хенрик схватил его за плечо.
– Чесек! Я знал, что с тобой я договорюсь! Я знал!
– Подожди, какое договорюсь? Какое знал? – удивился Чесек. – Ты думаешь, что нельзя жить после того, как сделаешь подлость? Очень даже хорошо можно жить.
– Старик, я думал, ты меня понимаешь.
– Что я должен понимать? Я знаю одно: кто был помягче, поделикатней, тот быстрее отправился на тот свет.
– А все-таки Смулка решил иначе.
– И плохо кончил. Подай мне этот ящик.
Хенрик чувствовал, что тонет. Канаты, за которые он держался, выскальзывали у него из рук, пальцы не удерживали обмякшее тело. Еще мгновение, и останется только бессильный крик.
– Чесек, – сказал Хенрик, – мы оба были в лагере, и ты, и я. Ты не можешь оставить меня в такую минуту. Все, что ты видишь, – это национальные сокровища нашего народа. Ад кончился, надо начинать новую жизнь. Мы, Чесек, испытавшие все на собственной шкуре, должны о них позаботиться… Прошу тебя, старик, помоги.
Круглое, заросшее светлой щетиной лицо Чесека выражало удивление, беззубый рот жадно ловил воздух. Выслушав Хенрика, Чесек сказал:
– Ты что, с луны свалился? Хенрик молчал.
– Новую жизнь? С кем?! – закричал освенцимец. – Проститутка на воре едет и бандитом погоняет. Ты видел, что происходило? Ты видел, что из нас сделали? Плевать я хотел на твое национальное сокровище, мой желудок – самое большое сокровище.
– Боишься шефа.
– Я? Шефа? – возмутился Чесек. – Я шефу тоже могу врезать, если станет на пути. Я, куриная морда, никого не боюсь! А то, что мне надо, я знаю. Смрад от трупов шел на полсвета, человек с человека шмотки сдирал, у кого была миска макарон, был аристократом. Было так? Было. Так что стоит твой человек? Все можно, Хенек! Все!
– Ты прав: за миску макарон можно было купить девушку, смрад шел по всей Европе, у трупов вырывали золотые зубы. Но это кончилось. Нет войны, нет лагерей. И теперь не все можно! Слышишь? Не все!
Чесек подошел к нему.
– Ты, ты! Ты там тоже был такой чистый? – рявкнул он. Хенрик отступил па шаг.
– Думаешь, к моим рукам что-то прилипло? – Он вытянул руки вперед: – Вот! Посмотри!
– Пальцы дрожат.
– Не беспокойся, когда я стреляю, у меня ничего не дрожит. Чесек посмотрел на него с интересом.
– В меня не выстрелишь, – сказал он.
– Там видно будет.
– Я тебя до этого укокошу, – сказал Чесек.
– Хорошо, хорошо.
– Не думай, что после мне будут сниться кошмары.
– Закрой свою пасть, – тихо сказал Хенрик. – Чем ты хвастаешься? Я тебе заявляю, что ты не вывезешь отсюда ни одной картины, ни одной клизмы.
– Если бы это слышал шеф…
– Не держись за карман, все равно не успеешь. Шефа я уломаю, увидишь. Он один из вас что-то понимает. Стой, я подам тебе ящик.
Хенрик поднял ящик и поставил на плечо Чесеку. Освенцимец повернул к нему лицо.
– Хенек, побойся бога. Нам за все это что-то причитается? Причитается или нет?
– Да. Две пары туфель, костюм, чемодан тряпок.
– Эх ты, падло, – сказал с ненавистью Чесек.
Хенрик проводил его до грузовика и помог поставить ящик в кузов.
– Подумай, – сказал он Чесеку. – Мы вдвоем можем очень много сделать. Подумай, Чесек.
– Нет, – ответил освенцимец. – Я еще с ума не сошел.
Он отвернулся и пошел в музей за следующим ящиком. «Теперь я действительно один», – подумал Хенрик.
18
Он провел рукой по лбу и глубоко вздохнул; легкие наполнил сухой горячий воздух. Лоб был уже сухой. Хенрик вытер руку о штаны. «Душно, как в пустыне», – подумал он. Провел сухим языком по губам. – «Адская жара». Какая-то неуловимая мысль приходила и уходила. «Я один, – вспомнил он, – ничего не выйдет, я один». Дома, обжигаемые солнцем, стояли немые, как пирамиды, смотрели темными окнами, покрытыми пылью, внутри жила пустота и молчание. «Не хватает еще сов», – подумал Хенрик, топча порыжевшую хрустящую траву. Из-под ног с радостным хлопаньем взлетели голуби и закружили над памятником Великому Фрицу. Оттуда донесся какой-то новый шум, упорный и монотонный, жемчужный, как дождь, как вода из лейки, льющаяся на цветы, он вызывал в памяти горный поток, разбивающийся о подводные камни, соленый запах моря, кафель в ванной гостиницы «Tiwoli» и босые ноги Анны, а может быть, только напиток, пенящийся в тонком прозрачном стекле, с кусочком плавающего льда сверху. Голуби все еще летали, описывая круги над каменным фонтаном, который ночью был покрыт пылью и сухими листьями, а теперь из него била высокая струя, рассеивая влагу и прохладу. Он умыл в фонтане лицо и смочил губы. «Попробую поговорить с Мелецким».
Женщины, раздевшись до белья, загорали на каменной террасе отеля. Среди них он увидел Анну, она лежала на широких каменных перилах в бюстгальтере и в юбке, подвернутой выше колен. «Ушат помоев», – вспомнил Хенрик, глядя на обнаженное тело, которое она так педантично подставляла солнечным лучам. Поправила лист на носу.
– Здравствуйте, – буркнул Хенрик. Анна открыла глаза.
– Здравствуйте, – ответила она с улыбкой. Все пробормотали приветствия. Янки среди них не было. «Отсыпается», – решил он.
– Вы едете с нами? – спросила Анна.
Она села и сняла с носа лист. Теперь стало видно, что под головой у нее лежала полосатая куртка. «Дорожная форма», – догадался Хенрик.
– Не знаю, – ответил он и, перепрыгнув через несколько ступеней, вошел в отель.
Погруженный во мрак холл все еще был пропитан тяжелым запахом стеарина. Возле пальмы стояли чемоданы. Десять чемоданов, по два на каждую. Интересно, которые из них ее и чем она их набила!
– Алло! – услышал он голос Янки.
Янка подошла и поцеловала его в щеку. «Она уже считает меня своей собственностью», – подумал он.
– Алло, роднулик.
Он обмер. «Роднулик! Это их словарь».
– Ну как у тебя с бандитами? – спросила она.
– Средне. Я должен найти Мелецкого.
– Они нас, случайно, не оставят?
– Об этом не беспокойся.
– Все равно ты им не позволишь уехать, да?
– Не знаю. Все девушки загорают, а ты?
Со стороны ресторана шел Шаффер. Хенрик подтолкнул Янку к выходу. Эта по крайней мере не должна ждать два года.
– Здравствуйте, пан профессор, – сказал парикмахер. – Пан бургомистр спрашивал о вас. Но я промолчал.
– Где он?
– Внизу на кухне. Закусывает перед дорогой. Минутку, пан профессор! – воскликнул Шаффер, видя, что Хенрик хочет идти. Он вытянул шею так, что почти коснулся своей головой головы Хенрика. – Я установил, что вы вынесли оружие.
Хенрик не отвечал. «Шаффер сегодня не пил», – отметил он, чувствуя на щеке дыхание парикмахера. Шаффер продолжал:
– Разумеется, я даже словом об этом не обмолвился. Правда, что бургомистр нас бросает?
– Кажется, нет.
– Это чертовски скорострельный пулемет, пан профессор.
– Знаю, – сказал Хенрик.
Он сказал это со злостью, но, уже спускаясь в подвал, понял, что не Шаффер объект его злости. «Ничего у меня не получится, – подумал он с горечью. – Смулка, Чесек, Рудловский, – перечислял он свои поражения. – Он чувствовал, что его обманули. – Мне не везет, какой-то я нескладный, ничего у меня не получается». Шеф – его последний шанс. Если он убедит шефа, все предыдущие поражения не в счет.
Мелецкий намазывал вестфальский пряник паштетом.
– Французские консервы, – сказал он, – попробуйте. «Я сегодня ничего не ел», – вспомнил Хенрик и повторил это вслух. Шеф подал ему намазанный пряник.
– Ну как? – спросил он.
– Объедение, – ответил Хенрик.
– Запивать можно вот этой водой, местная.
Мелецкий открыл бутылку минеральной воды и пододвинул Хенрику стакан.
– А вы все бродите без работы, паи учитель? – спросил он Хенрика. – Надо приняться за погрузку какой-нибудь машины.
– Машина Смулки уже нагружена.
– Правильно, – усмехнулся шеф. – Интеллигент всегда от работы увильнет.
Мелецкий ел и пил, не выказывая никакого раздражения. «Он ничего обо мне не знает», – решил Хенрик. Рудловский и Чесек посчитали за благо молчать. Хенрик неприязненно разглядывал шефа. «Выпуклость на кармане пиджака – это пистолет. Если шлепнуть шефа, все будет кончено. Власть перейдет ко мне. Искушение было велико – выстрелю, и все хлопоты позади, остальные подчинятся, а этот гад сдохнет, он того и стоит. Нет, не могу начинать с убийства. Я еще не сделал всего, что можно, я еще с ним не поговорил». Мелецкий ковырял вилкой в консервной банке, потом подбавил Хенрику немного паштета на пряник.
– Тряпок себе набрали? – спросил он.
– Еще нет.
– Я вижу, вы не мелочный. Я тоже себе ничего не взял. При наших масштабах тряпки не имеют значения.
– Значит ли это, что мы сматываемся отсюда и оставляем Сивово на произвол судьбы? – спросил Хенрик.
– Именно так.
– Нас послали охранять этот объект.
– А разве он не охраняется? Дома стоят, люди могут вселяться.
– Вы вывозите аппаратуру. Парализуете курорт. Эшелон с ранеными в пути.
– Их направят в Крыницу. А через два-три года установят новую аппаратуру. Вы ешьте, пан Коних, это излишняя щепетильность.
– А вы не боитесь последствий?
– Каких?
– Труп Смулки, ограбление городка.
– А разве это мы его ограбили? Его могли ограбить сами немцы. Или кто-нибудь еще.
– Приедут из Зельна переселенцы и увидят, что мы удрали.
– Потому что нас выбила банда вервольф, После ожесточенного боя, разумеется.
– Вы намерены сюда еще вернуться?
– Кто знает. Я подумаю.
– А потом заняться общественной деятельностью?
– Да, пан Коних, я уже вам говорил. Я хочу организовать в Польше здравоохранение. Могу пригодиться и в других областях. Я неплохой организатор, люди меня слушаются.
– Сделаете карьеру.
– Может быть. Но прежде всего я буду приносить пользу. Вы наелись? – спросил Мелецкий, видя, что Хенрик отряхивает руки.
– Да, спасибо. Я хотел вас спросить, как может начинать с преступления человек, который хочет приносить пользу.
– Зачем эта наивность, пан Коних? Вам хорошо известно, что, когда в жизни хочешь чего-нибудь достигнуть, нельзя быть слишком сентиментальным.
– Я тоже так когда-то думал.
– И что?
– Изменил свое мнение. Постараюсь быть сентиментальным, пан Мелецкий. Постараюсь быть наивным. В конце концов, наивные правы. Они удивляются преступлениям и тем спасают моральные устои мира.
– Бог в помощь, Коних, – засмеялся шеф. – Удивляйтесь сколько угодно.
– Я могу удивляться и с пистолетом в руках.
Мелецкий продолжал есть. «Чудовище, – подумал Хенрик. – Хладнокровный дьявол». Но в эту же минуту понял, что он – только владеющий собой актер. Его спокойствие было отрепетированной игрой. Проглотив кусок, Мелецкий вытер рот салфеткой и спросил:
– Что вы сказали?
– Что вы не вывезете отсюда ни гвоздя.
– Чего вы, собственно, хотите?
– Выполнить задание, которое нам поручил уполномоченный.
– Это решаю я.
– Вам так кажется, – сказал Хенрик.
Правую руку он держал в кармане пиджака. «Еще не время, – подумал он в отчаянии, – его еще можно переубедить». Мелецкий нервно шевелил мясистыми губами. Наконец он понял, что это не шутки.
– Коних! – воскликнул он. – Не будьте безумцем! Не хотите со мной работать, не надо, но дайте мне по крайней мере жить! Вы превратите меня в труп – хорошо, кому от этого будет прок? Я еще могу в этой стране на что-нибудь сгодиться. Мой план, вы его помните? Но для того, чтобы посвятить ему себя, я должен что-то иметь, какую-то крепкую основу. Я, кажется, имею право себя обеспечить?
– Нельзя начинать с преступления!
– К черту ваше преступление! К черту вашу честность! Можно! Все можно! Через несколько лет вы встретитесь со мной как с уважаемым и активным деятелем, по горло ушедшим в общественную работу. Люди будут мне низко кланяться, и вы тоже поклонитесь и скажете про себя: «Я чуть было не лишил общество полезнейшей личности».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18