Снаружи доносились беспорядочная стрельба и грохот разрывов. Кто-то стоял за дверью, дергал за ручку и по-русски просился войти. Значит, это не душман? Но что происходит вокруг? Гарнизон атакуют моджахеды? Нужно срочно убегать? Тогда почему человек, который стоит за дверью, говорит так тихо и не приказывает, а просит, почти умоляет?
- Что вам нужно? - спросила она.
- Пичугин!! - орал по связи Быстроглазов. - Что там у вас?!! Где Шильцов, мать вашу ёп!! Почему он не выходит на связь?!!
Пичугин пялился в прибор ночного видения, но ничего не видел. Его вырвали из глубокого и тяжелого сна, и он никак не мог сфокусировать зрачки. Гарнизон дрался с ночью все отчаяннее. Молчание и бездействие командира бойцы воспринимали как одобрение их бурной самоотверженности. А может быть, Грызача уже убило? Может, на «точке» не осталось ни одного офицера, ни одного прапорщика?
Быстроглазов до хрипоты сорвал голос.
- Кондрач!! Кондрач!! - вызывал он сержанта, отделение которого стояло в охранении на противоположном склоне «точки». - Доложи о противнике!! Ты слышишь меня? Какая численность противника?.. А куда ты пуляешь, чучело ты ватное! Сколько ориентировочно духов на твоем направлении?.. А кто знает, Кондрач? Может, бабушка твоя знает??
Неузнаваемый в «гражданке» Шильцов подскочил к двери, которую уже был готов выломать Грызач, и тотчас схватил начальника гарнизона за капюшон маскировочного халата.
- Эй, братишка, мы так не договаривались! - сказал он, с трудом балансируя на тонкой грани между открытой агрессией и доброжелательностью.
- Руки убери! - вяло огрызнулся Грызач. - Это не твое дело. Иди в БАПО. Здесь я начальник!
- Отцепись от медсестры, парень, - недобрым голосом потребовал Шильцов.
- А я ее хоть пальцем тронул? - начал распаляться Грызач и толкнул Шильцова в грудь. - Я что-нибудь ей сделал? Ты чего тут, плядь, права качаешь, а? Топай к своим балалаечникам и скажи, чтоб заткнулись. А то я уже оглох от их стрельбы!
И уже с силой дернул за ручку двери.
- Ниязов! - крикнул Шильцов.
- Я, товарищ старший лейтенант! - отозвался боец и выпятил впалую грудь, выказывая готовность выполнить приказ, хотя дай ему сто, двести или тысячу рублей, никогда не угадает, какой именно приказ поступит. Шильцов - без формы, в джинсах и батнике, худенький, стройненький, какой-то совсем невоенный, а этот второй - в обгоревшем тряпье (фиг знает, какое у него звание, потому как ни погон, ни петлиц), и они о чем-то непонятном спорят, толкаются, кряхтят. А ему, Ниязову, что делать? Он уже один раз наделал, да так наделал, что весь гарнизон лупит изо всех стволов, аж уши закладывает.
- Ты меня своим бойцом не пугай! - пригрозил Грызач. - Я сейчас караул в ружье подниму и тебя под арест, на куй! Я не знаю, кто ты такой. Где твои документы? Может, ты душара? Или натовский шпион?
Быстроглазов терзал свои распухшие за день ноги, напяливая на них ботинки, и одновременно с этим кашлял в микрофон радиостанции:
- Пичугин, блин… Пичугин… кхы-кхы… Я не знаю, что с тобой сделаю… кхы-кхы… Где Шильцов? Его убило? Ты наблюдаешь противника или нет?
- Немного… человек пять… или пятнадцать… - врал Пичугин, всматриваясь в зеленую кашицу прибора ночного видения. Навел прицел на середину обгрызенного дувала и долбанул по нему осколочным снарядом. Херак! - и полетели во все стороны куски засохшей глины. - Сопротивление противника сломлено…
Прапорщика подташнивало. Самогонка пошла плохо, да и накурился он на ночь до одури. Быстроглазов, этот интеллигент вшивый, тоже на нервы действует. Суетится, бздит, орет. Где Шильцов, где Шильцов? В фанде! Переоделся парень в приличный костюмчик и пошел к медсестре, чего тут непонятного. А чего добру пропадать? Пока ухажер в отпуске, не простаивать же такой красавице?
- Разрешите подавить разрозненные силы бандформирования беглым огнем? - запросил он Быстроглазова.
Подполковник не сразу дал добро - может, почувствовал, что прапорщик издевается над ним. А как узнать наверняка, издевается или на самом деле отважно сражается с духами? Степень напряженности и драматизма войны можно определить только по особому Числу. Подсчитаешь погибших, вычислишь процент да приложишь его к временному отрезку. И тогда получишь Число. Оно чаще всего бывает нехорошее, недоброе, а иногда даже очень страшное. Если Число равно 0, то это блеск, в донесениях пишут, что подразделение потерь не имело. Если за сутки-двое набежит 2 или 3, то это в пределах нормы, естественные издержки войны. Если Число дотянет до 20, то это тяжелая неудача, трудный бой, жаркая схватка, духи дали прикурить, крепко зажали и т. д. А вот если это страшное Число приблизилось к сотне, то это уже беда, это уже резонанс в штабах и генеральских коридорах. Это уже разборки, донесения, может быть, и суды. Это Число называют по-разному. Иногда «Задницей», «Полной Задницей», но это ласково. Чаще - «Полная Жопа» или «Полный Биздец»; бывает, его комментируют словами «духи расъепенили взвод на куй» или «всю роту положили». Заслышав про это Число, бледнеют даже бывалые офицеры и солдаты, а малодушные «сыны» простреливают себе руки и ноги, подлизывают мочу желтушников, нарочно не моют руки и пьют из арыков, чтобы подхватить дизуху или тиф, надолго загреметь в инфекционное отделение госпиталя, заполучить осложнение на печень и сердце, но выжить, выжить, выжить, не войти в состав того страшного Числа.
Черт его знает, было ли страшно Шильцову и Грызачу, когда они стояли посреди грохочущей ночи и таскали друг друга за грудки, время от времени налетая на хлипкую дверь «офицерского общежития». Гуле было точно страшно. Она продолжала сидеть на нарах, сжавшись в комок, и вздрагивала от взрывов и автоматных очередей. Но бежали насыщенные и тугие, как автомобильные колеса, минуты, и ничего драматического не происходило, во всяком случае, под провисшим фанерно-тряпичным потолком. Смерть, казнь, кровавая расправа, тяжелое ранение, сгорание заживо - все это переносилось на более поздние сроки, а сейчас оставалось только ждать и терпеть. Девушка прислушалась к обрывкам фраз.
- Ну зачем тебе неприятности? - убеждал Шильцов. Бум! - удар в дверь. - Ты хочешь потом разбираться с Герасимовым?
- Кто такой Герасимов?.. Руки убрал!! Убрал руки!! Кто такой Герасимов, я тебя спрашиваю?
- Командир шестой роты.
- А он кто ей? Муж? Или он ее купил?
- Послушай, если ты нажрался, то иди спать!
- Нет, ты мне скажи, он кто ей - муж?
- Да!
- Не вешай мне лапшу! Уйди с дороги, я сказал! Я пальцем ее не трону, мне только пообщаться с ней…
- Пообщаешься утром. Иди проспись.
- Здесь я решаю, когда мне спать!
- Ниязов! Дай мне автомат!
- Ты кого автоматом испугать собрался, жопа? Мне покуй твой автомат, как и все вы, и твой подполковник, и твоя техника, и твои грозные глаза! Мне все покуй, понял? Потому что я Грызач, хуже, чем мне, никому не было и никогда не будет. Мне нечего бояться, парниша! Я уже тут корни пустил, я уже в камень превратился, меня духи уже в упор не видят, а ты каким-то сраным «калашом» меня пугать вздумал…
- Грызач, ты туда не зайдешь!
- Пошел вон, не мешай! Вы там у себя на базе зажрались! Все чистенькие, сытые, женщины у вас там. А мы тут, как собаки! Даже поговорить не с кем. Уйди, говорю, пока я караул в ружье не поднял!
Быстроглазов так и не смог натянуть ботинки и вывалился из бронетранспортера босиком. По острым камням идти было больно, он кряхтел, ругался, переваливался, как перекормленный селезень. Подходя к бронетранспортеру или боевой машине пехоты, он бил по броне булыжником до тех пор, пока стрельба не затихала и из люка не высовывалась голова наводчика.
- Ты по кому стреляешь, сынок?!
- Так… это… все открыли огонь…
- Ты противника видишь?
- Противника?
Сержант Селиванов с началом стрельбы первым делом позаботился о своей парадке. Он вывернул ее наизнанку, упаковал в полиэтиленовый пакет и спрятал под койкой - на тот случай, если какой-нибудь долбоеб шарахнет по палатке из миномета. Дембель на носу, и что потом делать? В майке домой ехать? Орден он свинтил, завернул в кусок фланелевой ткани и положил в нагрудный карман. Это была для него самая ценная вещь. Это была молчаливая правда о его службе в Афгане. Орден давал привилегию ничего не рассказывать, ничего не доказывать, не стучать себя в грудь кулаком, не убеждать окружающих в том, что ты не трус и не слюнтяй, что ты смотрел смерти в глаза и она не сломила тебя. Орден априори придавал качество настоящего мужика, храброго парня, отважного бойца. Орден - все равно что крылья для птицы. Все равно что рыцарские доспехи. Все равно что царская корона. В Союзе без ордена - как голый, такой же, как все.
Схватив автомат и пару связанных изолентой магазинов, он побежал на линию огневых позиций, к своему взводу, но остановился, услышав, как его криком зовет Грызач.
- Селиванов! Первое отделение сюда по тревоге, живо!! - надрывно кричал Грызач, прижимаясь спиной к двери «офицерского общежития». - Всех в ружье!! Бегом!!
Шильцов, подпирая край двери плечом, в свою очередь скомандовал Ниязову:
- «Триста шестнадцатую» бээмпэшку сюда! Немедленно! Передай, что я приказал сняться с позиции, - и гони ее сюда!!
Боец таращил глаза на командира, пытаясь понять, что за фигня происходит и чем все это закончится. Он помедлил, очень надеясь, что Шильцов сейчас отменит свой приказ, скажет: «Ладно, я передумал», но старший лейтенант зло прикрикнул:
- Я же сказал - бегом!!
- Селиванов!! - завопил в ночь Грызач, стараясь не уступать Шильцову. - И АГС сюда!! АГС не забудь!!
- Понял! - отозвался из темноты Селиванов, хотя он, как и Ниязов, тоже ничего не понял. Что это задумал командир? На кой хрен тащить с позиций тридцатикилограммовый станковый автоматический гранатомет?
- Ты доиграешься, - предупредил Шильцов. Он был трезв и понимал, что дело принимает серьезный оборот.
- Я начальник гарнизона! - размахивал руками Грызач. - И применяю вверенную мне власть по законам военного времени!
- Ты нудак, - высказал иную точку зрения Шильцов.
- Последний раз предупреждаю, парень… - процедил Грызач и схватил Шильцова за тонкий воротник батника. - Ты меня лучше не зли…
Шильцов ударил по его руке. Ткань батника треснула, пуговицы разлетелись по сторонам.
Кроша камень, «триста шестнадцатая» БМП кружилась на месте, разворачиваясь стволом к гарнизону. Ослепляя светом фары задымленные позиции, машина с грохотом стала карабкаться по каменистому склону на макушку горы. Ниязов едва давил на педаль газа, ехал очень медленно и часто останавливался, чтобы ненароком не раздавить кого-нибудь. Два бойца, сидящие на передке, крутили головами, переглядывались и пожимали плечами.
- Эй, Нияз! Нияз!! А чего случилось-то? На хера мы туда едем? Шильцов приказал? А что делать будем, не сказал?
Машина ревела, растирая камни в пыль.
На противоположном склоне покидало позиции гранатометное отделение. Два бойца, матерясь, выдергивали из каменной ячейки разлапистый, похожий на гигантского комара автоматический гранатомет «Пламя». Орудие было установлено здесь на совесть, сектор хорошо пристрелян, оптический прицел находился как раз на уровне глаз - не надо ни привставать на цыпочки, ни сгибаться. «Лапы» тщательно обложены камнями. В общем, сидел гранатомет в ячейке, как будто здесь и вырос. И вот теперь все разрушать, выдергивать эту тяжеленную железную дуру, будто гнилой зуб из десны.
- А что там стряслось? - спрашивали бойцы.
- Духи прорвались?
- Мы что, отходим?
Селиванов сам толком ничего не знал, но, чтобы об этом не догадались, рявкнул:
- Отставить разговоры! За мной бегом - марш!!
Потерявший голос от надрывного крика Быстроглазов остановился как вкопанный и, протерев глаза, посмотрел на карабкающуюся по склону, прямо на «точку», БМП. Вот машина задела поставленные друг на друга бочки, они с грохотом обвалились, покатились, запрыгали по камням.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46