! – Ольга подняла голову и скинула ладонь мамы. – Водица?! Ты знаешь, что произошло? Ты ведь еще ничего не знаешь! Ты ведь сидишь здесь, как зайчиха в норе! Да ты…
Она осеклась, сорвала с себя плащ, швырнула его куда-то и решительно направилась к телефону.
– Кому ты собралась звонить? – спросила мама, и только сейчас в ее голосе проявились тревожные нотки.
– В милицию! Не уходи, послушай! Тебе будет интересно!
Ольга плюхнулась на диван, поставила аппарат себе на колени и стала набирать «02». Палец ее дрожал, несколько раз она нажала не ту клавишу. Вдруг на телефон легла пухлая рука.
– Не надо никуда звонить, – раздался мужской голос. – Я сам во всем признаюсь.
Ольга подняла глаза и увидела Глеба.
* * *
Он стоял перед ней, бледный, с блестящими глазами, склонив голову с покорной обреченностью. Галстук съехал набок, из-под брючного ремня выпростался край рубашки. Рядом, держа его за палец, стояла Ксюшка.
Ольга откинула телефон в сторону, вскочила на ноги и вцепилась Глебу в горло.
– Подонок!! Негодяй!! – кричала она, раздавая ему пощечины и царапая его пухлые щеки. – Подонок!! Убийца!! Да как ты смел!! Как ты смел…
Слезы заливали ее лицо. Глеб не сопротивлялся. Ксюшка тоже заплакала и тонким голоском запищала:
– Не бей его, мамка!
В какой-то момент девочка оказалась между Глебом и Ольгой. Рыдая, Ольга отвернулась, закрыла лицо руками и, покачиваясь, подошла к окну. Она слышала, как всхлипывает дочь и Глеб тихо приговаривает:
– Не плачь, моя девочка. Не надо. Все будет хорошо…
Ольге показалось, что ее сердце не выдержит всего этого и разорвется, как граната. Задыхаясь от невыносимой боли, она повернулась и срывающимся голосом произнесла:
– Доча, этот дядя – убийца! Он стрелял в моего друга…
Ксюшка двумя руками схватилась за нижний край Глебова пиджака, отрицательно покачала головой и, насупившись, пробормотала:
– Нет, он хороший. Он мне зайца подарил. И мы с ним играли в прятки. А ты его налупила…
В дверях комнаты, как привидение, появилась мама. Она была бледна, ее подвижные глаза не находили себе места; взгляд женщины перебегал с внучки на дочь, потом на Глеба и так далее по кругу.
– В общем, так, – изо всех сил стараясь сдержать слезы, произнесла Ольга, с ненавистью глядя на Глеба. – Пошел вон отсюда! Пошел отсюда быстро, и так, чтобы я тебя больше никогда не видела. Чтобы твоего поганого духа здесь больше не было. Чтобы…
– Ольга… – ахнула мама и прикрыла рот рукой.
– Мамка, не прогоняй дядю Глеба! – капризно протянула Ксюшка.
– Я сказала! – жестко повторила Ольга и взяла со стола тяжелую хрустальную вазу для цветов.
– Да, – тихо ответил Глеб, кивая. – Конечно. Можешь быть спокойна. Я сейчас уйду… – Он осторожно убрал ручки Ксюши и погладил ее по головке. – Не грусти, малышка.
– Ты уходишь? – всхлипнула девочка.
– Ухожу. Но мы еще обязательно встретимся.
– Ты никогда больше с ней не встретишься! – сквозь зубы процедила Ольга. – Ты будешь гнить на нарах, подонок, и она тебя быстро забудет!
– Если бы это было самое страшное в моей жизни, – произнес Глеб и, схватившись за лицо, вдруг заплакал навзрыд. Слезы просачивались под ладонями, стекали на подбородок, плечи его содрогались.
– Ольга, как ты можешь… Это грубо! Это жестоко! – заволновалась мама и, как наседка к цыпленку, подлетела к Глебу.
– Он стрелял в Сергея, – глухим голосом ответила Ольга и запрокинула голову, изо всех стараясь удержать в глазах слезы. – Этот негодяй убил Сергея…
– Может, это какая-то ошибка? – Мама мучительно искала выход из трудного положения и не знала, обнять ей Глеба или не стоит.
– Нет, мама, это не ошибка, – ответил Глеб дрожащим голосом. – Это правда…
– Какая она тебе мама, дерьмо! – взвилась, словно от боли, Ольга.
– Господи… – прошептала мама, отступила от Глеба на шаг и трижды перекрестилась. – Вот беда-то какая…
Глеб совладал собой, хотя слезы все еще лились по его лицу. Широко раскрывая рот, словно вытащенная на сушу рыба, и глотая слезы, он принялся неточными движениями поправлять рубаху, галстук, застегивать пуговицы пиджака.
– Прости, Оленька, – изо всех сил мужаясь, сказал он. – Извини, что я посмел назвать Ирину Геннадиевну мамой. Прости. Так получилось. Не по злому умыслу, а от сердца. Я ведь никогда не знал своей мамы. В детском доме были воспитательницы, я их называл по имени-отчеству… Без злого умысла я произнес это слово… Видит бог, без злого умысла… Ирина Геннадиевна очень близкий для меня человек…
– Проваливай! – глухо произнесла Ольга.
– Не говори так, дочь! – взмолилась мама. – У меня сердце разрывается все это видеть и слышать!
– У меня тоже…
– Я уйду, – затягивая галстук потуже, произнес Глеб. – Я, конечно, уйду. Все равно мне с таким грузом больше не жить. Я тюрьму восприму с облегчением. Но не стану замаливать грех. Потому что… потому что я не мог поступить иначе. И если время повернуть вспять, я снова бы выстрелил…
– Я сейчас кину в тебя вазу, – произнесла Ольга.
– Погоди, – часто дыша, словно после продолжительного бега, ответил Глеб. – Дай мне все сказать. Другого случая уже не будет… Я тебя, Оленька, чисто и искренне любил много лет подряд. И сейчас я тебя люблю больше своей жизни. Ты, твоя мама и твоя дочь – это для меня все: и смысл, и суть, и радость жизни. Я впустил вас в свое сердце сразу и навсегда, как взрыв, как океанскую волну…
– Меня тошнит от твоих слов, – процедила Ольга.
Мама начала всхлипывать. Не сдержавшись, она прижалась к груди Глеба, щедро поливая ее слезами.
– Моя вина только в том, – продолжал Глеб, сглатывая слезы, – что я, дурак, пытался казаться тебе совсем другим человеком, чем был на самом деле. Я наивно полагал, что ты крепче меня полюбишь, если я стану богатым, сильным, уверенным в себе. И я лез из кожи вон, чтобы крепко встать на ноги, чтобы сделать себе карьеру. Я – ха-ха, это смешно, очень смешно! – часами стоял перед зеркалом, отрабатывая громкий голос, волевой взгляд и тренировал смелое выражение лица. А на самом деле я как был, так и остался слабым, легкоранимым и впечатлительным человеком. Только ты об этом не знала. Ты не знала, каких усилий мне стоило корчить из себя преуспевающего и самодовольного бизнесмена. Я жил только одной мыслью и надеждой на то, что ты станешь моей. Я готов был в лепешку расшибиться, чтобы сделать тебя счастливой…
– Глеб, – прервала его Ольга измученным голосом, – я ненавижу тебя. Я не могу больше тебя слушать. Уходи быстрее!
Она обессиленно опустилась на диван. Ее знобило. Мама вытирала краем фартука слезы.
– Еще два слова, – пообещал Глеб. – Я не буду прятаться от милиции. Зачем? Какой смысл жить на этой планете, среди этих людей, если у меня не будет тебя? Я до последнего надеялся, что смогу завоевать твое сердце. Мне казалось, что наше счастье совсем близко, можно протянуть руку и потрогать его… Но тут появился он, этот парень. Оленька, я сразу почувствовал, как он выталкивает меня из этой жизни, как отрывает нас друг от друга, как раздавливает меня. Он сильный, высокий, у него на груди ордена, а за плечами – война. Куда мне с таким тягаться? Но ведь он отбирал мое, то, что ему не принадлежало! – Глеб зажмурил глаза, потряс головой, и на его щеки снова выплеснулись слезы. – И я понял, что мы вдвоем… что нам…
Он не договорил, слезы начали душить его. Мама запричитала:
– Глебушка, ну не убивайся же ты так! Не кори себя!
– Что толку, мама… – прошептал Глеб, бережно отстраняя от себя женщину. Ксюшка захлопала мокрыми глазами, шмыгнула носиком и погладила Глеба по рукаву.
– Мне тебя жалко… И зайка плакать будет…
– Прощайте, – прошептал Глеб. – Простите, если сможете…
Он уже повернулся, чтобы выйти в прихожую, как в дверь позвонили. Мама встрепенулась, оглядела комнату, будто выбирала, кому можно было бы поручить открыть дверь, приложила палец к губам и на цыпочках вышла в прихожую. Она с опаской приблизилась к «глазку», как к дулу пистолета, и тотчас отшатнулась от него.
– Это милиция! – прошептала она, округлив глаза.
Глеб вздрогнул и непроизвольно прижал руки к груди, словно защищался от удара. Он выглядел так, словно палач вел его на эшафот: голова безвольно опущена, плечи приподняты, в глазах – покорность судьбе и жалкий страх. Ольга вскинула голову, резким движением смахнула с лица слезы и как-то странно взглянула на Глеба. В ее взгляде можно было заметить и мстительный огонек, и легкое недоумение, словно она хотела сказать: что, уже? так быстро? вот и все?
* * *
Мама вышла из оцепенения первой, отреагировав быстро и неожиданно. Она схватила Глеба за руку и потащила его за собой в детскую комнату. Казалось, Глеб плохо понимал, что происходит, и ничего не спрашивал, не сопротивлялся. Мама второй раз метнулась в прихожую, сорвала с вешалки куртку Глеба, подняла с пола его ботинки и закинула все это в детскую. Ксюшка развеселилась, как от забавной игры, запрыгала и захлопала в ладоши. Мама мельком глянула на себя в зеркало, смахнула со лба челку и открыла дверь.
Ольга с поразительным спокойствием наблюдала за происходящим. Она не сопереживала маме, не следила с напряженным злорадством за вошедшим в квартиру милиционером и не испытывала досады от того, что в самый последний момент Глебу удалось ускользнуть от справедливого возмездия. Можно было подумать, что она смотрит вялотекущий телевизионный сериал, и смотрит только потому, что нечем заняться в скучный вечер. Глаза ее были пусты, губы расслаблены.
Милиционер был мокрым с головы до ног. Он провел под дождем не один час. Под его ногами на ламинированном паркете расползалась мутная лужица.
– Скажите, Ольга Николаевна Герасимова здесь живет? – спросил он, зачитав фамилию по бумажке.
Ольга поднялась с дивана, встала в дверях комнаты, скрестив на груди руки.
– Я Ольга Герасимова.
– Если не ошибаюсь, вы были свидетелем…
– Да.
– В таком случае я должен задать вам несколько вопросов.
Мама засуетилась и как бы нечаянно наступила Ольге на ногу. Из детской выглянула Ксюшка, посмотрела на милиционера. Тот ей подмигнул, и Ксюшка ретиво, как ящерица, исчезла у себя.
– Проходите в комнату, – любезно заворковала мама. – Ничего, ничего, не надо снимать ботинки. Нам все равно убираться.
Она кидала короткие, как молния, взгляды на дочь, и в этих взглядах была мольба. Милиционер прошел в комнату, сел на край дивана. Ольга – напротив него, в кресло. Не успел милиционер раскрыть рот, как Ольга спросила:
– Он жив?
– Пока да, – ответил милиционер и наконец снял фуражку. Оказывается, под ней скрывалась чистая, как яйцо, лысина и ребристый от множества морщин, высокий лоб. – Врачи борются за его жизнь.
– Может, чайку? – спросила его мама, но милиционер не услышал вопроса.
– Расскажите, что произошло у вашего подъезда в половине десятого?
Мама стояла на пороге комнаты, тяжело опираясь на дверную ручку, и кусала губы.
– Мы с Сергеем Рябцевым подходили к подъезду… – едва слышно произнесла Ольга, глядя на репродукцию картины Куинджи, на залитую мертвенно-бледным светом лесную тропинку.
– Ну? – устало поторопил милиционер. – А дальше что?
– И в Сергея дважды выстрелили… – с усилием произнесла Ольга и тотчас с ошеломительной ясностью поняла, что уже начала лгать и будет лгать дальше, с неосознанным упорством, без мук и угрызений совести.
– Вы видели человека, который стрелял в Рябцева?
– Нет, – холодным тоном ответила Ольга. – В подъезде было темно.
– Там лампочки уже сто лет нету! – торопливо и с явным облегчением заговорила мама. – Уж сколько мы звонили в ЖЭУ и жалобы писали, а все никакого результата, там уже и проводка вся сгнила…
Милиционер, перебивая ее, задал еще один вопрос Ольге:
– Может, вы разглядели его фигуру? Какой он был? Высокий, низкий, сухощавый? Или, скажем, полный?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Она осеклась, сорвала с себя плащ, швырнула его куда-то и решительно направилась к телефону.
– Кому ты собралась звонить? – спросила мама, и только сейчас в ее голосе проявились тревожные нотки.
– В милицию! Не уходи, послушай! Тебе будет интересно!
Ольга плюхнулась на диван, поставила аппарат себе на колени и стала набирать «02». Палец ее дрожал, несколько раз она нажала не ту клавишу. Вдруг на телефон легла пухлая рука.
– Не надо никуда звонить, – раздался мужской голос. – Я сам во всем признаюсь.
Ольга подняла глаза и увидела Глеба.
* * *
Он стоял перед ней, бледный, с блестящими глазами, склонив голову с покорной обреченностью. Галстук съехал набок, из-под брючного ремня выпростался край рубашки. Рядом, держа его за палец, стояла Ксюшка.
Ольга откинула телефон в сторону, вскочила на ноги и вцепилась Глебу в горло.
– Подонок!! Негодяй!! – кричала она, раздавая ему пощечины и царапая его пухлые щеки. – Подонок!! Убийца!! Да как ты смел!! Как ты смел…
Слезы заливали ее лицо. Глеб не сопротивлялся. Ксюшка тоже заплакала и тонким голоском запищала:
– Не бей его, мамка!
В какой-то момент девочка оказалась между Глебом и Ольгой. Рыдая, Ольга отвернулась, закрыла лицо руками и, покачиваясь, подошла к окну. Она слышала, как всхлипывает дочь и Глеб тихо приговаривает:
– Не плачь, моя девочка. Не надо. Все будет хорошо…
Ольге показалось, что ее сердце не выдержит всего этого и разорвется, как граната. Задыхаясь от невыносимой боли, она повернулась и срывающимся голосом произнесла:
– Доча, этот дядя – убийца! Он стрелял в моего друга…
Ксюшка двумя руками схватилась за нижний край Глебова пиджака, отрицательно покачала головой и, насупившись, пробормотала:
– Нет, он хороший. Он мне зайца подарил. И мы с ним играли в прятки. А ты его налупила…
В дверях комнаты, как привидение, появилась мама. Она была бледна, ее подвижные глаза не находили себе места; взгляд женщины перебегал с внучки на дочь, потом на Глеба и так далее по кругу.
– В общем, так, – изо всех сил стараясь сдержать слезы, произнесла Ольга, с ненавистью глядя на Глеба. – Пошел вон отсюда! Пошел отсюда быстро, и так, чтобы я тебя больше никогда не видела. Чтобы твоего поганого духа здесь больше не было. Чтобы…
– Ольга… – ахнула мама и прикрыла рот рукой.
– Мамка, не прогоняй дядю Глеба! – капризно протянула Ксюшка.
– Я сказала! – жестко повторила Ольга и взяла со стола тяжелую хрустальную вазу для цветов.
– Да, – тихо ответил Глеб, кивая. – Конечно. Можешь быть спокойна. Я сейчас уйду… – Он осторожно убрал ручки Ксюши и погладил ее по головке. – Не грусти, малышка.
– Ты уходишь? – всхлипнула девочка.
– Ухожу. Но мы еще обязательно встретимся.
– Ты никогда больше с ней не встретишься! – сквозь зубы процедила Ольга. – Ты будешь гнить на нарах, подонок, и она тебя быстро забудет!
– Если бы это было самое страшное в моей жизни, – произнес Глеб и, схватившись за лицо, вдруг заплакал навзрыд. Слезы просачивались под ладонями, стекали на подбородок, плечи его содрогались.
– Ольга, как ты можешь… Это грубо! Это жестоко! – заволновалась мама и, как наседка к цыпленку, подлетела к Глебу.
– Он стрелял в Сергея, – глухим голосом ответила Ольга и запрокинула голову, изо всех стараясь удержать в глазах слезы. – Этот негодяй убил Сергея…
– Может, это какая-то ошибка? – Мама мучительно искала выход из трудного положения и не знала, обнять ей Глеба или не стоит.
– Нет, мама, это не ошибка, – ответил Глеб дрожащим голосом. – Это правда…
– Какая она тебе мама, дерьмо! – взвилась, словно от боли, Ольга.
– Господи… – прошептала мама, отступила от Глеба на шаг и трижды перекрестилась. – Вот беда-то какая…
Глеб совладал собой, хотя слезы все еще лились по его лицу. Широко раскрывая рот, словно вытащенная на сушу рыба, и глотая слезы, он принялся неточными движениями поправлять рубаху, галстук, застегивать пуговицы пиджака.
– Прости, Оленька, – изо всех сил мужаясь, сказал он. – Извини, что я посмел назвать Ирину Геннадиевну мамой. Прости. Так получилось. Не по злому умыслу, а от сердца. Я ведь никогда не знал своей мамы. В детском доме были воспитательницы, я их называл по имени-отчеству… Без злого умысла я произнес это слово… Видит бог, без злого умысла… Ирина Геннадиевна очень близкий для меня человек…
– Проваливай! – глухо произнесла Ольга.
– Не говори так, дочь! – взмолилась мама. – У меня сердце разрывается все это видеть и слышать!
– У меня тоже…
– Я уйду, – затягивая галстук потуже, произнес Глеб. – Я, конечно, уйду. Все равно мне с таким грузом больше не жить. Я тюрьму восприму с облегчением. Но не стану замаливать грех. Потому что… потому что я не мог поступить иначе. И если время повернуть вспять, я снова бы выстрелил…
– Я сейчас кину в тебя вазу, – произнесла Ольга.
– Погоди, – часто дыша, словно после продолжительного бега, ответил Глеб. – Дай мне все сказать. Другого случая уже не будет… Я тебя, Оленька, чисто и искренне любил много лет подряд. И сейчас я тебя люблю больше своей жизни. Ты, твоя мама и твоя дочь – это для меня все: и смысл, и суть, и радость жизни. Я впустил вас в свое сердце сразу и навсегда, как взрыв, как океанскую волну…
– Меня тошнит от твоих слов, – процедила Ольга.
Мама начала всхлипывать. Не сдержавшись, она прижалась к груди Глеба, щедро поливая ее слезами.
– Моя вина только в том, – продолжал Глеб, сглатывая слезы, – что я, дурак, пытался казаться тебе совсем другим человеком, чем был на самом деле. Я наивно полагал, что ты крепче меня полюбишь, если я стану богатым, сильным, уверенным в себе. И я лез из кожи вон, чтобы крепко встать на ноги, чтобы сделать себе карьеру. Я – ха-ха, это смешно, очень смешно! – часами стоял перед зеркалом, отрабатывая громкий голос, волевой взгляд и тренировал смелое выражение лица. А на самом деле я как был, так и остался слабым, легкоранимым и впечатлительным человеком. Только ты об этом не знала. Ты не знала, каких усилий мне стоило корчить из себя преуспевающего и самодовольного бизнесмена. Я жил только одной мыслью и надеждой на то, что ты станешь моей. Я готов был в лепешку расшибиться, чтобы сделать тебя счастливой…
– Глеб, – прервала его Ольга измученным голосом, – я ненавижу тебя. Я не могу больше тебя слушать. Уходи быстрее!
Она обессиленно опустилась на диван. Ее знобило. Мама вытирала краем фартука слезы.
– Еще два слова, – пообещал Глеб. – Я не буду прятаться от милиции. Зачем? Какой смысл жить на этой планете, среди этих людей, если у меня не будет тебя? Я до последнего надеялся, что смогу завоевать твое сердце. Мне казалось, что наше счастье совсем близко, можно протянуть руку и потрогать его… Но тут появился он, этот парень. Оленька, я сразу почувствовал, как он выталкивает меня из этой жизни, как отрывает нас друг от друга, как раздавливает меня. Он сильный, высокий, у него на груди ордена, а за плечами – война. Куда мне с таким тягаться? Но ведь он отбирал мое, то, что ему не принадлежало! – Глеб зажмурил глаза, потряс головой, и на его щеки снова выплеснулись слезы. – И я понял, что мы вдвоем… что нам…
Он не договорил, слезы начали душить его. Мама запричитала:
– Глебушка, ну не убивайся же ты так! Не кори себя!
– Что толку, мама… – прошептал Глеб, бережно отстраняя от себя женщину. Ксюшка захлопала мокрыми глазами, шмыгнула носиком и погладила Глеба по рукаву.
– Мне тебя жалко… И зайка плакать будет…
– Прощайте, – прошептал Глеб. – Простите, если сможете…
Он уже повернулся, чтобы выйти в прихожую, как в дверь позвонили. Мама встрепенулась, оглядела комнату, будто выбирала, кому можно было бы поручить открыть дверь, приложила палец к губам и на цыпочках вышла в прихожую. Она с опаской приблизилась к «глазку», как к дулу пистолета, и тотчас отшатнулась от него.
– Это милиция! – прошептала она, округлив глаза.
Глеб вздрогнул и непроизвольно прижал руки к груди, словно защищался от удара. Он выглядел так, словно палач вел его на эшафот: голова безвольно опущена, плечи приподняты, в глазах – покорность судьбе и жалкий страх. Ольга вскинула голову, резким движением смахнула с лица слезы и как-то странно взглянула на Глеба. В ее взгляде можно было заметить и мстительный огонек, и легкое недоумение, словно она хотела сказать: что, уже? так быстро? вот и все?
* * *
Мама вышла из оцепенения первой, отреагировав быстро и неожиданно. Она схватила Глеба за руку и потащила его за собой в детскую комнату. Казалось, Глеб плохо понимал, что происходит, и ничего не спрашивал, не сопротивлялся. Мама второй раз метнулась в прихожую, сорвала с вешалки куртку Глеба, подняла с пола его ботинки и закинула все это в детскую. Ксюшка развеселилась, как от забавной игры, запрыгала и захлопала в ладоши. Мама мельком глянула на себя в зеркало, смахнула со лба челку и открыла дверь.
Ольга с поразительным спокойствием наблюдала за происходящим. Она не сопереживала маме, не следила с напряженным злорадством за вошедшим в квартиру милиционером и не испытывала досады от того, что в самый последний момент Глебу удалось ускользнуть от справедливого возмездия. Можно было подумать, что она смотрит вялотекущий телевизионный сериал, и смотрит только потому, что нечем заняться в скучный вечер. Глаза ее были пусты, губы расслаблены.
Милиционер был мокрым с головы до ног. Он провел под дождем не один час. Под его ногами на ламинированном паркете расползалась мутная лужица.
– Скажите, Ольга Николаевна Герасимова здесь живет? – спросил он, зачитав фамилию по бумажке.
Ольга поднялась с дивана, встала в дверях комнаты, скрестив на груди руки.
– Я Ольга Герасимова.
– Если не ошибаюсь, вы были свидетелем…
– Да.
– В таком случае я должен задать вам несколько вопросов.
Мама засуетилась и как бы нечаянно наступила Ольге на ногу. Из детской выглянула Ксюшка, посмотрела на милиционера. Тот ей подмигнул, и Ксюшка ретиво, как ящерица, исчезла у себя.
– Проходите в комнату, – любезно заворковала мама. – Ничего, ничего, не надо снимать ботинки. Нам все равно убираться.
Она кидала короткие, как молния, взгляды на дочь, и в этих взглядах была мольба. Милиционер прошел в комнату, сел на край дивана. Ольга – напротив него, в кресло. Не успел милиционер раскрыть рот, как Ольга спросила:
– Он жив?
– Пока да, – ответил милиционер и наконец снял фуражку. Оказывается, под ней скрывалась чистая, как яйцо, лысина и ребристый от множества морщин, высокий лоб. – Врачи борются за его жизнь.
– Может, чайку? – спросила его мама, но милиционер не услышал вопроса.
– Расскажите, что произошло у вашего подъезда в половине десятого?
Мама стояла на пороге комнаты, тяжело опираясь на дверную ручку, и кусала губы.
– Мы с Сергеем Рябцевым подходили к подъезду… – едва слышно произнесла Ольга, глядя на репродукцию картины Куинджи, на залитую мертвенно-бледным светом лесную тропинку.
– Ну? – устало поторопил милиционер. – А дальше что?
– И в Сергея дважды выстрелили… – с усилием произнесла Ольга и тотчас с ошеломительной ясностью поняла, что уже начала лгать и будет лгать дальше, с неосознанным упорством, без мук и угрызений совести.
– Вы видели человека, который стрелял в Рябцева?
– Нет, – холодным тоном ответила Ольга. – В подъезде было темно.
– Там лампочки уже сто лет нету! – торопливо и с явным облегчением заговорила мама. – Уж сколько мы звонили в ЖЭУ и жалобы писали, а все никакого результата, там уже и проводка вся сгнила…
Милиционер, перебивая ее, задал еще один вопрос Ольге:
– Может, вы разглядели его фигуру? Какой он был? Высокий, низкий, сухощавый? Или, скажем, полный?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54