Оставшись один, Иван никак не мог первые полгода отделаться от чувства тотального, сумрачного одиночества. Где-то в Белоруссии были дальние, почти незнакомые родственники - троюродные дядья, четвероюродные тетки. Отец и мать Марии жили в далеком Мариуполе. Сидеть одному в четырех стенах было невыносимо и первое время он старался быть как можно больше на людях. Потом вдруг произошла резкая перемена - его стали раздражать шумные, людные места. Спасением была работа. Он искал её, напрашивался на самые сложные, самые трудоемкие задания, сопряженные с далекими поездками. Женщин он избегал. Хотя соседи ещё по старой, отцовской квартире незлобливо говаривали, просиживая порты и юбки на пенсионной лавке: "Ванюшка весь в папашу пошел ни одну юбку не пропустит". Антон Иванович, бравый гвардейские полковник, отвоевал в Великую Отечественную, как говорится, от и до. В военкомат явился 22 июня сам, не дожидаясь повестки и 9 мая встретил в Праге. Окончив краткосрочные курсы лейтенантов, уже в сентябре сорок первого он месил грязь на горьких дорогах отступления в пехоте-матушке. Со своим взводом, ротой, батальоном, полком и, наконец, дивизией прополз на пузе, протопал, проехал с боями пол-Европы. Ранен был Антон Иванович семь раз. Одна из этих ран (осколок в голове, который нельзя было удалять) и доконала отважного воина. Ваня отца боготворил, во всем старался ему подражать. Уйдя на фронт со второго курса геофака МГУ, Антон в окопах, при малейшей возможности штудировал учебники, за что получил кличку "академик". В окопах он изучил и немецкий язык, да так, что его не раз вызывали в штаб армии - вести допросы особо важных пленных.
- Мы германца, Ваня, на колени поставили, - сказал он как-то сыну, - и будем держать его на них, чтобы он никогда славянам угрожать не смог. Реальная угроза - англоговорящий мир. Вот и учи этот английский. И приятно - сможешь в оригинале насладиться Шекспиром и Твеном; и полезно - будешь в состоянии защищать наши интересы на международной арене. Ты ведь мечтаешь стать разведчиком, я верно говорю?
Мальчик смущенно кивнул. "Откуда папа мог догадаться? - подумал он. Я ни с кем и не думал толковать на такую тему". Догадаться было несложно, достаточно было интересоваться, какие книжки он постоянно читает...
Из раздумий Росса вывели громкие мужские голоса. По аллее мимо его участка шли три могильщика. Они, видимо, только что помылись - дождь закончился давно, но их робы забрызганы водой, волосы блестят, на лицах капли.
- Имею право, - задиристо говорил высокий молодой блондин. - Очень даже имею. Мы сколько жмуриков сегодня умиротворили? По десять на брата. Стахановская работа, ага. И чтобы после этого не хряпнуть? Распоследний я буду тогда человек.
- И чего разоряешься? - миролюбиво заметил шедший посредине пожилой брюнет с обрюзгшим лицом и заметно выдающимся брюшком. - Ведь речь о чем, мил человек? Выпил свои семьсот грамм - и будя. А то, неровён час, в алкаши загремишь.
- Тогда нормалек, - блондин дернул головой, будто боднул кого-то, одному ему видимого. - Тогда нормалек.
- Слышь-ка, Егор, - пожилой повернулся к молчаливо шедшему лысому с крупным сизым носом и огромными, как лопата, пятернями, - предпоследний, кого обслужили, был поэт?
- Ннну, ббыл, - слегка заикаясь, отвечал лысый.
- А ведь и ты у нас поэт. Песенки сочиняешь.
- Ннну, ссочиняю.
Пожилой остановился и остановил своих товарищей.
- Ну, спел бы, - попросил он.
- А чё, без балды, душа песню просит, - поддержал его блондин. Лысый долго стоял молча, уставившись на носки своих кроссовок. Помассировал щеки, растер уши. Пожилой и блондин терпеливо ждали, видимо хорошо знакомые с такой подготовительной процедурой. Наконец, лысый легонько кашлянул и чистым приятным тенором затянул:
Разгайдарили Расею,
Отчубайсили народ.
Во дела - тот, кто не сеял,
Тот сегодня лихо жнет...
Дача Груздевых была расположена в ста тридцати пяти километрах от Москвы в Озерном районе. Миновав Коломну, довольно сносный тракт выскакивал на левый берег красавицы Оки. На её холмистом берегу, вдоль глубокой излучины разбежались дома большой деревни Груздево. Разбежались и спрятались в вишнево-яблоневых садах, от злых ветров и снежных бурь защищенные окрест девственными лесами. Дачей назывался родительский дом, возведенный отцом Павла на месте дедовской курной избы спустя пять лет после войны. Потомственный плотник, воевавший в саперных войсках и наводивший понтоны и на Днепре и на Шпрее, вложил всю душу в создание светлого, удобного и просторного домашнего очага для матери, жены и сына-победителя, родившегося 9 мая сорок шестого. Могучий пятистенок из бревен в добрый мужской обхват был сработан без единого гвоздя. Склонный к привычному для русского умельца изобретательному творчеству, наглядевшийся в разных заграницах на причуды иноземного архитектурного стиля, он не только спроворил ажурный и вместе с тем вместительный мезонин, но и прилепил к дому с одной стороны утепленную, с двойными рамами террасу, а с другой - теплицу, вернее сказать, оранжерею, где задумал выращивать круглый год не только огурцы, помидоры, редис и салат, но и дыни, арбузы и персики. А взяв однажды в школьной и районной библиотеках специальную литературу по садоводству и с восторгом вычитав скупые данные о том, что за отменные урожаи получались в подмосковных помещичьих хозяйствах в тридцатых-сороковых годах прошлого столетия, вознамерился удивить односельчан ананасами и виноградом.
За домом сразу начиналась бесподобная по красоте и царившему в ней первозданному покою березовая роща. Под сенью царственных застенчивых девственниц срубили черную баньку, рядом пробурили артезианскую скважину. По субботам парились самозабвенно, поддавали так, что дух перехватывало, нещадно хлестались березовыми веничками с добавкой можжевельника и крапивы. Зимой, раздухарившись до малинового цвета, ныряли в белоснежные мягкие сугробы, летом наперегонки рвали стометровку до Оки. Любимой присказкой отца по завершению субботнего ритуала было: "Сам Петр Великий повелевал хоть грязное белье продай, а после бани выпей".
Росс и Сальме приехали в Груздево как раз в банный день. Еще издали Иван увидел дымок меж стройных белых стволов. Не успели они выйти из машины, как услышали радушный бас Павла:
- Предлагаю истинно русский эмоционально-оздоровительный аперитив.
В дверном проеме баньки появился и он сам - облаченный в плавки сгусток мускул.
- Илья Муромец! - любуясь другом воскликнул Росс.
- От Добрыни Никитича слышу, - улыбаясь, Павел подошел к гостям, обнялся с Россом, представился Сальме: "Груздев". Она с любопытством его разглядывала: "Вот он какой. Слыхать слышала, и много всякого. Но чтобы живьем увидать - никак не думала". Подошел отец, крепкий ещё старик.
- Добро пожаловать! Угощайтесь нашим свежим парком.
Парок был отменный. Это Сальме, как эстонка, могла оценить в полной мере. Мать Павла, опрятная, на вид совсем ещё не старая женщина, бесшумно хлопотала у стола.
- Попробуйте моей домашней водочки, - отец налил в лафитники из литровой бутыли прозрачную жидкость. - Крепкая. Тройной перегонки...
Сальме, приехав на лето из Тарту к родителям, попробовала хуторской самогонки. Конечно, запах не самый приятный, зато крепость такая, что мгновенно шибает в голову и утром она не болит, если с бражкой не мешать. Груздевский продукт напомнил ей ту давнюю поездку. После второго тоста сладостная истома разлилась по всему телу, однако сознание оставалось ясным,мысли текли спокойно, ровно. "Зачем эта встреча? Что она дает Россу? Груздеву? Они - команда или каждый сам по себе? Что обо мне знает хозяин Росса? И что и как докладывал ему Иван?"
В перерыве между тройной рыбной похлебкой и зажаренным целиком поросенком, фаршированным гречневой кашей, Павел пригласил Ивана на перекур.
- Я более менее в курсе хода операции "Джони Уокер", - начал он, когда они отошли от дома довольно далеко. - Ты понимаешь, что не я сам жаждал познакомиться с Читой, хотя с точки зрения работы это не бесполезно. Смотри, Ваньк, она штучка серьезная. Гораздо серьезнее, чем тебе кажется. И опаснее.
Он как-то отчужденно взглянул на Росса, отчужденно и даже зло - так показалось Ивану.
- И ты и я знаем на собственной шкуре, что наша работа - не хлопоты домохозяйки на кухне. Хотя и там время от времени плита взрывается. По лезвию ходим или по минному полю, как сказал бы мой батя. А эта операция..., - он сделал глубокую затяжку, долго-долго выпускал дым через нос, - в ней столько заинтересованных сторон, замешаны такие интересы...
Он бросил недокуренную сигарету, тщательно втоптал её в землю.
- У меня даже возникает желание вынуть тебя из нее.
- Это невозможно, - спокойно возразил Росс. - Да и с какой стати?
- Я и сам знаю, что невозможно. Мы труса с тобою никогда не праздновали, но сейчас мне страшно.
"Странно, - подумал Росс. - Он будто извиняется за что-то. За что? Никогда его таким не видел".
- А, впрочем, трус в карты не играет, - улыбнулся он и Россу не понравилась эта улыбка - вымученная, фальшивая. - Бог не выдаст, свинья не съест.
"Что-то его мучает, - решил Росс. - Но говорить не хочет или не может. И не скажет. Что ж, плакать не будем. Вольному воля, спасенному рай".
- Вечер перезрел, - сказала мать, обращаясь к гостям, когда закончили трапезничать. - Вы, поди, намаялись за день. Я вам наверху постелила, там у нас две горенки. Вам (обращаясь к Сальме) в той, что слева от лесенки. Там перина пуховая.
- Эх, жаль Вера Ивановна в Москве, - вздохнул, зевая, Павел. - Пацаны, школа. А то бы пульку расписали, хоть бы сочинскую.
Росс вспомнил, как лет десять назад они с Павлом бывало просиживали ночь за преферансом. Славное было время, время самых смелых надежд, азартной, самозабвенной погони за знаниями, открытий и зубрежки. Да, да, изнурительной зубрежки до одури, иначе как можно было изучить за три года в дополнение к английскому ещё два иностранных языка. Иван и Павел были лучшими слушателями Военно-дипломатической академии, "отчаянными друзьями-соперниками", как назвал их однажды заместитель начальника по учебной части генерал Вагранян. Ибо ни один не хотел уступать другому ни в учебе, ни в спорте. И когда получили свои первые назначения - Павел в Дели, Иван - в Вашингтон, ревниво следили за успехами и неудачами друг друга. Правда, была между ними и существенная разница, которая не могла ускользнуть от наметанного взгляда съевших собаку на своем ремесле воспитателей: Иван при утверждении своего "я" думал прежде всего о деле; Павел же, казалось, был весь соткан из безоглядного, оголтелого самолюбия. Потому и погоны у него были уже генеральские, а у Ивана все ещё с двумя просветами. Лишь самые близкие знали, сколько разных чинов с красными лампасами перебывало с "племянницами" на этой славной дачке в Груздево.
Зато и чином и должностью не был обижен Павел. Жена Вера всячески избегала подобных компаний: "Чтобы я улыбалась и обслуживала этих старых кобелей и их грязных потаскух?! Ни в жизнь!" А мать и отец души не чаяли в Павлуше: "Он академик, ему и карты в руки. А нам только в радость гостей сыночка приветить. Мужики-то все гладкие, справные, девки-то в шляпках, грудастенькие, глазастенькие. Рази жалко баньку протопить да стол спроворить!" Вот и теперь они не спрашивали сына, кто приехал да зачем. Пашенькиным друзьям завсегда рады. Тем более, про Ивана он им рассказывал разное и не раз.
Росс и Сальме расположились в той спальне, где постель была без пуховой перины. Спать не хотелось. Сидели впотьмах в самодельных креслах-качалках, говорили вполголоса.
- Скажи честно, Груздев на меня, как в зверинце на мартышку хотел посмотреть? - Сальме смотрела на его профиль, который чернел на фоне белесого окошка. Не зная деталей, она тем не менее была в курсе того, что Груздев какой-то ниточкой привязан к операции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30