Все-все ", думал он, улыбаясь.
Новак открыв дверь, пригласил:
- Входи. Барка ты уже знаешь. Это Джонни Ингрэм. Джонни, это Эрл Слэйтер.
Эрл вошел в комнату, улыбаясь Барку, но когда он повернулся, подавая руку новому знакомому, легкий шок смущения и враждебности пронзил его: парень был цветным. Кричаще одетый чернокожий парень с коктейлем и сигаретой в руке.
- Что такое? - процедил он озадаченно и удивленно. - Что это, шутка?
Но Новак вел себя так, что стало ясно: это не шутка. Он сел на край кровати и сказал, тщательно подбирая слова:
- Джонни в деле, техасец. Этот парень делает мой план осуществимым. Ты понял?
Он поднял глаза и увидел на лице Эрла замешательство и гнев. Голос его стал резким:
- Ты понял?
- Да-а, конечно, - медленно процедил Эрл, неотрывно глядя на негра пылающими пустыми глазами.
- Ладно, садись. Мы готовы начать.
- Выпьешь, техасец? - предложил Барк, кивая на бутылку на столике.
- Да, дай немного чего-нибудь. У меня какой-то странный привкус во рту.
Барк налил виски поверх кубиков льда и передал стакан Эрлу. Затем добавил себе и уселся на подоконнике. Ингрэм аккуратно скрестил ноги. Стакан покоился на коленке. На его лисьем личике застыло выражение озорного удивления. Он дружелюбно захихикал и сказал:
- Клянусь, у вас черно-коричневый привкус во рту, мистер Слэйтер. В самой худшей форме. Правда - правда.
Эрл понял, что его провоцируют, но примиряющая улыбка Ингрэма смешала гнев с замешательством. Его бросило в жар, он сидел, как на иголках. И все же попытался взять себя в руки.
- Да, - наконец его прорвало. - Все правильно. Ты, я полагаю, малый сообразительный. - Но даже ему самому эти слова показались глупыми и лишними.
- Благодарю, - Ингрэм, как чертик, покачал головой.
- Садись, Эрл, - вмешался Новак. - Можешь устраиваться поудобнее.
В номере оставалось лишь одно свободное место: просиженное кресло рядом с Ингрэмом. Эрл взглянул на него и кисло улыбнулся:
- Сдается мне, я лучше постою.
Он прислонился к двери и сбил шляпу на затылок.
- Ладно, - спокойно согласился Новак, - Банк, который мы будем брать, расположен в тихом маленьком городке на юге Пенсильвании. Он называется Кроссроуд. Вы никогда о таком не слышали. Но после этого дела будете знать его, как свои пять пальцев.
Пока он описывал расположение города, дороги и автострады, ведущие к нему, Эрл, прикусив сигарету, краем глаза следил за негром. Чувство покоя и отличное расположение духа, которыми он так наслаждался, исчезли. Теперь грудь сжимало напряжение и неослабевающая, хотя едва заметная боль пульсировала во лбу.
"- Зачем они взяли в дело цветного? "- с тяжелой злобой думал он.
- Насчет дележки, - продолжал Новак. - Я на это дело истратил известную сумму. Так что прежде всего я её заберу. Оставшееся делим на четыре равные части... До последнего цента.
- Может быть, лучше рассказать им о затратах, - предложил Барк.
- Я к тому и веду.
Новак вытащил из заднего кармана лист бумаги и с минуту его изучал.
- Все здесь записано, ребята, можете ознакомиться, если хотите. Во первых - два автомобиля. Один из них - пикап, мы его используем в операции. Не на что взглянуть, но форсированный двигатель, и мчит он, как летучая мышь. Другая машина - обычный черный седан, который мы используем при отходе.
- После операции от машин мы избавимся, - добавил Барк. - Это собьет со следа погоню, - он потянул коктейль из стакана и осклабился. - Все пройдет, как по маслу.
- Обе машины с фальшивыми номерами и документами, - продолжал Новак. Когда полицейские пойдут по следу, выясняя их принадлежность, они выйдут на пару ребят, но и тогда номера и документы не подведут. Потому-то они и обошлись подороже. Но игра стоит свеч. Теперь о другом. Одежда официанта, куртка и фуражка для Ингрэма - здесь. Еще кое-каких принадлежностей я коснусь позже. Все это обошлось в шестьдесят пять сотен баксов. Я возьму их из добычи, прежде, чем начнем её делить. Все ясно?
- Ну что же, отлично, - кивнул Эрл. - Сквитаемся и дальше. Все равны.
- Точно. - Новак согласно покивал. - И вот ещё о чем я хотел бы сказать: большинство дел провалилось, когда вся сложная техническая работа была уже закончена. Например, дело Бринка. Другой случай, в Торговом банке Детройта, прошлым летом. Прекрасная работа, спланированная классными специалистами, ничего не упущено, - Новак заходил по комнате. - Но все эти специалисты сейчас в тюрьме. И знаете почему? Потому что за ними тянулись всякие сомнительные рассчеты. И у вас должна болеть голова, что кто-то может вас заложить. Вот где начинаются беды. Человек делил риск со всеми на равных, но был как-то ущемлен при дележе. Приходит время, когда он переберет спиртного, все, что накипело в душе, взорвется, и он заговорит. Вот почему слишком умные специалисты схвачены за хвост и упрятаны за решетку. Но с нами этого не случится. В этом деле каждый окажется в том же самом дерьме, если что-то пойдет не так, и потому каждый получит равную долю добычи.
Новак встал и поставил пустой стакан на столик.
- Я потратил время и деньги, чтобы выбрать именно этот банк, и не хочу никаких проблем, ни сейчас, ни потом. За три недели я собираюсь сделать из вас классно отлаженных роботов. Я все спланировал, а вы должны четко выполнять команды. Теперь - с чего начнем...
Ингрэм достал ещё одну сигарету, Новак принялся подробно объяснять детали операции, подчеркивая особенности задач каждого участника и их ответственность. Лишь чудовищным напряжением Ингрэму удавалось изобразить внимание. Все его силы уходили на то, чтобы сидеть спокойно и слушать Новака. Холодная, презрительная улыбка техасца не давала никакой возможности сосредоточиться на том, что тот говорил. Слова просто рассыпались на бессмысленный набор звуков.
Ингрэм знал, что такое ненависть. Он слышал и видел в жизни достаточно, чтобы убедиться, что ненависть - столь же осязаемая вещь, как асфальт тротуара. Но всю жизнь он прожил на севере, в большом городе, в том районе, где чернокожие составляли подавляющее большинство. Там он был застрахован от неприятностей, вращаясь среди знакомого цветного люда и занимаясь своим собственным бизнесом. Он даже не одобрял негров, зарабатывавших на жизнь в ресторанах и барах для белых. С какой стати рисковать нарваться на грубость из-за сэндвича или бокала пива? Вот какие у него были взгляды.
В своем окружении он чувствовал себя спокойно и безопасно. Достиг определенного положения. Люди прислушивались к его мнению с уважением. Даже с белыми он ладил в лучшем виде. Он знал множество полицейских, ростовщиков и букмекеров. В делах они относились к нему в рамках приличия. Он даже непринужденно болтал с ними о спорте и политике, но никогда не пересекал границу дозволенного. Если разговор касался социальных или расовых проблем, он сразу стушевывался, изображая вежливое безразличие. Его неписанным правилом стало избегать определенных тем и выражений в присутствии белых. И тем более он избегал вмешиваться в разговоры, где его комментарии не были для них желательны.
Это негласное соглашение прекрасно его устраивало, грех жаловаться. Он был солидной лягушкой в черном болотце, где собирался оставаться и впредь. Ему не было нужды устраивать разборки в пруду для белых. Но несмотря на конформизм и взращенную терпимость, страх тлел где-то в глубине его души и был неискореним, как детский ужас перед темнотой и чужаками.
Иногда в подземке или в уличной толпе он вдруг ощущал, что кто-то усиленно его разглядывает. Это всегда вызывало ощущение скованности, он начинал нервничать, ощущая свою беззащитность. Обычно в таких случаях он пытался не оглядываться, отвлечься, разглядывая что-нибудь нейтральное: афиши в подземке или витрины магазинов на улице. И все-таки в конце концов беспокойство и возбуждение заставляло его осторожно изучать людей вокруг себя, заранее ожидая обнаружить кого-то, уставившегося на него с отвращением и злобой.
Как раз так глядел на него техасец. И это заставляло Ингрэма ощущать страх и безнадежность. Но что хуже всего, вызывало в нем чувство вины и стыда за себя, будто он заслужил такой взгляд. Это ранило, словно удары бича.
Бывали времена, когда он воспринимал это не так болезненно, но среди своих, когда другие цветные смеялись по этому поводу. И он утешался их коллективным презрением.
"- Пусть смотрят, пусть глазеют. Что они, никогда не видели черных? Никогда?" - шутили приятели.
Но однажды случилось то, что усилило зловещий смысл случайных взглядов, отвращения и ненависти. Мать поехала к сестре в Мобил, что в Алабаме, и заболела. Пришлось Ингрэму везти её домой. Он как раз вернулся из армии, оставил свои роскошные наряды на Севере и старался держаться потише, помня только о деле. К его удивлению большинство белых южан относилось к нему в духе странной старинной традиции: между ними существовала пропасть, четко обозначенная и непреодолимая, но в рамках дозволенного он встречал только вежливость и даже тактичность.
Инцидент произошел в поезде, на обратном пути. В городе Аннистаун случилась непредвиденная остановка. Никто не знал почему. Но пошли какие-то слухи и зловещее возбуждение стало распространяться по общим сидячим вагонам. Понадобился врач: в спальном вагоне что-то случилось. Народ зашевелился, то тут, то там стали закуривать, в темноте спички вспыхивали, как сигнальные огни. Желтоватые фонари освещали маленький деревянный вокзал. Лил дождь и казалось, что улицы залиты золотом.
В их вагон просочились новости: с белой женщиной случилась истерика и врачу пришлось назначить успокоительное. В полной тишине они даже слышали её рыдания. Ингрэм завернулся в пальто и пытался снова заснуть. Напротив, через проход, мирно посапывала мать, её большое мягкое тело покачивалось в такт дыханию. Она спала спокойно и безмятежно, а он не мог даже задремать. В вагоне громко болтали и суетились, расхаживая взад-вперед, так что никак не удавалось отключиться.
Наконец он вышел в тамбур и там, находясь в странно раздерганном состоянии, разговорился с цветным проводником. Тот сообщил, что же все-таки случилось. Женщина обвиняла проводника её вагона в том, что тот к ней приставал, что пытался открыть шторки её спального места или что-то в этом роде. Из-за истерики от неё нельзя было добиться толку. Проводник на этом рейсе работал давно, и парень утверждал, что знает того много лет и что женщина просто выжила из ума. Просто все вообразила и выдумала.
Они разговаривали друг с другом вполголоса, со странной таинственностью. Затем Ингрэм вернулся на место, поднял воротник пальто и втянул голову, стараясь придать себе вид покоящегося в темноте бесформенного и безобидного предмета.
Но спустя некоторое время, невольно прислушиваясь, он понял, что на станции собирается толпа мужчин. Те стояли, оглядывая поезд, вполголоса перебрасываясь какими-то репликами, в желтом свете станционных фонарей лица их казались длинными и сонными. Но очередная вспышка выхватывала их из темноты, и Ингрэм видел, что глаза пылали, настороженные и готовые к безрассудству.
Пока толпа вела себя пассивно, но Ингрэм чувствовал в ней напряженную готовность к подстрекательству, к взрыву от любой искры, и тяжелое, непробиваемое упрямство. Они скучились в крепко сбитый клубок, связанные вместе едиными, вбитыми с детства понятиями. И не нужно было никаких слов...
Кто-то включил в вагоне свет, и мужчины на перроне увидели в окне Ингрэма. Один указал на него, остальные подвинулись ближе, не отрывая от него загоревшихся глаз.
Сначала это было возбуждение и любопытство, и Ингрэму представилось, что он какое-то чудище или заморское животное в клетке зоопарка. Но тут их настроение быстро изменилось, превратившись в странную смесь радости и свирепости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35