Второе веское доказательство его вины дала проверка расписания движения поездов на этом участке в ночь катастрофы. Перед сошедшим с рельсов скорым поездом No 10 по расписанию в 23 часа 53 минуты по виадуку должен был пройти порожний товарный состав No 1358. Таким образом, ему предназначалось стать жертвой покушения. То, что на его месте оказался наполненный сотнями людей скорый поезд, без сомнения, было делом рук Андьяла. Как было записано им самим в журнале станции Торбадь, он по собственной инициативе с помощью стоп-сигнала задержал товарняк на станции и после катастрофы направил его по запасному пути.
Кто же теперь будет сомневаться в виновности начальника станции? Запись в станционном журнале бесспорно доказывала, что Андьял задержал товарный состав, чтобы дать возможность осуществить диверсию со скорым поездом. Его отпечатки пальцев на батарейках адской машины подтверждали то, что он установил взрывное устройство на виадуке, а игра в карты с Лейпником в трактире деревни Торбадь замыкала круг. Он был знаком с человеком, который оставил на месте преступления письменное свидетельство политических мотивов диверсии. Так была замкнута цепь доказательств, роковая для начальника станции Йозефа Андьяла.
Хотя премьер-министр Карольи с великой радостью воспринял сообщение полковника Фаркаша, он тем не менее стал настаивать, чтобы от начальника станции как можно скорее было получено признание, поскольку это даст возможность на открытом процессе в военно-полевом суде разоблачить его связи с коммунистами и предать гласности имена его "хозяев". Со всей настойчивостью он втолковывал полковнику:
- Этот жалкий начальник станции и гроша ломаного не стоит, если не скажет, кто за ним стоит. Мне нужны имена, он должен признаться, кто его купил и сколько он получил за свое участие. Если этот человек не расскажет обо всем публично и по собственной воле, мы осрамимся на весь свет. Вы это понимаете?
В ответ полковник щелкнул каблуками. На его тонких губах промелькнула надменная усмешка, которая выражала примерно следующее: "Если дело только за признанием, то уж я тебе его добуду".
Однако вслух он со сдержанным подобострастием государственного чиновника произнес:
- Ваше превосходительство, я сделаю все, что в моих силах. Он сломается под тяжестью улик. Это лишь вопрос времени.
Когда Фаркаш попрощался, еще раз щелкнув каблуками, и почти дошел до высокой двери огромного кабинета, премьер-министр окликнул его и цинично проговорил:
- Относительно того, что он "сломается", я не хотел бы понять вас слишком буквально, полковник. Подумайте о том, что этому человеку предстоит еще выступать на открытом процессе. Другой исход может оказаться для вас весьма неприятным...
Полчаса спустя начальник станции Йозеф Андьял был подвергнут полковником Фаркашем и его адъютантом обер-лейтенантом Ковачем усиленному перекрестному допросу. Около полуночи заспанного Андьяла отвели в расположенную в подвале комнату без окон, с голыми стенами. Меблировка ее состояла из простого стола, стула с кожаными ремнями для пристегивания к спинке и ножкам и двух рефлекторов, точно таких, которые, как известно было Андьялу, использовались для ночных ремонтных работ на путях.
До сих пор его допрашивали только в рабочем кабинете полковника. Новая обстановка возбудила в нем страх. Андьял с опаской сел на стул.
Полковник остался на заднем плане, допрос начал Ковач. Почти дружеским тоном он спросил:
- Ну что, Андьял, как насчет того, чтобы сказать теперь правду?
Начальник станции тряхнул головой и ответил усталым голосом:
- Но ведь я же вам сказал правду. Я не имею никакого отношения к этому преступлению. Поверьте мне наконец!
Словно он и ждал подобного ответа, обер-лейтенант повернулся к своему начальнику и полным иронии голосом сказал:
- Наш друг Андьял разговаривает так, будто он очень устал. Не добавить ли мне немного праздничного освещения, господин полковник, чтобы приободрить его?
- Да, включите-ка оба рефлектора, Ковач. Что-то здесь темновато. При ярком свете лучше говорится.
Ковач нагнулся, подсоединил силовой кабель, и в то же мгновение зажглись оба прожектора. Как фотограф, он направил свет на лицо начальника станции.
Чтобы укрыться от яркого света и невыносимого зноя, Андьял нагнулся вперед и оперся локтями на бедра. И тут обер-лейтенант сильно ударил его кулаком в лицо, попав по губам и носу, так что голова откинулась назад и из ноздрей потекла кровь. Ковач с издевкой крикнул железнодорожнику:
- Только не надо изображать усталость, мой милый, сиди прямо, чтобы мы видели, говоришь ли ты правду!
Андьял больше не осмеливался хоть немного наклонить голову. Сощурив глаза, он наблюдал за тем, как полковник разложил на столе фотографии его отпечатков пальцев и батарейки от карманного фонарика и выжидательно посмотрел на него. Начальник станции догадался, какие доводы собирались привести офицеры, и стал быстро говорить:
- После катастрофы я первым оказался на виадуке. Я увидел батарейки между рельсами и поднял их. Конечно, на них могут быть мои отпечатки пальцев. Но ведь я не приносил взрывчатку. Спросите у советника Швейнитцера, я ему рассказывал, что нашел остатки адской машины и трогал их. Так что все это лишь случайность, роковое стечение обстоятельств.
На какое-то мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина, лишь тихо гудели прожекторы. Полковник кусал губы и вопросительно смотрел на своего адъютанта. Утверждение Андьяла полностью обесценивало как улику отпечатки пальцев.
Охваченный внезапной яростью, Ковач вдруг схватил железнодорожника за ворот кителя и стал трясти так, что тот несколько раз ударился головой о стену. При этом он кричал ему в лицо:
- Ты называешь это случайностью, свинья? А то, что ты задержал на станции порожний товарный состав, чтобы на воздух взлетел скорый поезд, - тоже случайность? И здесь ты невиновен? Так, что ли?
Ковач продолжал трясти его, но тут Андьял неожиданно взвился, вскочил со стула и в отчаянии завопил:
- Да вы с ума сошли! Я задержал товарный состав, потому что скорый поезд шел с опозданием на три минуты. Вы можете это проверить. Если бы скорый стал ожидать, пока товарняк пройдет виадук, то добавилось бы еще пять минут опоздания. На всех железных дорогах мира в таких случаях право преимущественного проезда всегда получает международный скорый поезд. Я невиновен. Уберите же наконец эти прожекторы!
Энергичным движением Ковач вернул вскочившего начальника станции на место. Он не знал, как ему быть дальше, и беспомощно посмотрел на полковника. Андьял, завалившись, сидел на стуле; потоки горячего пота бежали по лицу, губы высохли от зноя прожекторов. Полковник коротко кивнул Ковачу. Обер-лейтенант без дальнейших пояснений понял значение кивка: допрос на износ! То есть обрабатывать до тех пор, пока человек окажется не в состоянии сопротивляться.
После более чем двенадцати часов напрасных попыток получить признание допрос был прерван "из-за полной неспособности давать показания", как было записано в протоколе. От жары и побоев Андьял потерял сознание! Ему дали лишь несколько часов на то, чтобы прийти в себя. Затем снова подвергли, как говорится в официальном сообщении следственной группы, усиленному перекрестному допросу. На этот раз он продолжался восемь часов, и опять до полного физического истощения. Признания Андьял так и не сделал. Каждый день и каждую ночь таскали его на допросы, все ужесточая их новыми мучениями. Его уже не спрашивали о подробностях покушения, а стремились лишь к одному: сломать его физически и морально, пока он наконец не признается во всем, что от него захотят услышать.
В это время произошло событие, на которое никто не обратил внимания, в том числе и в следственной группе, хотя оно привело к сенсационному повороту дела и весьма причудливому объяснению одного из самых загадочных преступлений в истории криминалистики.
25 сентября 1931 года, почти через две недели после катастрофы, в управление Венгерской государственной железной дороги поступило заявление от проживавшего в Вене владельца завода Сильвестера Матушки, в котором он требовал две с половиной тысячи пенге в качестве компенсации за материальный ущерб, причиненный ему в результате железнодорожной катастрофы.
Как принято в подобных случаях, железнодорожное управление предприняло действия по проверке обоснованности требования о возмещении ущерба. Для этого у него было заключено что-то вроде краткосрочного договора с одним будапештским частным детективом по имени Йозеф Хабли, бывшим полицейским служащим, который с грехом пополам кормился тем, что наблюдал за подозреваемыми в супружеской измене мужьями и женами.
Частный детектив Хабли по ходатайству следственной группы тайной государственной полиции немедленно получил задание навести справки. Как и прежде, считалось, что переживший катастрофу директор завода, который пошел затем молиться в церковь, никак не может быть преступником.
Йозеф Хабли даже не подозревал, какие сюрпризы ожидали его впереди. Он лишь хотел установить, действительно ли требовавший две с половиной тысячи пенге компенсации за причиненный ущерб директор завода Матушка ехал в потерпевшем крушение поезде. Если бы он нашел этому подтверждение, его задача была бы выполнена. Хабли сделал единственно возможное в данной ситуации: просмотрел составленные командами спасателей списки раненых во время крушения и нашел там запись, что директор завода Матушка получил помощь и зарегистрирован как легкораненый. Тем самым, казалось, подтверждалось, что он ехал в скором поезде No 10. Хабли мог бы этим и удовлетвориться. Но какое-то странное чувство, необъяснимое сомнение заставило его искать дальше. В списке раненых было также записано, что директор Матушка ехал в венском пассажирском вагоне. Тут Хабли удивился. Продолжительность поездки из Будапешта в Вену составляла свыше семи часов. Скорый поезд ехал ночью и имел в своем составе два спальных вагона. Не странно ли, что хорошо обеспеченный директор и владелец завода вместо удобного спального вагона воспользовался общим пассажирским вагоном?
При дальнейшем изучении документов Хабли обратил внимание еще на две странности. Венский пассажирский вагон при падении с виадука полностью разрушился. Его пассажиры были извлечены из-под обломков либо мертвыми, либо тяжело раненными. Как же сумел господин Матушка отделаться легкими повреждениями? Более того, газетная вырезка, которая лежала в деле, была снабжена фотографией так счастливо спасшегося директора завода. И на этом, сделанном вскоре после катастрофы, снимке Матушка выглядел настолько элегантно, будто только что сошел со страниц журнала мод, а не выбрался из разрушенного вагона скорого поезда.
Сомнение, которое появилось у Хабли сначала чисто интуитивно, вероятно в силу профессии, получило теперь более веское подтверждение. У него возникло убеждение, что этот "директор Матушка" был всего лишь бедным жуликом, который использовал благоприятную возможность, чтобы урвать пару тысяч пенге в виде компенсации. Гипотеза Хабли сводилась к следующему: Матушка ехал в оставшемся на виадуке вагоне и обманным путем зарегистрировался как пассажир упавшего вагона, поскольку учуял возможность получить денежную компенсацию. Он выдал себя за директора завода, чтобы исключить всякие подозрения. Кто же может заподозрить директора завода в подобных вещах?
Детектив Йозеф Хабли очень гордился этими криминалистическими выводами и, охваченный охотничьим азартом, на свой страх и риск начал новое расследование, которое выходило за пределы его компетенции. Он затребовал в венском управлении полиции конфиденциальную характеристику Матушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44