- Что случилось?
- У Бертона как будто. Прорыв инфекции.
- А он-то цел?
- Сомневаюсь, - кинул он на бегу. Она пустилась за ним вдогонку.
Из морфологической лаборатории вышел Ливитт и присоединился к ним. Теперь они бежали втроем, бежали что есть мочи по плавно изгибающемуся коридору, и Холлу еще подумалось, что для своего возраста Ливитт бежит очень легко. И вдруг тот остановился. Замер как вкопанный. И не мигая уставился на мерцающее табло и на лампочку над ним, которая вспыхивала и гасла, вспыхивала и гасла.
Холл оглянулся:
- Пошли скорее…
- Ему плохо, - сказала лаборантка.
Ливитт не двигался. Он стоял с раскрытыми глазами и в то же время как будто спал. Руки плетьми бессильно свисали по бокам.
- Доктор Холл!
Холл остановился, потом повернул назад.
- Питер, старик, пошли, нам нужна ваша… Он не договорил, потому что Ливитт уже не слышал его. Ливитт глядел прямо перед собой на мигающий свет. Когда Холл провел рукой у него перед глазами, Ливитт не среагировал - не заметил. И тут Холл вспомнил, что микробиолог и раньше боялся мигающего света, отворачивался от пульсирующих ламп и отшучивался, когда его расспрашивали об этом.
- Вот чертов сын, - сказал Холл. - И надо же, чтобы это началось именно сейчас…
- Да что с ним? - спросила лаборантка.
Из уголка рта у Ливитта вытекла струйка слюны. Холл быстро подошел к нему сзади и обратился к лаборантке:
- Встаньте прямо перед ним и прикройте ему глаза рукой. Не позволяйте ему смотреть на лампу…
- Почему?
- Потому что она мигает три раза в секунду.
- Вы хотите сказать…
- Что вот-вот начнется припадок.
И тут как раз припадок и начался.
Колени Ливитта мгновенно подогнулись, и он рухнул на пол. Упал он на спину, и по телу его прокатилась волна крупной дрожи. Сначала задрожали кисти рук и ступни, потом тряска охватила руки до плеч и ноги и, наконец, все тело. Судорожно стиснув зубы, он издал прерывистый стон. Голова заколотилась по полу.
Холл подсунул ему под затылок ногу: уж лучше пусть колотится о ногу, чем о твердый пол.
- И не пытайтесь открыть ему рот, - сказал Холл. - Все равно не сможете - судорога…
На брюках у Ливитта появилось и стало разливаться желтое пятно.
- Сейчас может начаться общий спазм, - продолжал Холл. - Бегите в аптеку - сто миллиграммов люминала. Быстро, как только можете. И шприц. Потом, если надо, переведем его на дилантин…
Ливитт всхлипывал сквозь судорожно сжатые зубы, по-звериному завывая. Скованное судорогой тело его стучало о пол, словно бревно.
Но тут подоспела лаборантка со шприцем. Холл подождал, когда судороги стихнут, и сделал укол.
- Останьтесь с ним, - обратился он к девушке. - Если приступ повторится, сделайте то же, что я, - подложите ногу ему под голову. Думаю, что все обойдется. Только не трогайте его с места…
И Холл бегом бросился в секционную.
***
Он подергал ручку - и только через несколько секунд сообразил, что лаборатория отсечена и герметически изолирована: значит, туда прорвалась инфекция. Холл прошел в комнату Главного контроля. Там сидел Стоун, а с экрана внутреннего телевидения на него смотрел насмерть перепуганный Бертон.
Вид у Бертона был страшный, лицо бледное, дыхание отрывистое, речь несвязная. В общем выглядел он как приговоренный к смерти, да, собственно, так оно и было.
- Ну, не волнуйтесь, старина, не волнуйтесь, - пытался успокоить его Стоун. - Все будет хорошо. Главное - не волнуйтесь…
- Мне страшно, - шептал Бертон. - Господи, как мне страшно…
- Успокойтесь, старина, - увещевал Стоун. - Мы же знаем, что «Андромеде» не нравится кислород. Вот мы и накачиваем сейчас в вашу лабораторию чистый кислород. Это поможет вам продержаться… - Он повернулся к Холлу. - Почему так долго? Где Ливитт?
- У него припадок.
- Что?
- Ваши лампочки мигают три раза в секунду, и у него случился припадок.
- Что-о?
- Эпилепсия. Сначала легкий припадок, а потом очень тяжелый - с тоническими судорогами, недержанием мочи и всем прочим. Я ввел ему люминал - и сразу же сюда…
- У Ливитта - эпилепсия?!
- Выходит, что да.
- Должно быть, он и сам не знал, - сказал Стоун. - Не понимал, наверно…
И тут Стоун вспомнил про запрос на повторную энцефалограмму.
- О нет, - сказал Холл, - отлично знал. Сознательно избегал глядеть на мигающий свет, знал, что это может вызвать припадок. Я уверен, что знал. Уверен, что случались приступы, когда он вдруг терял представление, что с ним происходило, когда какие-то минуты начисто выпадали из жизни и он не мог ничего вспомнить…
- Сейчас ему лучше?
- Ничего. Держим на успокаивающих…
- Бертону мы качаем чистый кислород, - пояснил Стоун. - Это должно помочь ему, пока мы не разберемся… - С этими словами он отключил микрофон внутренней связи с Бертоном. - Фактически кислород начнет поступать к нему лишь через несколько минут, но я ему сказал, что уже начал. Он там герметически изолирован, так что распространение инфекции приостановлено. В остальных помещениях базы все в порядке - пока…
- Как это могло случиться? - спросил Холл. - Как могла произойти утечка?
- Должно быть, где-нибудь полетела прокладка, - ответил Стоун. И понизил голос:
- Мы знали, что рано или поздно это должно произойти. Любая изоляция со временем сдает…
- Вы думаете, это случайность?
- Конечно. Просто авария. Здесь так много всяких прокладок, так много резины разной толщины. Дайте срок, они все посыплются. Бертону просто повезло очутиться там, где случился первый прорыв.
Холл отнюдь не испытывал уверенности, что все действительно так просто. Он глянул на экран - Бертон дышал учащенно, грудь его от ужаса ходила ходуном.
- И давно это произошло?
Стоун бросил взгляд на часы, отрегулированные на остановку в случае ЧП. Теперь они показывали время, прошедшее с момента разгерметизации.
- Четыре минуты назад.
- И Бертон все еще жив?
- Да, слава богу…
И тут Стоун нахмурился. До него дошло, что это действительно странно.
- Почему? Почему он все еще жив? - раздельно и медленно повторил Холл.
- Кислород…
- Вы сами сказали, что кислород еще не подали. Что же защищает Бертона сейчас?..
В этот миг переговорное устройство донесло до них голос Бертона:
- Послушайте… Я хотел бы, чтобы вы попробовали на мне одну вещь…
Стоун включил микрофон.
- Какую?
- Калоцин.
- Нет, - отрезал Стоун.
- Черт возьми, ведь речь идет о моей жизни…
- Нет.
- А может, попробовать? - начал Холл.
- Ни в коем случае. Мы не имеем права. Даже пробовать не имеем права…
***
Калоцин представлял собою, вероятно, самый строго охраняемый американский секрет за последние десять лет. Это был медикамент, выделенный фармацевтической фирмой Йенсена весной 1965 года под индексом UJ-44759W, или сокращенно К-9. Открытие произошло случайно, в ходе цикла обычных проверочных испытаний, которые Йенсен проводил со всеми вновь полученными соединениями.
Все фармацевтические компании проводят подобные испытания с целью выявления потенциальных биологических возможностей новых препаратов. В цикл испытаний входят в общей сложности 24 различные пробы, и выполняются они на лабораторных животных - крысах, собаках и обезьянах.
Препарат К-9 проявил на испытаниях довольно странные свойства. Он подавлял рост. Детеныш, которому вводили препарат, никогда не достигал размеров взрослой особи.
Этот факт послужил толчком к новой серии испытаний, и та дала еще более интригующие результаты. Препарат, как выяснил Йенсен, подавлял метаплазию, то есть превращение нормальных клеток организма в аномальные предшественники раковых клеток. Йенсен пришел в восторг и незамедлительно начал еще более интенсивные исследования.
К сентябрю 1965 года уже не оставалось сомнений, что калоцин способен приостанавливать рак. Механизм действия препарата был по-прежнему неясен, но он, несомненно, препятствовал размножению вируса, вызывающего миелоидную лейкемию. Животные, которым был введен препарат, не заболевали, а больные показывали заметное улучшение.
Персонал фирмы был взволнован. Вскоре обнаружилось, что калоцин - противовирусный препарат широчайшего спектра действия. Он убивал возбудителей полиомиелита, бешенства, лейкемии и бородавок. Мало того, как ни странно, калоцин убивал также и бактерии.
И грибки.
И паразитов.
Каким-то неведомым образом препарат уничтожал любые организмы одноклеточной или еще более простой структуры - и совершенно не влиял на сложные системы органов, на группы клеток, образующие крупные общности. В этом смысле действие калоцина было на редкость избирательным.
По существу калоцин представлял собою универсальный антибиотик. Он убивал любые микробы, даже те, которые вызывают обычную простуду. Естественно, возникали и побочные явления: заодно уничтожались и полезные бактерии кишечного тракта - все животные, на которых пробовали препарат, поголовно страдали расстройствами желудка. Но разве это можно было назвать высокой ценой за излечение от рака?
В декабре 1965 года сведения о препарате были неофициально сообщены некоторым правительственным учреждениям и ответственным работникам здравоохранения. И тогда-то у калоцина впервые нашлись противники. Многие, включая Джереми Стоуна, потребовали даже запрещения препарата.
Однако аргументы, которые они выдвигали, казались чисто теоретическими, и фирма, чуя миллиардные прибыли, упорно настаивала на проведении клинических испытаний. В конце концов правительство, Министерство здравоохранения, образования и социального обеспечения и Управление продовольственных и медицинских товаров пошли навстречу Йенсену и дали санкцию на клинические испытания препарата. Они были начаты в феврале 1966 года, и первыми людьми, получившими калоцин, были 20 неизлечимо больных раком и 20 добровольцев из тюрьмы штата Алабама. Все 40 пациентов принимали препарат ежедневно в течение месяца. Результаты соответствовали ожидаемым: добровольцы испытывали побочные неприятные явления, однако ничего серьезного, а у больных раком наблюдалась поразительная ремиссия симптомов - свидетельство излечения. Первого марта 1966 года всем сорока перестали давать калоцин. Через шесть часов все сорок умерли.
Произошло то, что Стоун предсказывал с самого начала. Он говорил, что за многие века сосуществования человек постепенно выработал очень точно сбалансированный иммунитет по отношению к большинству микроорганизмов. Сотни различных видов вирусов и бактерий обитают на коже, в легких, кишечнике и даже в крови. Потенциально все они смертельно опасны, однако человек постепенно приспособился к ним, и лишь некоторые из них способны теперь вызывать у него болезни.
Этим обеспечивалось весьма точно отрегулированное равновесие. С привнесением препарата, убивающего все бактерии, мы нарушаем равновесие, уничтожаем плод многих веков эволюции. Мы открываем путь сверхинфекциям, и перед нами возникает проблема новых микроорганизмов, вызывающих новые болезни.
Стоун оказался прав: все сорок человек умерли от ужасных и непонятных, ранее никогда не виданных болезней. У одного все тело с головы до ног раздувалось до тех пор, пока он не погиб от отека легких. Другой пал жертвой бактерии, в течение нескольких часов начисто разъевшей его желудок, третий был поражен вирусом, который превратил его мозг в желеобразную массу.
И так все сорок.
Йенсен был вынужден прекратить испытания препарата. Правительство, убедившись, что Стоун сумел понять суть дела, приняло его первоначальное предложение и наложило категорический запрет на любую информацию и любые опыты, связанные с калоцином.
С тех пор прошло уже два года. И вот теперь Бертон попросил дать ему калоцин…
- Нет, - повторил Стоун еще раз, - у вас не будет и одного шанса из тысячи. На время он, возможно, вас поддержит, но, как только мы лишим вас калоцина, вы не выживете…
- Вам-то легко говорить, сидя там, где вы сидите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37