Последнее словосочетание напомнило школьные годы, которые вспоминались, вообще-то, редко и без свойственной большинству выпускников ностальгии, Павел и советская школа друг друга крепко не любили.
Юноша упорно не желал вписываться в Систему и вызывал у учителей недоумение. "Такой способный, - говорила матери классная руководительница, а ведет себя..." - "Шалит?" - беспокоилась Зинаида Антоновна. - "Да нет, наоборот - слишком пассивен: не принимает участия ни в самодеятельности, ни, что самое главное, в общественной работе. А в последнее время стал позволять себе очень скверные высказывания". - "Матерился, что ли?" - "Этого еще не хватало! - злилась учительница. - Заявил на днях, будто на Западе рабочие живут лучше, чем у нас!" - "А-а, так это сестра моего бывшего мужа ему рассказывала. Она живет сейчас в Америке, клинику свою имеет..." - "И вы позволяете сыну общаться с изменницей Родины?!"
Павел, как один из лучших в классе учеников, должен был вступить в комсомол в числе первых. Однако от этой чести отказался, объяснив свое решение недостаточной зрелостью для столь ответственного шага. Гордые своей элитностью, назначенные в первенцы девчонки пожали плечами и покрутили пальцами у виска. "Классуха" учуяла в отказе антисоветчину, но промолчала. А в следующем учебном году у Павла вдруг заметно ухудшились оценки, и вот тогда она намекнула, что пора делать ответственный шаг: как бы не перезреть...
В армии оказалось полегче - там хоть не задавали домашние задания. Радисты, разгружая каждые два-три месяца по три-четыре вагона угля, бывало, тосковали: "В школу бы сейчас; такая была лафа!" Но Павел, ковыряя ломом в трясущихся руках спрессованный уголь, упрямо бубнил: "Я уж как-нибудь здесь... Всего-то два года!" Возвращаясь с ночного дежурства, смена шла не спать, а на политзанятия. Где подавляющее большинство благополучно дремали. Павел чаще всего тоже засыпал, если только замполит не трогал Прибалтику. Но там во всю цвела "поющая революция", и речь о бунтарских республиках заходила чуть ли не каждую неделю. "Наши внутренние враги, пользуясь Перестройкой и Гласностью, пытаются расшатать Советский Союз, а в перспективе - и вовсе развалить. Полигоном для них стали республики Прибалтики, в которых так называемые Народные фронты открыто агитируют за отделение Эстонии, Латвии и Литвы от СССР". "Борется ли Советский Союз за свободу народов Африки?" - спрашивал Павел. - "Конечно!" - "Так чем прибалты хуже негров?" - "Ничем. Но два наряда вне очереди вы заработали!" Странно, но служившие в полку представители бунтарских прибалтийских народов в эти разговоры никогда не вмешивались, да и вообще устраивались, как правило, очень недурно: кто - в музыканты, кто - в повара, а кто - и в генеральские водители.
А какой был шум, когда Павел первым в полку вышел из комсомола! Наказать не решились - времена были уже не те. Но припугнуть пытались. И дрогнуло сердце, когда вразумлять отщепенца пришел офицер из особого отдела. Капитан хорошо изучил личное дело Павла и понимал, что переубедить парня не в силах, так что особо и не старался. Но под конец беседы с грустью сказал: "Дурачок ты, дурачок! Не нужен ты будешь эстонцам в их независимой Эстонии..."
Вернувшись домой, Павел поначалу, что называется, "притащился": не было над ним теперь ни учителей, ни офицеров - никого. Он от всего сердца радовался происходящим переменам, штудировал литературу по архитектуре и мечтал о том, какие замечательные дома будут строиться по его проектам лет через шесть. Когда в Эстонии проводился референдум по вопросу выхода республики из состава СССР, он, естественно, сходил и проголосовал за отделение.
Экономика разваливающегося СССР приходила в упадок, жизнь все дорожала и дорожала. У матери уже не хватало сил тянуть две работы, а одной зарплаты ей с сыном хватило б только на жалкое существование. И Павел вместо института пошел на завод. Как он тогда надеялся, года на два - пока не утрясется...
А после распада ненавистной Империи вдруг с горечью вспомнились слова капитана-особиста. Парламент независимой Эстонии быстренько состряпал на базе конституции тридцать восьмого года пакет законов, одним махом превративший треть населения в "иностранцев". "Ладно, ты, мам, действительно приехала, бог с ним, - соглашался Павел с тяжелым сердцем. - Но я-то здесь родился!" Были введены издевательские категории по владению эстонским языком. По базарам зашныряли проверяющие, строго следившие за исполнение Закона о языке и с упоением слушали, как русские продавец и покупатель мило беседуют на безумно корявом, но строго государственном. Из госучреждений стали пачками увольнять неграждан, не владеющих эстонским в утвержденных парламентом пределах, а вместе с ними и владеющих, но кому-то неугодных. В скором времени подготовили закон о близящемся переводе русских гимназий преимущественно на эстонский язык преподавания. А чтобы страну не наполнили российские шпионы, парламент запретил предоставление эстонского гражданства по супруге. Как это депутаты о шпионках не подумали?
Довольно скоро Павел стал понимать, что в новую Систему он не вписывается так же, как и в прежнюю. Потому что она, как и ее предшественница, строилась на крайностях, только диаметрально противоположных. Раньше воспевались бедность, теперь во главу угла поставили богатство; в прежние времена карьеру вершили исключительно с красным партбилетом, в новые - только с синим эстонским паспортом; еще недавно политически грамотный житель Эстонии хаял загнивающий Запад и воспевал "старшего брата" всех народов... Ну, и так далее...
- Вечно перевернутой с ног на голову наша жизнь не будет, - Юрий Антонович провел пятерней по лысине и убежденно заявил: - Понадобятся люди с мозгами и образованием, еще как понадобятся!
- Но жить нормально хочется уже сегодня, - признался Павел. - Когда все утрясется, мне будет лет сорок.
- И что ты предлагаешь?
Павел хотел было что-то сказать, но передумал, взъерошил шевелюру и тихо произнес:
- Ничего.
В следующий миг раздался напористый звонок в дверь.
- Вот и Ленка, - Зинаида Антоновна вышла в прихожую, оттуда донеслись неразборчивые женские голоса.
Юрий Антонович и Илга Дайнисовна печально переглянулись - они ждали Артура.
В гостиную резво ворвалась Елена Антоновна. Несмотря на свои сорок пять, выглядела она довольно неплохо. Уверенные, порывистые движения выдавали в ней очень сильную и хваткую натуру, из тех, что в эпоху развитых социалистических очередей в борьбе за какой-нибудь дефицит втирали в стену любого соперника. Одета она была, как всегда, дорого, но безвкусно, за ней тянулся вязкий шлейф из невероятно липучих запахов духов и дезодоранта. Вообще, с первого же взгляда о Елене Антоновне можно было сказать очень многое, только трудно было заподозрить, что эта ломовая баба еще и дипломированный преподаватель русского языка и литературы, проработавшая в школе не один десяток лет.
Она поставила на стол бутылку сухого вина и слащаво улыбнулась:
- С Рождеством вас, родственнички! - приветствие увенчал монотонный, почти механический смех с закрытым ртом.
Родственнички без особого энтузиазма ответили на поздравление, получилась какая-то невнятная белиберда.
Елена Антоновна села за стол, в комнату вошла ее девятнадцатилетняя дочь Регина. Как обычно, она едва заметно улыбалась чему-то только ей известному и ступала так, будто готовилась вот-вот взлететь. Одета была еще шикарнее, чем мать, однако и с отменным вкусом. Поздоровавшись с родней, пожелав всем счастливого Рождества, она села за стол рядом с матерью и уставилась в экран телевизора.
Вернувшись из прихожей, Зинаида Антоновна в растерянности посмотрела на часы, на остывающие кушанья.
- Хватит! - воскликнул Юрий Антонович. - Семеро одного не ждут. Начнем без Артура.
- Он ведь и через час может пожаловать, - кивнула Илга Дайнисовна.
Зинаида Антоновна взяла миску-тазик и начала накладывать всем салат. Юрий Антонович откупорил полуторалитровый баллон "Херши-Колы", разлил по стаканам. Павел решил тоже похозяйничать, взял большую миску с кусками жареного мяса и повернулся к Регине.
- Тебе положить?
Регина его не услышала.
- Эй, дамочка!
Регина обернулась и с недопониманием посмотрела на брата.
- Я интересуюсь, - пояснил Павел, - быть может, плюхнуть вам мясца кусочек?
Регина пожала плечом, протянула ему тарелку.
- Плюхни, почему бы и нет...
- Она слышит! - засиял Павел. - И немножко говорит.
Регина еще раз посмотрела на него.
- С каких это пор ты стал таким заботливым хозяином?
В голосе отчетливо прозвучала ирония. Павел посуровел, поднес к ее тарелке вилку.
- Произошла чудовищная ошибка? Устранить?
- Вот теперь узнала братца, - Регина со вздохом убрала тарелку на колени.
Павел победоносно ухмыльнулся и, предлагая гостям мясо, пошел вокруг стола. Юрий Антонович получил свой кусок, с любовью посмотрел на тарелку.
- И все же мы, люди, великие чревоугодники. Даже в такой день в первую очередь заботимся о наполнении желудка.
- А с пустым животом думать о святом чрезвычайно трудно, - признался Павел. - Сам Христос ставил перед собой в числе наиважнейших задачу выполнения продовольственной программы.
- Это когда он тремя хлебцами кормил толпу голодающих? - усмехнулась Регина.
Илга Дайнисовна порозовела.
- Над чем смеетесь, бестолочи? Иисус знал: если делить по-честному, даже малого хватит на всех.
- Мысль безнадежно устарела, - заявил племянник. - Сегодня нас шесть миллиардов.
- Как хотелось бы знать, - Зинаида Антоновна подперла подбородок кулаком, - а был ли Христос на самом деле?
- Зина! - ужаснулась Илга Дайнисовна.
- Пожалуй, был, - Павел поставил полегчавшую миску с мясом обратно на стол. - Только звали его Иешуа Га-Ноцри, был он простым смертным, но одаренным проповедником, отколовшимся от иудеев. Откуда, кстати, так много общего у христианства с иудаизмом.
- И тут без евреев не обошлось! - поразилась Елена Антоновна.
Регина бросила косой взгляд на мать и с усмешкой уставилась на брата.
- Любишь ты, Пашка, болтать о вещах, которых толком не знаешь!
- Это я-то? - поразился тот.
- Ты, милок, ты.
- О чем же эдаком, мне толком не известном, я сейчас болтал?
- О религии.
- Чего же я...
- Библию читал? - отворотив смеющиеся глаза в сторону, Регина ткнула пальцем в сторону брата. - Отвечай. Только быстро!
- Разумеется! - воскликнул Павел, чуть тише добавил: - Выборочно, конечно, - совсем тихо: - Страниц десять.
Гости негромко засмеялись. В знак того, что ей нечего больше добавить, Регина развела руками. Павел возмутился.
- Распустили вы дочурку, теть Лен. Надо бы заняться ее перевоспитанием.
- Да какое там перевоспитание, - Елена Антоновна прикрыла ладонью золотозубый рот, с трудом поборола смех. - Совсем неуправляемой девка стала! Одно спасение - поскорее замуж отдать.
- За кого? - изумилась дочь, выгнув ладонь, указала на Павла. - Кругом только такие полуфабрикаты и шастают!
- Это что, - прохрипел Павел, - искреннее заблуждение или попытка подерзить?
Спасая сына, Зинаида Антоновна сменила тему - попросила его открыть шампанское. Павел покраснел.
- Я, вообще-то, не особый мастак...
- Полуфабрикаты кругом, - победоносно закивала Регина. - Одни полуфабрикаты!
- Я открою, - Юрий Антонович, смеясь отвратительнее, чем Лелик в "Бриллиантовой руке", взял бутылку и через полминуты откупорил - умело, почти беззвучно.
Павел с трудом подавил в себе приступ праведного гнева, незаметно для окружающих прихватил с собой вилку и отправился к своему месту. Обойдя Регину, он резко нагнулся, собрался было выхватить из ее тарелки мясо, но сестра на удивление оперативно вскинула перед его носом свою вилку. Поражение стало тотальным. Павел прерывисто вздохнул и понуро сел за стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9