Сначала автобус пересек незнакомый мне, недавно появившийся микрорайон, в архитектуре которого были заметны попытки скрасить неизбежную похожесть жилых домов отдельными нестандартными зданиями вроде кинотеатра и универсама, потом я ехал промышленной зоной, тоже новой, со множеством индустриальных сооружений, и за ними только на косогоре, сбегавшем довольно круто к мелководной речке, возникло наконец зеленое детище вечного стремления человека к земле и дереву, выращенному своими руками.
В отличие от тяготеющего, несмотря на все усилия, к стандарту микрорайона, здесь разнообразия было хоть отбавляй - от времянок, которые, казалось, держатся на одном честном слове до первого порыва свежего ветра, до комфортабельных, с выдумкой поставленных особнячков, наводящих на мысль о сомнительных доходах их владельцев.
Конечно, я рисковал не застать Вадима и даже не найти его в этом рукотворном лабиринте пронумерованных квартальчиков, но народ тут неплохо знал друг друга, и я скоро подошел к дому, замаскированному так, что трудно было понять, то ли эта дача с подвалом, то ли с мезонином.
Поблизости от сооружения были сметены в кучу и подожжены опавшие листья. Возле костра в шезлонге сидел, закинув ногу на ногу, Вадим и меланхолично следил за голубоватым дымком, относимым от него легким движением воздуха.
Разумеется, он должен был удивиться, увидев меня, и удивился наверняка, но виду не подал и даже не приподнялся в кресле, нарочито удерживая ноги в прежнем положении. Больше того, он и не подумал предложить мне присесть.
- Как там на море? - спросил Вадим с издевкой.
- Хорошо, я думаю.
- Что ж вы так рано вернулись?
- Оставьте этот тон, пожалуйста. И дайте мне стул.
- Ах, виноват.
Он поднялся и пошел к дому, бросив на ходу:
- Занимайте кресло. Я себе принесу.
И он притащил стул и сел на него так, что спинка оказалась впереди. На спинку он уложил руки и, опустив на них подбородок, уставился на меня теперь уже с подчеркнутым любопытством.
- Чему обязан?
- Вадим, вы наломали дров.
Он сделал неопределенную гримасу.
- Вы так думаете?
- Я знаю. Я видел Лену, виделся с ее родителями, говорил с Полиной Антоновной.
- Разве вы уже на пенсии?
- При чем тут пенсия?
- Любимое занятие пенсионеров - чужие дела.
- Между прочим, вы пока в возрасте цветущем, а к чужим делам проявляете интереса побольше любого пенсионера.
- Один - ноль в вашу пользу.
Эта миролюбивая фраза меня приободрила.
- Неужели это вы так расстроили Сергея Ильича?..
- Чем? - спросил он резко.
- Вы были у него? Говорили с ним?
- О чем?
- О его мнимом отцовстве.
Теперь он смотрел на меня жестко.
- Кто вам сказал?
- Я могу предполагать.
- А сказал кто? Перепахин?
- Не уходите от ответа. Я спросил.
- Вот вам ответ. Я никогда не говорил с Сергеем Ильичом о том, что он отец Лены.
Вадим произнес это так подчеркнуто, почти скандируя, что я не мог не поверить ему.
- Извините.
- Прощаю. Вы были у Перепахина?
- А вы знаете, что с ним?
- Это весь участок знает. Его вон оттуда вывезли, с соседнего квартала.
То, что дача, на которой нашли полумертвого Перепахина, находится так близко от пристанища Вадима, я не ожидал.
- Да, он в больнице.
- Вы были у него?
- Был.
- Живой?
- Да, приходит в себя.
- Ничего не помнит, конечно?
- Откуда вы знаете?
- С ним всегда так. Наберется, и память отшибает.
На этот раз было, конечно, не как всегда, но об этом я не сказал. Напротив, согласился.
- Да, с памятью у него неважно.
- А вы его наслушались.
- Почему?
- Уверен, вы от него заявились.
Проницательность Вадима раздражала меня.
- Не имеет значения, от кого я пришел. Важно, зачем.
Он изобразил поклон.
- Я весь внимание.
- Я уже говорил. Вы наломали дров. И я хочу знать, неужели вы в самом деле верите в то, что Лена дочь Сергея Ильича?
Он поднялся и сделал шаг ко мне. Признаться, я не понял его движения и отодвинулся невольно. Но он всего лишь нагнулся и достал из-под шезлонга бутылку, которую я раньше не заметил. Бутылку он неторопливо поднес ко рту, сделал глоток и только после этого усмехнулся.
- Что это вы отпрянули? Испугались?
Признаваться не хотелось.
- Ответьте мне, пожалуйста.
- Ну, если это вас так заинтересовало... Да, я верю. Я даже уверен. Довольны?
И он чуть покачнулся, опускаясь на стул.
- Вы... пьяный?
- Предположим.
- Понятно.
- Что вам понятно?
- На трезвую голову такое не выдумаешь.
- О моей голове не беспокойтесь. Она в порядке. Это вы неудачливый сыщик, вынюхиваете, вынюхиваете, а все без толку. А я собрал доказательства. С математической точностью.
Мое раздражение усилилось.
- Я говорил с Наташей...
Это его рассмешило.
- Нашли кому верить.
- А зачем ей скрывать? Теперь, когда Сергей умер.
- Как зачем? Она мужу наврала. Вот и боится правды.
- Вы это серьезно?
- Я собрал факты, - повторил он упорно. - У меня доказательства.
- Я знаю, как вы их собираете.
- Чем вам мои методы не нравятся?
- Зачем вы вырвали страницы из дневника?
- Какого еще дневника?
Если он и притворялся, то очень умело.
- Из дневника Сергея, который вы видели у Полины Антоновны.
Вадим снова встал.
- Это еще что?
- Вы прекрасно знаете. Почему же вы не предъявили это доказательство? Или оно опровергает все предыдущие?
Я тоже поднялся. И тут он заорал:
- Послушайте, вы! Вы чокнутый? Да? Я в глаза никаких страниц не видел.
Конечно, ему было невыгодно признаваться, но чтобы так вскипеть...
- Значит, вы не вырывали страниц?
Не знаю, каким образом он взял себя в руки. Видимо, это было выгоднее, полезнее.
- А что там было, на этих страницах?
Сказать правду значило лишиться всех преимуществ в разговоре.
- Там говорилось о настоящем отце, - рискнул я.
- Плевать. Мало ли что написать можно...
- Он писал для себя.
Вадим не спорил. Он взял вилы, прислоненные к стене дома, и поворошил затухающие листья. Дым повалил сильнее.
- Чушь. Ладно.
- В том-то и дело, что не ладно. Прекратите лихорадить чужую жизнь. И жене голову забивать.
Я не ждал положительного ответа на эти слова, но он согласился:
- Ладно.
Это было сказано так покладисто, что я мысленно поблагодарил его. Я всегда предпочитаю худой мир доброй ссоре и готов откликнуться на каждое миролюбивое слово. Я только не придал достаточного значения быстроте происшедшей в нем перемены.
"Он вспыльчив, груб, может быть, и корыстен, но легковерен, неудачлив. Может быть, Лена оценивает его вернее, чем другие..."
"Хлюст!" - прозвучало вдруг в голове настойчивое, злое, перепахинское.
А он будто подслушал.
- Черт с вами. Сумасшедшие вы все. Ладно. Не хотите считаться с фактами, как хотите. Что мне, больше всех нужно?
Я вспомнил, что говорил Перепахин о попытках "завладеть имуществом".
- Именно так, Вадим. Зачем вам находиться в фокусе недоброжелательства? Играете в сердитого молодого человека.
С детства меня учили, что зло возникает в определенных условиях, а по природе человек добр.
- Какой еще фокус?
- Ну, вы восстановили против себя немало людей.
- Например?
- Сами знаете.
- Теща? Ей по должности положено. Тесть - карась-идеалист. Полина? Сами знаете, валаамская...
- Прекратите злословить. От вас даже ваш приятель Перепахин не в восторге.
- Ну, если быть точным, это ваш приятель. А мой... старший товарищ. Он, увы, за свои слова не отвечает.
Я хотел возразить, и вдруг в памяти возник пьяный бред Перепахина о ребенке Сергея и Лены. Тогда он приписывал эту возможную сплетню Вадиму, хотя сам натолкнул его на эту выдумку. И такому человеку верить? А чего стоит его "предсмертная записка"? Но снотворное? Несчастный случай. Кому и за что убивать этого несчастного пьяницу?..
- Он наговорить может много.
- О чем?
- Да по всей этой некрасивой истории. Он ведь не просто от запоя лечится.
Я сказал и будто холодный душ ощутил. Перед глазами возник плакат военных лет: "Болтун - находка для шпиона".
- Игорь! Ты должен принять меня немедленно.
Я сказал эту фразу, волнуясь, по телефону из приемной в управлении.
Мазин ничего не спросил.
- Спускаюсь.
Потом он молча повел меня длинными коридорами. Навстречу попадались люди в форме и штатском, деловитые и подтянутые. Прошли стенд, красное и золото, "Они сражались за Родину" и вошли в его кабинет. Тут было просто и просторно. Над столом портрет Ленина, на стенах карта области и план города, на подоконнике вьющийся почти до потолка цветок, на столе телефоны, бумаги в папке.
- Садись.
- Я, кажется, сделал непоправимую глупость.
- Не драматизируй, пожалуйста.
Как мог, я восстановил мой разговор с Вадимом.
Он постучал пальцами по столу.
- Проявил инициативу?
- Мне вдруг показалось, что мы все в чем-то ошибаемся, ну и...
Он улыбнулся. Переспросил:
- Ну и?..
- Сморозил. Так ведь?
- Мегрэ такой ошибки не допустил бы никогда.
Хорошо, что он нашел возможность пошутить. Я себя чувствовал скверно.
- Что же делать?
Ответ был для меня полностью неожиданным.
- Поедем к Полине Антоновне.
В моем положении лучше было не удивляться и не расспрашивать, а только соглашаться.
И я, как будто все понимаю, последовал за ним. В машине он задал всего один вопрос:
- Были эти страницы или ты ошибаешься?
Странно, я думал о Вадиме, а он о дневнике. Так мне казалось, а на самом деле он думал о главном, а я о частностях.
- Да, сейчас я уверен, что страницы вырваны после того, как я смотрел тетрадь.
Мазин кивнул и переехал дорогу на пределе желтого света. Я подумал, что и он волнуется.
Когда Полина Антоновна увидела нас вдвоем, она непроизвольно запахнула на груди вязаный шерстяной платок. Конечно, в квартире было довольно прохладно, на термометре ртуть поползла вниз, а отопительный сезон еще не начался, и все-таки это движение было скорее инстинктивным, чем обычной попыткой уберечься от холода перед открытой дверью. Она будто от нас береглась, защищалась. Но не сказала ничего необычного. Пригласила войти, не спрашивая, зачем пожаловали. Предложила чаю. Мы согласились. Не было каких-то общих, незначительных слов о погоде, о том о сем, даже о здоровье не говорилось. Она готовила чай, а мы ждали. Причем я и сам не представлял, чего жду. Были поставлены на стол чашки, сахар, печенье. Закипел чайник.
- Ну, говорите, - сказала Полина Антоновна.
- Я думал, вы нам скажете.
- Что?
- Полина Антоновна! Я знаю, я для вас гость нежеланный. Вы не хотели, чтобы Николай Сергеевич привлекал меня к тому, что произошло. И мне не хотелось вторгаться в вашу жизнь. Вы заслужили покой и отдых...
- Скоро отдохну.
- Но лучше поживите. А я тут не для того, чтобы жизнь вашу сокращать. Наоборот, когда скажем друг другу все, как было, вам легче станет. И поверьте, я вам не враг.
- Не враг, - согласилась она.
- Я обязан... Правда не только лучше. Когда она на виду, зло отступает. Когда скрыта, зло действует, продолжает действовать, вьет свои петли из прошлого...
- Хочешь сказать, сколько веревочке ни виться?..
- Я не враг, - повторил он.
- Спрашивай.
Может быть, Мазин ожидал, что спрашивать не придется, но он был готов и к такому варианту.
- Николай Сергеевич видел дневник дважды. В первый раз там были все страницы, а потом оказалось, что последние вырваны. Правда это?
Чашка дрогнула в ее руке.
- А если совру?
- Ну, что вы.
- Вырваны страницы.
- Вадим вырвал?
Она сказала спокойно и с достоинством:
- Виновата. Не он вырвал.
Следовало спросить: "А кто?" Но Мазин ждал.
- Я вырвала.
Это был логичный ответ. Если не Вадим, то больше некому. И все-таки я поперхнулся.
Мазин спросил, не повышая голоса:
- Вы уничтожили их?
Полина Антоновна поднялась, высокая и прямая.
- А зачем вы правду ищете?
- Я сказал, чтобы пресечь зло.
- В чем оно?
- Если бы телефон не был отключен, Сергей, возможно, был бы жив. Это первое. Второе. Хотели убить Перепахина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23