— Штерн чуть не визжал.
Самоклеящиеся ленты, аккуратно прилепленные на заднем стекле «шевроле», поздравляли его пассажиров — абитуриентов-2001.
— Эти ублюдочные студенты, всегда с ними морока! — Хафнер высунулся из бокового окна, выставил на обозрение свой жетон, как спортсмен медаль, и закричал: — Полиция! Дорогу!
Приглушенное «умбда-умбда», доносившееся из абитуриентской брички, отгородило ее пассажиров от внешнего мира.
— Оставь, Хафнер. — Тойер ощущал свой пульс под воротником, словно там работал насос, но пытался говорить ровным голосом. — Сейчас ночь. С таким же успехом ты мог бы держать в руке вафли «Ханута».
Ильдирим, зажатая между Тойером и Хафнером на заднем сиденье, наивно спросила, почему нельзя было установить на машине мигалку.
Штерн, десять лет бывший центральным нападающим в лиге округа и не получивший ни одной желтой карточки, ударил обоими кулаками по рулю.
— Это мой личный автомобиль, понятно? Думаете, я отплясываю «татутата», если еду на мини-малке? — Он резко затормозил. Тойер ударился носом о подголовник. — Как там обстоит дело со страховкой, если теперь что-нибудь случится?
— Езжай дальше, Штерн, — сказал Тойер, и его голос напоминал скрип старого тяжелого гардероба, который двигают по деревянному полу.
Наконец, им удалось свернуть, и молодой комиссар сделал все возможное, чтобы наверстать упущенное.
— Ладно, езжай нормально, — услышал Тойер собственный голос. — Все равно, либо мы успеем, либо нет. Еще не хватало, чтобы мы задавили насмерть какого-нибудь бедолагу, собирающего окурки. Достаточно и того, что он курит.
Хафнер тотчас же закурил сигарету.
В оставшиеся минуты поездки всех охватило чувство нереальности. Они видели пару безнадзорных детей, слонявшихся в ночи, несколько пенсионеров вывели своих собак, а сами они находились в двух улицах от войны — двигались по пятам старой толстухи, профессора истории искусства. Говорить было нечего.
Когда они свернули, наконец, на Вёртштрассе, раздался почти спокойный голос Лейдига:
— Вот, по-моему, стоит ее машина. HD — для тяжелого режима езды.
Больше никаких пенсионеров, никаких прохожих. Лишь кое-где за окнами старых кирпичных домов угадывались боязливо мелькающие тени. Полицейские еще успели увидеть, как самые медлительные из жителей гасили огни. Что-то уже произошло, но что?
Дом для иммигрантов резко выделялся среди прочих. Бетонные этажи, наружные лестницы, наверняка самая низкая плата. Газон перед домом заменяли две огромные кучи хлама, в которых Тойер, чье восприятие от нервного напряжения сузилось до диаметра мишени, разглядел новый матрас.
Из дома слышались крики. Полицейские вытащили оружие. Ильдирим пыталась нащупать в сумочке газовый баллончик, но схватила антиастматический кортизон.
Из окна соседнего дома кто-то крикнул старческой фистулой, что там, у иностранцев, кто-то стрелял.
— Только в крайнем случае, — тихо предупредил Тойер и в отчаянии снял пистолет с предохранителя — впервые за тридцать лет.
Дверь была лишь притворена. Лестничный колодец скорее напоминал запущенный гараж, чем человеческое жилье. Навстречу выбежал, маленький мальчишка, застыл на секунду, уставившись на оружие, и с воплем бросился прочь.
— Мы из полиции! — проревел Тойер. — Мы идем на помощь.
Они бессмысленно торопились наверх, не зная толком, где должны искать, но людям инстинктивно всегда хочется быть наверху, а не внизу. Несколько подростков бежали к ним по одному из наружных коридоров. С ножами. Больше сквозь грязную стеклянную дверь ничего нельзя было разобрать.
— Полиция! — нестройно крикнули Тойер и его люди. — Успокойтесь!
Двое повернули, но один, с глазами, будто теннисные мячи, распахнул дверь и занес свой кинжал, старинный, как у мадам Баттерфляй.
— Ведь ему нет и семнадцати, — участливо пробормотал Хафнер и вырубил мальчишку.
Внезапно на лестнице вспыхнуло пламя.
— Они бросают вниз горящую туалетную бумагу! — закричал Лейдиг и оттащил Ильдирим в сторону; если не считать семейных уз, это оказался до сей поры его самый энергичный контакт с противоположным полом.
— Вообще-то что вы здесь делаете? — набросился Тойер на прокурора. — Вам следовало остаться в машине.
В душе Ильдирим согласилась с ним, но дерзко показала язык.
Безумие делало порой странные паузы, но почему бы безумию и не быть странным?
Штерн огляделся в бетонном колодце:
— Если мы тут начнем стрелять, нас прикончат собственные пули.
Сверху кто-то отдавал команды, спокойно, но решительно. Потом раздались шаги, много шагов, медленных и твердых, почти военных.
— Теперь они шутить не станут, — тихо пробормотал Тойер и ужасно испугался.
К ним подошли, по меньшей мере, двадцать мужчин. Было видно, что они к подобным ситуациям привыкли больше, чем та пятерка, которая почти с мольбой собиралась объяснить им цель своей миссии. Слуги государства отступили на наружную площадку.
— Почему оружие? У полиции оружие и форма. Вы хулиганы. Наци? Ты не полиция. — Пожилой мужчина, говоривший твердым голосом, стоял в первом ряду.
— Криминальная полиция никогда не носит форму, — с жаром сообщил Лейдиг, — к оружию это не…
— Господи, не читай ему лекцию, — прошипел его шеф.
— Кто-то стрелять. Где теперь? — спросил старик.
— Это мы и хотим знать! Где женщина? — с отчаяньем воскликнул Тойер.
Во время этого напряженного разговора Ильдирим перегнулась через перила, чтобы прикинуть, можно ли спрыгнуть в случае чего.
— Она там внизу, — прохрипела девушка, борясь с надвигавшимся приступом астмы. — С уборщицей.
Тойер подошел к старику. Встреть он его где-нибудь на улице, то, возможно, и спросил бы, не помочь ли ему нести сумку.
— Плохая баба! — в отчаянии крикнул он и потыкал пальцем вниз.
Лицо старика побагровело.
— Баба умер. Босния. Нике баба. Серб убить баба, ты мудак! — Он пролаял приказ, и все оружие направилось на пятерых полицейских, которые теперь по-детски прижались друг к другу.
— Вам нельзя носить оружие, это незаконно! — прохрипела Ильдирим. — Идиоты, выучите немецкий!
Тойер схватил прокурора за плечи и потряс словно яблоню.
— Хорошая баба! — крикнул он. — Там внизу — плохая баба!
Один из мужчин сказал что-то старику, и лицо того снова приобрело человеческий цвет.
— Может, он наконец-то сообразит? — шепнул Лейдиг. — Я, честно, не хочу умирать.
Сербы немного отошли в нерешительности, свои пугачи они опустили вниз, словно увядшие цветы.
— Боже, что теперь творится в лестничном колодце! — простонал Тойер.
Все полыхало. Огонь перекинулся на кучу мусора. Все, кто еще за считанные секунды до этого готов был открыть бессмысленную пальбу, притихли и смотрели вниз.
— Картину! Немедленно! — раздался внизу голос профессорши. — Или я буду стрелять. Только уже не в воздух. Отдай картину, глупая корова!
— Картина Зундерманн. — Голос уборщицы звучал твердо. — Ты никс картина. Мой сын тебя убить.
Водосточная труба проходила в добром метре от края балкона. Метр пустоты — это много, но Хафнер все-таки прыгнул и ухватился за жестяной водосток. Увы, труба в тот же момент отошла от стены и качнулась под тяжестью обнимавшего ее храброго полицейского.
— Все, бросаю пить! — крикнул он сдавленным голосом.
— Чем же проклятые строители ее прикрепили? — простонал Тойер. — Слюнями, что ли?
Потом труба отломилась — впрочем, так, что сбросила Хафнера на нижний балкон. Краткую вечность, или долгие секунды, никто ничего не слышал.
Потом раздался голос Хафнера.
— Все! Готово! Я вырубил ее, — и уже тише он добавил: — Плохую бабу.
К полуночи все было позади, и они могли уезжать. Горящий мусор потушили. Прагматичная архитектура дома проявила свой положительный побочный эффект — большой пожар был там просто невозможен. Синие мигающие огни всевозможного спецтранспорта, от полиции до пожарных, придали этому месту магический оттенок — было похоже на летнюю тусовку полтергейстов. Роль садовых сверчков исполнили пищалки аппаратов спецсвязи.
Была мягкая весенняя ночь, часы показывали пять минут первого, 4 апреля 2001 года. Профессоршу и молодого любителя кинжалов с легкими ранениями передали в ведение мангеймских коллег, которые теперь значительно приветливей относились к гейдельбержцам. Один из них как раз убирал охотничье ружье профессорши. Также было конфисковано большое количество нелегального огнестрельного оружия и составлено много протоколов.
Какая-то семья рыдала на ступеньках дома. Им и многим другим грозила высылка из страны.
Хафнер пристроился на краешке тротуара и пил третью банку пива. Старик, который еще недавно собирался всех перестрелять, с виноватым видом приносил добавку. Все принимали это как должное.
— Пожалуй, теперь мы можем и распрощаться, — заметил Тойер. — Остальное доделаем завтра. Все, поехали.
Штерн стоял на другой стороне улицы и смотрел наверх.
— Без тебя дело не пойдет! — крикнул ему Лейдиг.
Однако их вежливый коллега на этот раз никак не реагировал на призыв. Вместо этого он подошел к мангеймским коллегам:
— Все жители дома внизу?
— По их словам, да, — ответил один из полицейских. — Но сколько их тут живет, я не знаю.
Штерн обратился к уборщице Зундерманна. Она сидела чуть в стороне на перевернутом ящике из-под фруктов и массировала запястья. Коробку с картиной у нее в конце концов просто грубо вырвали из рук.
Штерн махнул рукой, подзывая к себе переводчика:
— Спросите у нее, где ее сын.
Внизу ее сына не было.
Переводчик подошел к гейдельбержцам:
— По ее словам, он живет в другом месте. Но мальчишка сказал, что он живет тут, и за это сразу схлопотал по тыкве.
Ильдирим была раздосадована: этот боснийский студент так здорово владел разговорной речью.
— Разве вы не понимаете? — взволнованно спросил Штерн. — Зундерманн использовал даже сына уборщицы. Натравил его на Дункана…
— Трое там было, — с сомнением возразил Тойер.
— Значит, дружки помогали. — Коллеги редко видели Штерна таким решительным. — У нас в клубе тоже есть такие. Если один получит красную карточку, все его приятели ощериваются.
Их обнаружили в подвале. Парней рвало. Они едва не задохнулись в дыму.
— Вот они, все трое, — устало сообщил Тойер. — Я их узнал, это они закололи Дункана.
Хафнер вышел на улицу и, нечетко артикулируя, крикнул мангеймским, что они могут прекратить розыск — гейдельбержцы их опять обскакали.
Внезапно у одного из троих появился в руке пистолет.
Штерн увидел свою правую руку, ту самую, которой он бессознательно жестикулировал во время разговора, которой пожимал руку полевого судьи по воскресеньям, даже если тот свистел как Стиви Уандер. Но рука, кисть руки, показалась ему теперь чужой, не его, так как сжимала полицейскую пушку. Все произошло за считанные секунды. За многолетние тренировки. И вообще было просто невозможно. Он выстрелил.
На обратном пути за руль села Ильдирим.
Штерн сидел рядом и истерично перебирал обрывки городского плана.
— Что бы мы делали, если бы его у нас не было? К тому же план не мой — его забыл у меня приятель. Теперь его не склеить… — Тут он зарыдал.
Лейдиг погладил его по голове, и никто не нашел в этом ничего предосудительного, даже Хафнер.
— Я куплю ему новый, совсем новый, — ласково пообещал Лейдиг. — Врач же сказал, что рана несерьезная… Если надо, я даже куплю ему два новых…
Тойер сидел на кухне за большой кружкой вина. К утру снова подул холодный ветер. Из маленького приемника вещал добродушный голос, объявляя об очередном прорыве зимы.
17
Иоганнес Тойер положил ломти телячьего окорока в горячее оливковое масло. Вечер только начинался, он еще успел зайти в магазин. Его молодые коллеги просто остолбенели, когда шеф пригласил их на ужин.
Вино, которое ему понадобится для приготовления мяса, он уже открыл и под разными предлогами неоднократно к нему прикладывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Самоклеящиеся ленты, аккуратно прилепленные на заднем стекле «шевроле», поздравляли его пассажиров — абитуриентов-2001.
— Эти ублюдочные студенты, всегда с ними морока! — Хафнер высунулся из бокового окна, выставил на обозрение свой жетон, как спортсмен медаль, и закричал: — Полиция! Дорогу!
Приглушенное «умбда-умбда», доносившееся из абитуриентской брички, отгородило ее пассажиров от внешнего мира.
— Оставь, Хафнер. — Тойер ощущал свой пульс под воротником, словно там работал насос, но пытался говорить ровным голосом. — Сейчас ночь. С таким же успехом ты мог бы держать в руке вафли «Ханута».
Ильдирим, зажатая между Тойером и Хафнером на заднем сиденье, наивно спросила, почему нельзя было установить на машине мигалку.
Штерн, десять лет бывший центральным нападающим в лиге округа и не получивший ни одной желтой карточки, ударил обоими кулаками по рулю.
— Это мой личный автомобиль, понятно? Думаете, я отплясываю «татутата», если еду на мини-малке? — Он резко затормозил. Тойер ударился носом о подголовник. — Как там обстоит дело со страховкой, если теперь что-нибудь случится?
— Езжай дальше, Штерн, — сказал Тойер, и его голос напоминал скрип старого тяжелого гардероба, который двигают по деревянному полу.
Наконец, им удалось свернуть, и молодой комиссар сделал все возможное, чтобы наверстать упущенное.
— Ладно, езжай нормально, — услышал Тойер собственный голос. — Все равно, либо мы успеем, либо нет. Еще не хватало, чтобы мы задавили насмерть какого-нибудь бедолагу, собирающего окурки. Достаточно и того, что он курит.
Хафнер тотчас же закурил сигарету.
В оставшиеся минуты поездки всех охватило чувство нереальности. Они видели пару безнадзорных детей, слонявшихся в ночи, несколько пенсионеров вывели своих собак, а сами они находились в двух улицах от войны — двигались по пятам старой толстухи, профессора истории искусства. Говорить было нечего.
Когда они свернули, наконец, на Вёртштрассе, раздался почти спокойный голос Лейдига:
— Вот, по-моему, стоит ее машина. HD — для тяжелого режима езды.
Больше никаких пенсионеров, никаких прохожих. Лишь кое-где за окнами старых кирпичных домов угадывались боязливо мелькающие тени. Полицейские еще успели увидеть, как самые медлительные из жителей гасили огни. Что-то уже произошло, но что?
Дом для иммигрантов резко выделялся среди прочих. Бетонные этажи, наружные лестницы, наверняка самая низкая плата. Газон перед домом заменяли две огромные кучи хлама, в которых Тойер, чье восприятие от нервного напряжения сузилось до диаметра мишени, разглядел новый матрас.
Из дома слышались крики. Полицейские вытащили оружие. Ильдирим пыталась нащупать в сумочке газовый баллончик, но схватила антиастматический кортизон.
Из окна соседнего дома кто-то крикнул старческой фистулой, что там, у иностранцев, кто-то стрелял.
— Только в крайнем случае, — тихо предупредил Тойер и в отчаянии снял пистолет с предохранителя — впервые за тридцать лет.
Дверь была лишь притворена. Лестничный колодец скорее напоминал запущенный гараж, чем человеческое жилье. Навстречу выбежал, маленький мальчишка, застыл на секунду, уставившись на оружие, и с воплем бросился прочь.
— Мы из полиции! — проревел Тойер. — Мы идем на помощь.
Они бессмысленно торопились наверх, не зная толком, где должны искать, но людям инстинктивно всегда хочется быть наверху, а не внизу. Несколько подростков бежали к ним по одному из наружных коридоров. С ножами. Больше сквозь грязную стеклянную дверь ничего нельзя было разобрать.
— Полиция! — нестройно крикнули Тойер и его люди. — Успокойтесь!
Двое повернули, но один, с глазами, будто теннисные мячи, распахнул дверь и занес свой кинжал, старинный, как у мадам Баттерфляй.
— Ведь ему нет и семнадцати, — участливо пробормотал Хафнер и вырубил мальчишку.
Внезапно на лестнице вспыхнуло пламя.
— Они бросают вниз горящую туалетную бумагу! — закричал Лейдиг и оттащил Ильдирим в сторону; если не считать семейных уз, это оказался до сей поры его самый энергичный контакт с противоположным полом.
— Вообще-то что вы здесь делаете? — набросился Тойер на прокурора. — Вам следовало остаться в машине.
В душе Ильдирим согласилась с ним, но дерзко показала язык.
Безумие делало порой странные паузы, но почему бы безумию и не быть странным?
Штерн огляделся в бетонном колодце:
— Если мы тут начнем стрелять, нас прикончат собственные пули.
Сверху кто-то отдавал команды, спокойно, но решительно. Потом раздались шаги, много шагов, медленных и твердых, почти военных.
— Теперь они шутить не станут, — тихо пробормотал Тойер и ужасно испугался.
К ним подошли, по меньшей мере, двадцать мужчин. Было видно, что они к подобным ситуациям привыкли больше, чем та пятерка, которая почти с мольбой собиралась объяснить им цель своей миссии. Слуги государства отступили на наружную площадку.
— Почему оружие? У полиции оружие и форма. Вы хулиганы. Наци? Ты не полиция. — Пожилой мужчина, говоривший твердым голосом, стоял в первом ряду.
— Криминальная полиция никогда не носит форму, — с жаром сообщил Лейдиг, — к оружию это не…
— Господи, не читай ему лекцию, — прошипел его шеф.
— Кто-то стрелять. Где теперь? — спросил старик.
— Это мы и хотим знать! Где женщина? — с отчаяньем воскликнул Тойер.
Во время этого напряженного разговора Ильдирим перегнулась через перила, чтобы прикинуть, можно ли спрыгнуть в случае чего.
— Она там внизу, — прохрипела девушка, борясь с надвигавшимся приступом астмы. — С уборщицей.
Тойер подошел к старику. Встреть он его где-нибудь на улице, то, возможно, и спросил бы, не помочь ли ему нести сумку.
— Плохая баба! — в отчаянии крикнул он и потыкал пальцем вниз.
Лицо старика побагровело.
— Баба умер. Босния. Нике баба. Серб убить баба, ты мудак! — Он пролаял приказ, и все оружие направилось на пятерых полицейских, которые теперь по-детски прижались друг к другу.
— Вам нельзя носить оружие, это незаконно! — прохрипела Ильдирим. — Идиоты, выучите немецкий!
Тойер схватил прокурора за плечи и потряс словно яблоню.
— Хорошая баба! — крикнул он. — Там внизу — плохая баба!
Один из мужчин сказал что-то старику, и лицо того снова приобрело человеческий цвет.
— Может, он наконец-то сообразит? — шепнул Лейдиг. — Я, честно, не хочу умирать.
Сербы немного отошли в нерешительности, свои пугачи они опустили вниз, словно увядшие цветы.
— Боже, что теперь творится в лестничном колодце! — простонал Тойер.
Все полыхало. Огонь перекинулся на кучу мусора. Все, кто еще за считанные секунды до этого готов был открыть бессмысленную пальбу, притихли и смотрели вниз.
— Картину! Немедленно! — раздался внизу голос профессорши. — Или я буду стрелять. Только уже не в воздух. Отдай картину, глупая корова!
— Картина Зундерманн. — Голос уборщицы звучал твердо. — Ты никс картина. Мой сын тебя убить.
Водосточная труба проходила в добром метре от края балкона. Метр пустоты — это много, но Хафнер все-таки прыгнул и ухватился за жестяной водосток. Увы, труба в тот же момент отошла от стены и качнулась под тяжестью обнимавшего ее храброго полицейского.
— Все, бросаю пить! — крикнул он сдавленным голосом.
— Чем же проклятые строители ее прикрепили? — простонал Тойер. — Слюнями, что ли?
Потом труба отломилась — впрочем, так, что сбросила Хафнера на нижний балкон. Краткую вечность, или долгие секунды, никто ничего не слышал.
Потом раздался голос Хафнера.
— Все! Готово! Я вырубил ее, — и уже тише он добавил: — Плохую бабу.
К полуночи все было позади, и они могли уезжать. Горящий мусор потушили. Прагматичная архитектура дома проявила свой положительный побочный эффект — большой пожар был там просто невозможен. Синие мигающие огни всевозможного спецтранспорта, от полиции до пожарных, придали этому месту магический оттенок — было похоже на летнюю тусовку полтергейстов. Роль садовых сверчков исполнили пищалки аппаратов спецсвязи.
Была мягкая весенняя ночь, часы показывали пять минут первого, 4 апреля 2001 года. Профессоршу и молодого любителя кинжалов с легкими ранениями передали в ведение мангеймских коллег, которые теперь значительно приветливей относились к гейдельбержцам. Один из них как раз убирал охотничье ружье профессорши. Также было конфисковано большое количество нелегального огнестрельного оружия и составлено много протоколов.
Какая-то семья рыдала на ступеньках дома. Им и многим другим грозила высылка из страны.
Хафнер пристроился на краешке тротуара и пил третью банку пива. Старик, который еще недавно собирался всех перестрелять, с виноватым видом приносил добавку. Все принимали это как должное.
— Пожалуй, теперь мы можем и распрощаться, — заметил Тойер. — Остальное доделаем завтра. Все, поехали.
Штерн стоял на другой стороне улицы и смотрел наверх.
— Без тебя дело не пойдет! — крикнул ему Лейдиг.
Однако их вежливый коллега на этот раз никак не реагировал на призыв. Вместо этого он подошел к мангеймским коллегам:
— Все жители дома внизу?
— По их словам, да, — ответил один из полицейских. — Но сколько их тут живет, я не знаю.
Штерн обратился к уборщице Зундерманна. Она сидела чуть в стороне на перевернутом ящике из-под фруктов и массировала запястья. Коробку с картиной у нее в конце концов просто грубо вырвали из рук.
Штерн махнул рукой, подзывая к себе переводчика:
— Спросите у нее, где ее сын.
Внизу ее сына не было.
Переводчик подошел к гейдельбержцам:
— По ее словам, он живет в другом месте. Но мальчишка сказал, что он живет тут, и за это сразу схлопотал по тыкве.
Ильдирим была раздосадована: этот боснийский студент так здорово владел разговорной речью.
— Разве вы не понимаете? — взволнованно спросил Штерн. — Зундерманн использовал даже сына уборщицы. Натравил его на Дункана…
— Трое там было, — с сомнением возразил Тойер.
— Значит, дружки помогали. — Коллеги редко видели Штерна таким решительным. — У нас в клубе тоже есть такие. Если один получит красную карточку, все его приятели ощериваются.
Их обнаружили в подвале. Парней рвало. Они едва не задохнулись в дыму.
— Вот они, все трое, — устало сообщил Тойер. — Я их узнал, это они закололи Дункана.
Хафнер вышел на улицу и, нечетко артикулируя, крикнул мангеймским, что они могут прекратить розыск — гейдельбержцы их опять обскакали.
Внезапно у одного из троих появился в руке пистолет.
Штерн увидел свою правую руку, ту самую, которой он бессознательно жестикулировал во время разговора, которой пожимал руку полевого судьи по воскресеньям, даже если тот свистел как Стиви Уандер. Но рука, кисть руки, показалась ему теперь чужой, не его, так как сжимала полицейскую пушку. Все произошло за считанные секунды. За многолетние тренировки. И вообще было просто невозможно. Он выстрелил.
На обратном пути за руль села Ильдирим.
Штерн сидел рядом и истерично перебирал обрывки городского плана.
— Что бы мы делали, если бы его у нас не было? К тому же план не мой — его забыл у меня приятель. Теперь его не склеить… — Тут он зарыдал.
Лейдиг погладил его по голове, и никто не нашел в этом ничего предосудительного, даже Хафнер.
— Я куплю ему новый, совсем новый, — ласково пообещал Лейдиг. — Врач же сказал, что рана несерьезная… Если надо, я даже куплю ему два новых…
Тойер сидел на кухне за большой кружкой вина. К утру снова подул холодный ветер. Из маленького приемника вещал добродушный голос, объявляя об очередном прорыве зимы.
17
Иоганнес Тойер положил ломти телячьего окорока в горячее оливковое масло. Вечер только начинался, он еще успел зайти в магазин. Его молодые коллеги просто остолбенели, когда шеф пригласил их на ужин.
Вино, которое ему понадобится для приготовления мяса, он уже открыл и под разными предлогами неоднократно к нему прикладывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40