Конверт ведь не заклеен.
Во что я превратилась за неполные пять месяцев? Подозреваю всех, никому не доверяю, даже самым близким людям. Подумать только! Совсем недавно я считала, что мне нечего от них скрывать. Я жила только для них – для мужчины, который двадцать лет был моим мужем, и для нашей дочери. А еще ради своей работы, которая много лет назад, у истоков моей искалеченной жизни, подняла меня из рабства и сделала человеком.
Нечего скрывать! Конечно, это звучит парадоксально, ведь в моей жизни была глава, которую я скрыла от всех, в первую очередь – от Адама. Но я не чувствую угрызении совести, ведь тогда мне было всего семнадцать лет…
Упрямая память бунтует, не желая перематывать пленку назад…
Пьяный клиент наконец заснул. Я чувствовала себя не униженной, а просто грязной, и мечтала выкупаться. Еще – физическое отвращение к своему телу за то, что оно по-прежнему мое. И омерзение, дикое омерзение к этому храпящему кабану, который купил меня, вот как эту бутылку «Мартеля» на столике.
Уже два года я не мерзла, всегда была сыта, но память о голоде и побоях не стерлась, хотя никто уже не смел поднять на меня руку: ведь я была Жемчужиной, знаменитой шлюхой портовых кабаков!
Однако уже тогда мое затоптанное человеческое достоинство понемногу воскресало, потому что я все больше мечтала сбежать. Сбежать от репутации первой дамы порта, от бандерш, а прежде всего – от опекуна!
Теперь, в этой квартире, где не было ничего моего, из небрежно брошенной одежды выпал бумажник. Он лежал на полу и сразу же приковал мое внимание.
В конце концов я подняла его и заглянула внутрь. Сколько же там было денег! Толстая пачка старательно сложенных, могущественных зеленых банкнот! Деньги – это независимость! А независимость – это другая жизнь… Хлеб и крепкие новые туфли, теплая печь зимой и никаких клиентов и Мишуры! Вот что тогда было для меня жизнью. В тот миг я подумала, что надо ловить удачу, посланную едва ли не самим Господом Богом, упущенный шанс не повторится!
Через час я сидела в поезде, уходящем из Щецина. Стоял тысяча девятьсот сорок девятый год. Четвертый год без войны. Поезд мчался в разрушенную Варшаву.
В этом поезде умерла Жемчужина, дорогая шлюха, гордость портовых баров. На варшавском вокзале из вагона вышла Мария Козярек, пока еще не медсестра.
Стыдится ли Мария Заславская за ту Марию, терзается ли укорами совести? Мария Заславская даже не краснеет за Жемчужину, потому что это совсем другой человек. Потом потекли годы, прошлое отдалилось от меня и казалось теперь эпизодом из чужой жизни.
Трудно понять, а еще труднее объяснить, но уже через несколько лет я не чувствовала никакой связи между Жемчужиной и Марией Козярек, студенткой медицинского училища, потом медсестрой, наконец, Марией Заславской – женой и матерью.
Это было трудное время. Только нечеловеческим усилием воли мне удалось закончить училище, невзирая на колоссальные пробелы в образовании. Потом появился Адам, мой первый пациент. То, что он полюбил меня, а я полюбила его, было моей величайшей победой над мрачной тенью, грязью, которой запятнала меня война, потому что самые страшные годы моей жизни непосредственно связаны с ней.
Некоторые натуры закаляются в страдании и нужде. Я не из таких. Я страдала, терпела голод и побои после смерти родителей в сорок третьем. В то время мне было одиннадцать.
Оказавшись в Щецине, я была готова на все, только бы не знать больше голода и битья. Я и теперь способна на все, чуть ли не на любое преступление, на всякую подлость, если кто-нибудь захочет разрушить этот с трудом построенный мир, причинить зло моим близким…
Может быть, на самом деле я совсем не изменилась?
Мое прошлое напомнило о себе в один обычный день, такой же, как тысяча других. Профессор готовился к особенно тяжелой операции. Я прекрасно помню, речь шла об аневризме мозга. Мне предстояло ассистировать.
Я пила кофе, когда меня позвали к телефону.
– Жемчужина… – услышала я в трубке мужской голос.
И мой мир рухнул. Я не сразу поняла, что это слово относится ко мне. Это была катастрофа, как если бы клиника взорвалась. Я молчала, ноги словно вросли в пол. В горле сухо, в голове пустота.
– Эй, без штучек! Ты меня слышишь? – раздраженно продолжал голос.
– Заславская у телефона, – наконец выдавила я.
– Мне нужно срочно с тобой увидеться.
– Я дежурю до утра. – Как страус прячет голову в песок, так я пыталась отложить неизбежное.
– Твой муж ведь уехал?
«Откуда он знает?» – мелькнула мысль. Чувство затравленного зверя…
– Приходи завтра в двенадцать ко мне домой, – сказала я, смирившись. Мне даже не пришло в голову, что он может не знать адрес. Сама не понимаю, почему я условилась о встрече у себя дома.
– Хорошо.
Он повесил трубку. Значит, знает, где я живу.
В операционную я шла, как в трансе. Не помню даже, о чем думала. Наверное, ни о чем.
Из этой пустоты меня вырвал рев профессора:
– Скальпель!!! – Я тупо уставилась на него. – Скальпель!!!
До меня наконец дошло, я подала скальпель. Профессор одарил меня бешеным взглядом. К таким безобразиям он не привык. Инструменты называл машинально, потому что я всегда держала наготове то, что может потребоваться.
Во время тяжелейшей операции, продолжавшейся четыре часа, я еще раз не успела вовремя подать нужный инструмент.
– Здесь только один больной, на столе, – рявкнул профессор.
Когда операция закончилась, я рухнула в обморок в дверях операционной. Очнулась на кушетке в процедурной, профессор подал мне рюмку коньяка.
– Надо было предупредить, что плохо себя чувствуешь, – мягко сказал он. – Я отвезу тебя домой. – Вне операционной это был самый вежливый и кроткий человек под солнцем.
– Всего лишь минутное недомогание, профессор.
Я проглотила коньяк. Как хочется, чтобы жизнь текла как всегда, как было до появления этого упыря.
Вернувшись с дежурства, я притворилась, что ложусь спать. Не хотела, чтобы Дорота, уходя в школу, видела меня в таком состоянии, совершенно сломленной. И впервые в жизни обрадовалась, что Адама нет и не будет дома еще несколько дней. Может статься, за это время я еще успею что-нибудь решить, по крайней мере собраться с силами.
Без единой мысли, с абсолютно пустой головой, я дожила до полудня. Он пришел минута в минуту. Я едва узнала Мишуру и должна сказать, что поначалу его внешность и безукоризненные манеры обманули меня. Он не производил впечатления человека с самого дна.
Он предался светской болтовне ни о чем, я не помню из всего этого ни единого слова. Наверное, хвастался своей новой личиной, хотел, чтобы я свыклась с его присутствием и убедилась, что он не скомпрометирует меня в обществе.
– Вынужден попросить тебя об одной услуге, – сказал он наконец.
Я напряглась, и от Мишуры это не ускользнуло.
– Ничего особенного, ничего угрожающего твоему положению… Речь идет всего лишь о регистрации автомобиля. Из-за налогов мне не совсем удобно владеть двумя машинами.
– Чем ты занимаешься? – еле выговорила я.
– У меня ресторанчик. – Он сообщил название и адрес. Моя крохотная надежда, что он живет не в Варшаве, лопнула. – Заходи как-нибудь, очень милое местечко, сама увидишь.
«Да чтоб ты провалился со своим ресторанчиком!» – подумала я, вслух же сказала:
– Видишь ли, у нас уже есть одна машина.
– При вашем достатке можете себе позволить иметь две. Никакой фининспектор не придерется, тем более что твой муж часто уезжает.
– Откуда ты все это знаешь? – вырвался у меня дурацкий вопрос.
– Нетрудно узнать, если очень постараться.
– Как ты меня нашел?
– Случайно увидел в кафе. По-моему, с мужем. Ты меня не узнала.
– Значит, шпионил за мной! – Меня снова охватила паника.
– Можно и так сказать, но зачем нервничать? Я уже довольно давно знаю, где ты живешь, а ведь не навязывался и в дальнейшем не собираюсь. Мне нужно только зарегистрировать машину.
– Но… что я скажу мужу?
– Не надо ему ничего говорить. Я все устрою, ты только подпишешь акт купли-продажи и документы на машину. На это уйдет два часа, а потом тебе ни о чем не нужно будет беспокоиться. Ты обо мне даже не услышишь. А если когда-нибудь захочешь купить себе машину, дай мне знать, и я моментально перерегистрирую свою.
Я не понимала, зачем ему эта комбинация. Почему он не может купить себе второй автомобиль, если держит ресторан? В этой истории я чувствовала какой-то подвох, не верила Мишуре и подозревала самое худшее. Во что он собирается меня впутать?
– Я тебе не верю. Что ты замышляешь? Если мне придется участвовать в твоих махинациях, я должна все знать!
– Не слишком-то ты любезна, да и подозреваешь меня напрасно. Думаешь, только тебя хватило на то, чтобы изменить свою жизнь? Ты ведь ничего обо мне не знаешь, а я давно покончил с теми делами.
– Если тебе нужны деньги, могу один раз дать разумную сумму, – глупо брякнула я.
– Я не за деньгами пришел! – возмутился он. – Ты напрасно нервничаешь и потому говоришь глупости. У меня достаточно средств, просто я не могу зарегистрировать еще одну машину на свое имя, потому что пришлось бы платить слишком большую пошлину. Пойми, я хочу избежать лишних расходов! Только поэтому и обратился к тебе.
– А что, больше некому оказать тебе услугу?
– Я подумал, что по старой дружбе ты не откажешь мне в такой мелочи. – Он закурил. – Хорошо, перейдем ко второму вопросу…
– И второй есть? – Мне казалось, я вот-вот упаду в обморок.
– Есть, – кивнул Мишура. – Мне нужна комната, примерно на год. У тебя большой дом, при наличии доброй воли ты могла бы пожертвовать одной комнатой без особого ущерба для собственной семьи.
– Тебе что, жить негде? – Я готова была снять ему любую квартиру, пожертвовать своими сбережениями и зарплатой, лишь бы он не жил под моей крышей.
– Речь не обо мне, а об одном знакомом… Молодой художник, ему нужен угол на время. Максимум через год у него будет кооперативная квартира.
– Почему он должен жить именно у меня? – Я понимала, что мне не отбиться, знала, какой аргумент он держит за пазухой на случай моего отказа.
– Это непрактичный и не очень состоятельный человек. Ему не по карману снимать квартиру в Варшаве. Я полагаю, что по старой дружбе, – он выделил голосом эти слова, – ты сделаешь это для меня, причем по божеской цене.
С каких же пор этот старый альфонс превратился в опекуна бедных художников? И какому художнику понадобился такой меценат?
– Ты забыл, что я живу не одна, что члены моей семьи тоже имеют право решать, принять ли им незнакомого человека под наш общий кров. Как я объясню это мужу?
– Думаю, ты сможешь его убедить, если захочешь. Бескорыстная помощь молодому способному человеку – разве не прекрасный аргумент? Все знают, что люди его профессии небогаты.
– Это твой подельник?
– Представь себе, нет. Просто я считаю его очень способным парнем. Мне кажется, в твоем изысканном доме он не будет выглядеть вульгарно.
– Это все, чего ты от меня хочешь?
– Все.
– А если я откажусь?
Я была почти уверена в том, что сейчас произойдет, и не ошиблась. Он был все тем же жестоким, беспринципным мошенником, каким я знала его двадцать лет назад. Сменил лишь поле деятельности. Неужели он действительно не торговал больше девушками?
Мишура повысил голос:
– Слушай, Жемчужина, мне будет очень неприятно, но придется рассказать твоему мужу, какой шлюхой ты была в ранней молодости. И конечно, дочери.
Этот человек никогда не бросал слов на ветер и наверняка, не колеблясь, осуществит свою угрозу. Я не решилась на блеф, не попыталась уверить, что муж обо всем знает. В любом случае остается Дорота. В то, что дочь в курсе моего прошлого, он, конечно же, не поверит.
– Не кричи! – Я тоже повысила голос, бессильная ненависть вернула мне самообладание.
– Прошу прощения, я напрасно сорвался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Во что я превратилась за неполные пять месяцев? Подозреваю всех, никому не доверяю, даже самым близким людям. Подумать только! Совсем недавно я считала, что мне нечего от них скрывать. Я жила только для них – для мужчины, который двадцать лет был моим мужем, и для нашей дочери. А еще ради своей работы, которая много лет назад, у истоков моей искалеченной жизни, подняла меня из рабства и сделала человеком.
Нечего скрывать! Конечно, это звучит парадоксально, ведь в моей жизни была глава, которую я скрыла от всех, в первую очередь – от Адама. Но я не чувствую угрызении совести, ведь тогда мне было всего семнадцать лет…
Упрямая память бунтует, не желая перематывать пленку назад…
Пьяный клиент наконец заснул. Я чувствовала себя не униженной, а просто грязной, и мечтала выкупаться. Еще – физическое отвращение к своему телу за то, что оно по-прежнему мое. И омерзение, дикое омерзение к этому храпящему кабану, который купил меня, вот как эту бутылку «Мартеля» на столике.
Уже два года я не мерзла, всегда была сыта, но память о голоде и побоях не стерлась, хотя никто уже не смел поднять на меня руку: ведь я была Жемчужиной, знаменитой шлюхой портовых кабаков!
Однако уже тогда мое затоптанное человеческое достоинство понемногу воскресало, потому что я все больше мечтала сбежать. Сбежать от репутации первой дамы порта, от бандерш, а прежде всего – от опекуна!
Теперь, в этой квартире, где не было ничего моего, из небрежно брошенной одежды выпал бумажник. Он лежал на полу и сразу же приковал мое внимание.
В конце концов я подняла его и заглянула внутрь. Сколько же там было денег! Толстая пачка старательно сложенных, могущественных зеленых банкнот! Деньги – это независимость! А независимость – это другая жизнь… Хлеб и крепкие новые туфли, теплая печь зимой и никаких клиентов и Мишуры! Вот что тогда было для меня жизнью. В тот миг я подумала, что надо ловить удачу, посланную едва ли не самим Господом Богом, упущенный шанс не повторится!
Через час я сидела в поезде, уходящем из Щецина. Стоял тысяча девятьсот сорок девятый год. Четвертый год без войны. Поезд мчался в разрушенную Варшаву.
В этом поезде умерла Жемчужина, дорогая шлюха, гордость портовых баров. На варшавском вокзале из вагона вышла Мария Козярек, пока еще не медсестра.
Стыдится ли Мария Заславская за ту Марию, терзается ли укорами совести? Мария Заславская даже не краснеет за Жемчужину, потому что это совсем другой человек. Потом потекли годы, прошлое отдалилось от меня и казалось теперь эпизодом из чужой жизни.
Трудно понять, а еще труднее объяснить, но уже через несколько лет я не чувствовала никакой связи между Жемчужиной и Марией Козярек, студенткой медицинского училища, потом медсестрой, наконец, Марией Заславской – женой и матерью.
Это было трудное время. Только нечеловеческим усилием воли мне удалось закончить училище, невзирая на колоссальные пробелы в образовании. Потом появился Адам, мой первый пациент. То, что он полюбил меня, а я полюбила его, было моей величайшей победой над мрачной тенью, грязью, которой запятнала меня война, потому что самые страшные годы моей жизни непосредственно связаны с ней.
Некоторые натуры закаляются в страдании и нужде. Я не из таких. Я страдала, терпела голод и побои после смерти родителей в сорок третьем. В то время мне было одиннадцать.
Оказавшись в Щецине, я была готова на все, только бы не знать больше голода и битья. Я и теперь способна на все, чуть ли не на любое преступление, на всякую подлость, если кто-нибудь захочет разрушить этот с трудом построенный мир, причинить зло моим близким…
Может быть, на самом деле я совсем не изменилась?
Мое прошлое напомнило о себе в один обычный день, такой же, как тысяча других. Профессор готовился к особенно тяжелой операции. Я прекрасно помню, речь шла об аневризме мозга. Мне предстояло ассистировать.
Я пила кофе, когда меня позвали к телефону.
– Жемчужина… – услышала я в трубке мужской голос.
И мой мир рухнул. Я не сразу поняла, что это слово относится ко мне. Это была катастрофа, как если бы клиника взорвалась. Я молчала, ноги словно вросли в пол. В горле сухо, в голове пустота.
– Эй, без штучек! Ты меня слышишь? – раздраженно продолжал голос.
– Заславская у телефона, – наконец выдавила я.
– Мне нужно срочно с тобой увидеться.
– Я дежурю до утра. – Как страус прячет голову в песок, так я пыталась отложить неизбежное.
– Твой муж ведь уехал?
«Откуда он знает?» – мелькнула мысль. Чувство затравленного зверя…
– Приходи завтра в двенадцать ко мне домой, – сказала я, смирившись. Мне даже не пришло в голову, что он может не знать адрес. Сама не понимаю, почему я условилась о встрече у себя дома.
– Хорошо.
Он повесил трубку. Значит, знает, где я живу.
В операционную я шла, как в трансе. Не помню даже, о чем думала. Наверное, ни о чем.
Из этой пустоты меня вырвал рев профессора:
– Скальпель!!! – Я тупо уставилась на него. – Скальпель!!!
До меня наконец дошло, я подала скальпель. Профессор одарил меня бешеным взглядом. К таким безобразиям он не привык. Инструменты называл машинально, потому что я всегда держала наготове то, что может потребоваться.
Во время тяжелейшей операции, продолжавшейся четыре часа, я еще раз не успела вовремя подать нужный инструмент.
– Здесь только один больной, на столе, – рявкнул профессор.
Когда операция закончилась, я рухнула в обморок в дверях операционной. Очнулась на кушетке в процедурной, профессор подал мне рюмку коньяка.
– Надо было предупредить, что плохо себя чувствуешь, – мягко сказал он. – Я отвезу тебя домой. – Вне операционной это был самый вежливый и кроткий человек под солнцем.
– Всего лишь минутное недомогание, профессор.
Я проглотила коньяк. Как хочется, чтобы жизнь текла как всегда, как было до появления этого упыря.
Вернувшись с дежурства, я притворилась, что ложусь спать. Не хотела, чтобы Дорота, уходя в школу, видела меня в таком состоянии, совершенно сломленной. И впервые в жизни обрадовалась, что Адама нет и не будет дома еще несколько дней. Может статься, за это время я еще успею что-нибудь решить, по крайней мере собраться с силами.
Без единой мысли, с абсолютно пустой головой, я дожила до полудня. Он пришел минута в минуту. Я едва узнала Мишуру и должна сказать, что поначалу его внешность и безукоризненные манеры обманули меня. Он не производил впечатления человека с самого дна.
Он предался светской болтовне ни о чем, я не помню из всего этого ни единого слова. Наверное, хвастался своей новой личиной, хотел, чтобы я свыклась с его присутствием и убедилась, что он не скомпрометирует меня в обществе.
– Вынужден попросить тебя об одной услуге, – сказал он наконец.
Я напряглась, и от Мишуры это не ускользнуло.
– Ничего особенного, ничего угрожающего твоему положению… Речь идет всего лишь о регистрации автомобиля. Из-за налогов мне не совсем удобно владеть двумя машинами.
– Чем ты занимаешься? – еле выговорила я.
– У меня ресторанчик. – Он сообщил название и адрес. Моя крохотная надежда, что он живет не в Варшаве, лопнула. – Заходи как-нибудь, очень милое местечко, сама увидишь.
«Да чтоб ты провалился со своим ресторанчиком!» – подумала я, вслух же сказала:
– Видишь ли, у нас уже есть одна машина.
– При вашем достатке можете себе позволить иметь две. Никакой фининспектор не придерется, тем более что твой муж часто уезжает.
– Откуда ты все это знаешь? – вырвался у меня дурацкий вопрос.
– Нетрудно узнать, если очень постараться.
– Как ты меня нашел?
– Случайно увидел в кафе. По-моему, с мужем. Ты меня не узнала.
– Значит, шпионил за мной! – Меня снова охватила паника.
– Можно и так сказать, но зачем нервничать? Я уже довольно давно знаю, где ты живешь, а ведь не навязывался и в дальнейшем не собираюсь. Мне нужно только зарегистрировать машину.
– Но… что я скажу мужу?
– Не надо ему ничего говорить. Я все устрою, ты только подпишешь акт купли-продажи и документы на машину. На это уйдет два часа, а потом тебе ни о чем не нужно будет беспокоиться. Ты обо мне даже не услышишь. А если когда-нибудь захочешь купить себе машину, дай мне знать, и я моментально перерегистрирую свою.
Я не понимала, зачем ему эта комбинация. Почему он не может купить себе второй автомобиль, если держит ресторан? В этой истории я чувствовала какой-то подвох, не верила Мишуре и подозревала самое худшее. Во что он собирается меня впутать?
– Я тебе не верю. Что ты замышляешь? Если мне придется участвовать в твоих махинациях, я должна все знать!
– Не слишком-то ты любезна, да и подозреваешь меня напрасно. Думаешь, только тебя хватило на то, чтобы изменить свою жизнь? Ты ведь ничего обо мне не знаешь, а я давно покончил с теми делами.
– Если тебе нужны деньги, могу один раз дать разумную сумму, – глупо брякнула я.
– Я не за деньгами пришел! – возмутился он. – Ты напрасно нервничаешь и потому говоришь глупости. У меня достаточно средств, просто я не могу зарегистрировать еще одну машину на свое имя, потому что пришлось бы платить слишком большую пошлину. Пойми, я хочу избежать лишних расходов! Только поэтому и обратился к тебе.
– А что, больше некому оказать тебе услугу?
– Я подумал, что по старой дружбе ты не откажешь мне в такой мелочи. – Он закурил. – Хорошо, перейдем ко второму вопросу…
– И второй есть? – Мне казалось, я вот-вот упаду в обморок.
– Есть, – кивнул Мишура. – Мне нужна комната, примерно на год. У тебя большой дом, при наличии доброй воли ты могла бы пожертвовать одной комнатой без особого ущерба для собственной семьи.
– Тебе что, жить негде? – Я готова была снять ему любую квартиру, пожертвовать своими сбережениями и зарплатой, лишь бы он не жил под моей крышей.
– Речь не обо мне, а об одном знакомом… Молодой художник, ему нужен угол на время. Максимум через год у него будет кооперативная квартира.
– Почему он должен жить именно у меня? – Я понимала, что мне не отбиться, знала, какой аргумент он держит за пазухой на случай моего отказа.
– Это непрактичный и не очень состоятельный человек. Ему не по карману снимать квартиру в Варшаве. Я полагаю, что по старой дружбе, – он выделил голосом эти слова, – ты сделаешь это для меня, причем по божеской цене.
С каких же пор этот старый альфонс превратился в опекуна бедных художников? И какому художнику понадобился такой меценат?
– Ты забыл, что я живу не одна, что члены моей семьи тоже имеют право решать, принять ли им незнакомого человека под наш общий кров. Как я объясню это мужу?
– Думаю, ты сможешь его убедить, если захочешь. Бескорыстная помощь молодому способному человеку – разве не прекрасный аргумент? Все знают, что люди его профессии небогаты.
– Это твой подельник?
– Представь себе, нет. Просто я считаю его очень способным парнем. Мне кажется, в твоем изысканном доме он не будет выглядеть вульгарно.
– Это все, чего ты от меня хочешь?
– Все.
– А если я откажусь?
Я была почти уверена в том, что сейчас произойдет, и не ошиблась. Он был все тем же жестоким, беспринципным мошенником, каким я знала его двадцать лет назад. Сменил лишь поле деятельности. Неужели он действительно не торговал больше девушками?
Мишура повысил голос:
– Слушай, Жемчужина, мне будет очень неприятно, но придется рассказать твоему мужу, какой шлюхой ты была в ранней молодости. И конечно, дочери.
Этот человек никогда не бросал слов на ветер и наверняка, не колеблясь, осуществит свою угрозу. Я не решилась на блеф, не попыталась уверить, что муж обо всем знает. В любом случае остается Дорота. В то, что дочь в курсе моего прошлого, он, конечно же, не поверит.
– Не кричи! – Я тоже повысила голос, бессильная ненависть вернула мне самообладание.
– Прошу прощения, я напрасно сорвался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38