Эверил в самом деле выглядела очень привлекательно и даже изысканно.
Они сели за столик, и Джоанна почувствовала секундное замешательство, когда встретилась глазами со взглядом дочери.
Глаза Эверил оставались холодны, равнодушны и не выражали ни малейшего интереса к матери.
Эверил, как и вокзал Виктория, нисколько не изменилась, подумала Джоанна.
«А что в этом удивительного? – задала себе вопрос Джоанна. – Это я изменилась, но Эверил вовсе не знает об этом».
Эверил расспрашивала мать о Барбаре, о Багдаде, Джоанна рассказала обо всех забавных приключениях, которые случились с нею во время путешествия домой. Так или иначе, их беседа протекала с трудом. Казалось, ничто не могло заставить разговор литься свободно и непринужденно. Расспросы Эверил о Барбаре выглядели совершенно поверхностными, незначительными и скорее в них отдавалась дань родственным чувствам, нежели выражался искренний интерес. Эверил, очевидно, старалась по мере возможности избегать неуместных вопросов и этим насторожила Джоанну. «Но откуда Эверил могла знать правду?» – спрашивала себя Джоанна. Скорее всего эта уклончивость дочери была продиктована обычной ее деликатностью и нелюбопытством.
«Правда! – вдруг подумала Джоанна, – А могу ли я сама знать правду?» Может быть, все ее догадки о Барбаре – только плод ее воображения? В конце концов у нее ведь нет конкретных доказательств.
Она постаралась выбросить из головы все сомнения о Барбаре, но мысли не уходили, понемногу приводя ее в раздражение. Похоже на то, думала Джоанна, что она из тех людей, которые сами выдумывают факты.
– Эдвард вбил себе в голову, что он непременно должен пойти в армию, если начнется война с Германией, – говорила тем временем Эверил своим спокойным невозмутимым голосом.
– Вот как! – воскликнула Джоанна. – О войне мне говорила в поезде моя соседка по купе. Она сказала, что абсолютно в этом уверена. Соседка оказалась очень важной персоной и, кажется, знала, о чем говорит. Но я никак не могу в это поверить. Гитлер не осмелится развязать войну.
– Ох, я не знаю, – вздохнула Эверил и задумчиво посмотрела в окно.
– Дорогая, ведь никто в мире не хочет войны!
– Это так, но люди иногда бывают вынуждены делать именно то, чего они не хотят, – возразила Эверил.
– Я думаю, все эти разговоры о войне вредны и опасны, – решительно сказала Джоанна. – Они приучают людей к мысли о ее неизбежности.
Эверил улыбнулась.
Они еще некоторое время продолжали свой бессвязный разговор. Покончив с обедом, Джоанна зевнула. Эверил заметила это и тут же сказала, что, наверное, утомила мать своим присутствием и что ей надо вернуться домой.
Да, согласилась Джоанна, она сегодня очень устала.
На следующий день Джоанна побывала в нескольких магазинах и сделала покупки, а в два тридцать села на поезд, отправлявшийся до Крайминстера. Проводник сказал, что они прибудут в Крайминстер сразу после четырех часов. Джоанна подумала, что это очень удачно: она встретит Родни, который как раз в это время должен вернуться домой из офиса.
Джоанна оценивающим взглядом окинула вид, открывающийся из окна. Впрочем, ничего необычного для этого времени года она не увидела: голые деревья, мелкий моросящий дождик, пустынный бульвар. Но какою милою показалась ей эта унылая картина осеннего города. Все здесь было ей давно знакомо и напоминало о доме. Теперь уже Багдад с его базарами, запруженными толпами народа, с его сверкающими голубыми куполами и золотыми шпилями мечетей казался ей далеким и нереальным, словно не существовал вовсе. Она проделала долгое, фантастически долгое путешествие, в котором видела плоские равнины Анатолии, заснеженные гордые пейзажи Тавра, высокие голые горные плато, спускающиеся длинными пологими ущельями к Босфору, Стамбул с минаретами, забавные бычьи повозки на Балканах, Италию с ее голубым Адриатическим морем, блиставшим на солнце, когда она покидала Триест, Швейцарию и Альпы в угасающем свете заходящего солнца, Она увидела так много, что все это смешалось в единую картину, словно в калейдоскопе. И вот в конце концов она оказалась дома, здесь, в этой по-зимнему дождливой провинции…
«Я словно никогда не уезжала отсюда, – подумала Джоанна. – Я словно никогда отсюда не уезжала.»
Неожиданно она почувствовала себя расстроенной, неспособной упорядочить свои мысли. Встреча с Эверил прошлым вечером разочаровала её. Она вспомнила взгляд дочери, спокойный, нелюбопытный, даже холодный. «Очевидно, – подумала она, – Эверил не заметила во мне происшедшей перемены». А почему, собственно, Эверил должна видеть в ней перемену?
Она ведь изменилась не внешне. Перемена произошла в ее душе.
– Родни… – негромко, почти шепотом, медленно проговорила Джоанна любимое имя.
И снова у нее к сердцу подступила тоска, страстная жажда любви и прощения.
«Все правильно, – думала она. – Мне грустно потому, что я начинаю новую жизнь».
До своего дома она доехала на такси. Увидев хозяйку, открывшая дверь Агнесс всплеснула руками и изобразила удивление и крайнее удовольствие.
– Хозяин будет очень рад! – сказала Агнесс.
Джоанна прошла к себе в спальню, сняла шляпку, перчатки, сбросила туфли и, надев мягкие домашние тапочки, снова спустилась вниз. Дом выглядел немного пустоватым, но это просто потому, что из сада давно уже не приносили свежих цветов.
Надо будет завтра срезать несколько веток лавра и поставить в гостиной, подумала она, и еще купить побольше гвоздик в магазине на углу.
Чувствуя легкое нервное возбуждение, она обошла все комнаты.
Может быть, ей следует рассказать мужу о своих догадках относительно Барбары? Надо полагать, в конце концов…
А с чего она решила, что все это правда? Вполне возможно, это лишь игра ее воображения, она все придумала. Она дала волю фантазии лишь потому, что приняла всерьез пошлые намеки этой глупой женщины, Бланш Хаггард, то есть теперь Бланш Донован. В самом деле, Бланш выглядела так ужасно! Такая старая и неопрятная!
Неожиданно Джоанна почувствовала, как у нее кружится голова, в мозгу у нее словно перевернулся калейдоскоп, образовав из цветных стеклышек совсем иную картину. Она прижала руки ко лбу, закрыла глаза. Картины виденного в путешествии перемешались с другими ее мысленными образами, и все это кружилось, переворачивалось, перемешивалось, пока наконец не застыло, образовав новую картину…
Что это с нею?
В ее воображении снова возникла ужасная гостиница посреди пустыни и то, уже начинающее забываться, странное переживание, охватившее ее тогда, среди песков, под палящим солнцем. Да, в те минуты она пережила весьма неприятное чувство. Ей почему-то показалось, что дети не любят ее и что Родни любит не ее, а Лесли Шерстон. Какая чепуха! Теперь, когда она у себя дома, все это походит на кошмарный сон! «Бедная Лесли!» – подумала Джоанна, вспомнив, что Лесли Шерстон давно уже покоится на кладбище. А она, Джоанна, еще собиралась просить, прощения у Родни за то, что предостерегла его от этой безумной идеи фермерства, которой он был когда-то так увлечен! Какая глупость! Нет, нет, подумала Джоанна, все-таки она очень умная и дальновидная женщина.
И как ей такое могло взбрести в голову? Откуда могли взяться у нее все эти неприятные мысли и переживания?
Была ли в них хоть капелька правды? Или все это сплошная фантазия? Как бы то ни было, ей не хотелось, чтобы все это оказалось правдой.
Ей непременно надо решить… Ей непременно надо решить…
Что ей надо решить?
Солнце, вспомнила Джоанна, солнце так безжалостно жгло ее. Это все были галлюцинации, вызванные солнцем…
Она бежала в пустыне… Она упала на песок ниц и молилась…
Неужели все это происходило на самом деле?
Или нет?
Нет, с нею просто-напросто случилось временное умопомешательство. Как приятно теперь сидеть у себя в комнате, в своем доме, в милой Англии и думать, что все это ей лишь приснилось и никогда больше не повторится.
Здесь все оставалось так, как было, и таким будет всегда.
Но в голове у нее все еще крутился калейдоскоп, мелькали цветные образы, обрывки мыслей, воспоминания о чувствах… На мгновение у нее в голове возникло ощущение совершаемой ошибки.
«Родни, прости меня, я не знала…» – со слезами на глазах.
«Это я, Родни! Я вернулась домой!» – с самодовольной улыбкой.
Какой образ, какая картина возникнет в остановившемся калейдоскопе? Она должна сделать выбор.
Неожиданно Джоанна услышала, как хлопнула внизу дверь. Этот звук хлопающей двери так был ей знаком!
Родни вернулся домой, Так что же ей сказать? Что выбрать? Быстрее!
Дверь отворилась, вошел Родни. Остановившись, он удивленно посмотрел на Джоанну.
Джоанна стремительно шагнула вперед. Она старалась не смотреть ему в глаза. «Дай ему хотя бы минуту, – думала она, – хотя бы секунду…»
Подойдя к нему, Джоанна, лучась беззаботной улыбкой, самодовольно воскликнула:
– Это я, Родни! Я вернулась домой!
Эпилог
Родни Скудамор сидел, откинувшись в глубоком уютном кресле, в то время как его жена разливала по чашкам чай, позванивая чайными ложечками о тонкий фарфор, и беспрестанно болтала о том, как чудесно вновь оказаться дома и как приятно убедиться, что здесь ничего не изменилось и все вещи лежат на своих местах. Родни даже не представляет, тараторила она, как прекрасно снова оказаться в Англии, в Крайминстере, в своем собственном доме.
По оконному стеклу, нудно жужжа, ползала туда-сюда большая зеленая муха, разбуженная от осенней спячки необычно теплым для ноября днем.
Д-з-з-з, д-з-з-з, д-з-з-з, звенела муха.
Дзинь-дзинь-дзинь, – звенел голос Джоанны Скудамор.
Родни сидел в кресле, прикрыв глаза, улыбаясь и кивая.
Шум, шум, шум, думал он, кругом один шум.
Для одних он значит очень много, а для других не означает ничего. Он ошибся. Он решил, увидев лицо Джоанны в первою минуту встречи, когда она шагнула к нему, что с нею произошло нечто важное. Нет, с Джоанной все было в порядке. Она была такой, как всегда. И все вокруг было таким, как всегда.
Напившись чаю, Джоанна поднялась наверх разбирать свои вещи, а Родни отправился в свой кабинет, где намеревался немного посидеть с документами, которые принес с собой из офиса. Но прежде, чем сесть за работу, он открыл маленький верхний ящик своего письменного стола и вынул оттуда письмо Барбары. Письмо пришло авиапочтой и на несколько дней опередило Джоанну.
Это было длинное письмо, написанное мелким плотным почерком, но Родни запомнил его почти наизусть. И все-таки он принялся читать его снова, задержавшись подольше на последней странице.
«Дорогой папочка, я хочу все тебе рассказать. Думаю, что ты и сам уже обо всем догадался. Не беспокойся, пожалуйста, обо мне. Я прекрасно понимаю, какой мерзкой и злой, маленькой, глупой тварью я была. Но помни, мама ничего не знает. Мне было нелегко сохранить все в тайне от нее, но доктор Мак-Квин очень помог мне, а Уильям вел себя просто чудесно. Я даже не знаю, что мне для него теперь сделать и как его отблагодарить. Он всегда был рядом, он всегда был готов отвлечь маму, если разговор принимал не то направление. Я так перепугалась, когда получила телеграмму о том, что она едет к нам в гости. Я знаю, ты всеми силами пытался задержать ее, дорогой папочка, но ты же знаешь, какая она упрямая! Впрочем, это очень любезно с ее стороны – навестить больную дочь. Но только она не знает меры. И старается все переделать на свой лад, как всю жизнь старалась устроить нашу жизнь по своему представлению. Я себя так плохо чувствовала, когда она была у нас, я так болела и потому совсем не готовилась к встрече с нею. Я чувствовала лишь одно, что моя Мопси снова со мной! Она такая милая! Мне так хочется, чтобы ты увидел ее. Папочка, ты любил нас, когда мы были маленькими? Или полюбил нас потом, когда мы выросли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Они сели за столик, и Джоанна почувствовала секундное замешательство, когда встретилась глазами со взглядом дочери.
Глаза Эверил оставались холодны, равнодушны и не выражали ни малейшего интереса к матери.
Эверил, как и вокзал Виктория, нисколько не изменилась, подумала Джоанна.
«А что в этом удивительного? – задала себе вопрос Джоанна. – Это я изменилась, но Эверил вовсе не знает об этом».
Эверил расспрашивала мать о Барбаре, о Багдаде, Джоанна рассказала обо всех забавных приключениях, которые случились с нею во время путешествия домой. Так или иначе, их беседа протекала с трудом. Казалось, ничто не могло заставить разговор литься свободно и непринужденно. Расспросы Эверил о Барбаре выглядели совершенно поверхностными, незначительными и скорее в них отдавалась дань родственным чувствам, нежели выражался искренний интерес. Эверил, очевидно, старалась по мере возможности избегать неуместных вопросов и этим насторожила Джоанну. «Но откуда Эверил могла знать правду?» – спрашивала себя Джоанна. Скорее всего эта уклончивость дочери была продиктована обычной ее деликатностью и нелюбопытством.
«Правда! – вдруг подумала Джоанна, – А могу ли я сама знать правду?» Может быть, все ее догадки о Барбаре – только плод ее воображения? В конце концов у нее ведь нет конкретных доказательств.
Она постаралась выбросить из головы все сомнения о Барбаре, но мысли не уходили, понемногу приводя ее в раздражение. Похоже на то, думала Джоанна, что она из тех людей, которые сами выдумывают факты.
– Эдвард вбил себе в голову, что он непременно должен пойти в армию, если начнется война с Германией, – говорила тем временем Эверил своим спокойным невозмутимым голосом.
– Вот как! – воскликнула Джоанна. – О войне мне говорила в поезде моя соседка по купе. Она сказала, что абсолютно в этом уверена. Соседка оказалась очень важной персоной и, кажется, знала, о чем говорит. Но я никак не могу в это поверить. Гитлер не осмелится развязать войну.
– Ох, я не знаю, – вздохнула Эверил и задумчиво посмотрела в окно.
– Дорогая, ведь никто в мире не хочет войны!
– Это так, но люди иногда бывают вынуждены делать именно то, чего они не хотят, – возразила Эверил.
– Я думаю, все эти разговоры о войне вредны и опасны, – решительно сказала Джоанна. – Они приучают людей к мысли о ее неизбежности.
Эверил улыбнулась.
Они еще некоторое время продолжали свой бессвязный разговор. Покончив с обедом, Джоанна зевнула. Эверил заметила это и тут же сказала, что, наверное, утомила мать своим присутствием и что ей надо вернуться домой.
Да, согласилась Джоанна, она сегодня очень устала.
На следующий день Джоанна побывала в нескольких магазинах и сделала покупки, а в два тридцать села на поезд, отправлявшийся до Крайминстера. Проводник сказал, что они прибудут в Крайминстер сразу после четырех часов. Джоанна подумала, что это очень удачно: она встретит Родни, который как раз в это время должен вернуться домой из офиса.
Джоанна оценивающим взглядом окинула вид, открывающийся из окна. Впрочем, ничего необычного для этого времени года она не увидела: голые деревья, мелкий моросящий дождик, пустынный бульвар. Но какою милою показалась ей эта унылая картина осеннего города. Все здесь было ей давно знакомо и напоминало о доме. Теперь уже Багдад с его базарами, запруженными толпами народа, с его сверкающими голубыми куполами и золотыми шпилями мечетей казался ей далеким и нереальным, словно не существовал вовсе. Она проделала долгое, фантастически долгое путешествие, в котором видела плоские равнины Анатолии, заснеженные гордые пейзажи Тавра, высокие голые горные плато, спускающиеся длинными пологими ущельями к Босфору, Стамбул с минаретами, забавные бычьи повозки на Балканах, Италию с ее голубым Адриатическим морем, блиставшим на солнце, когда она покидала Триест, Швейцарию и Альпы в угасающем свете заходящего солнца, Она увидела так много, что все это смешалось в единую картину, словно в калейдоскопе. И вот в конце концов она оказалась дома, здесь, в этой по-зимнему дождливой провинции…
«Я словно никогда не уезжала отсюда, – подумала Джоанна. – Я словно никогда отсюда не уезжала.»
Неожиданно она почувствовала себя расстроенной, неспособной упорядочить свои мысли. Встреча с Эверил прошлым вечером разочаровала её. Она вспомнила взгляд дочери, спокойный, нелюбопытный, даже холодный. «Очевидно, – подумала она, – Эверил не заметила во мне происшедшей перемены». А почему, собственно, Эверил должна видеть в ней перемену?
Она ведь изменилась не внешне. Перемена произошла в ее душе.
– Родни… – негромко, почти шепотом, медленно проговорила Джоанна любимое имя.
И снова у нее к сердцу подступила тоска, страстная жажда любви и прощения.
«Все правильно, – думала она. – Мне грустно потому, что я начинаю новую жизнь».
До своего дома она доехала на такси. Увидев хозяйку, открывшая дверь Агнесс всплеснула руками и изобразила удивление и крайнее удовольствие.
– Хозяин будет очень рад! – сказала Агнесс.
Джоанна прошла к себе в спальню, сняла шляпку, перчатки, сбросила туфли и, надев мягкие домашние тапочки, снова спустилась вниз. Дом выглядел немного пустоватым, но это просто потому, что из сада давно уже не приносили свежих цветов.
Надо будет завтра срезать несколько веток лавра и поставить в гостиной, подумала она, и еще купить побольше гвоздик в магазине на углу.
Чувствуя легкое нервное возбуждение, она обошла все комнаты.
Может быть, ей следует рассказать мужу о своих догадках относительно Барбары? Надо полагать, в конце концов…
А с чего она решила, что все это правда? Вполне возможно, это лишь игра ее воображения, она все придумала. Она дала волю фантазии лишь потому, что приняла всерьез пошлые намеки этой глупой женщины, Бланш Хаггард, то есть теперь Бланш Донован. В самом деле, Бланш выглядела так ужасно! Такая старая и неопрятная!
Неожиданно Джоанна почувствовала, как у нее кружится голова, в мозгу у нее словно перевернулся калейдоскоп, образовав из цветных стеклышек совсем иную картину. Она прижала руки ко лбу, закрыла глаза. Картины виденного в путешествии перемешались с другими ее мысленными образами, и все это кружилось, переворачивалось, перемешивалось, пока наконец не застыло, образовав новую картину…
Что это с нею?
В ее воображении снова возникла ужасная гостиница посреди пустыни и то, уже начинающее забываться, странное переживание, охватившее ее тогда, среди песков, под палящим солнцем. Да, в те минуты она пережила весьма неприятное чувство. Ей почему-то показалось, что дети не любят ее и что Родни любит не ее, а Лесли Шерстон. Какая чепуха! Теперь, когда она у себя дома, все это походит на кошмарный сон! «Бедная Лесли!» – подумала Джоанна, вспомнив, что Лесли Шерстон давно уже покоится на кладбище. А она, Джоанна, еще собиралась просить, прощения у Родни за то, что предостерегла его от этой безумной идеи фермерства, которой он был когда-то так увлечен! Какая глупость! Нет, нет, подумала Джоанна, все-таки она очень умная и дальновидная женщина.
И как ей такое могло взбрести в голову? Откуда могли взяться у нее все эти неприятные мысли и переживания?
Была ли в них хоть капелька правды? Или все это сплошная фантазия? Как бы то ни было, ей не хотелось, чтобы все это оказалось правдой.
Ей непременно надо решить… Ей непременно надо решить…
Что ей надо решить?
Солнце, вспомнила Джоанна, солнце так безжалостно жгло ее. Это все были галлюцинации, вызванные солнцем…
Она бежала в пустыне… Она упала на песок ниц и молилась…
Неужели все это происходило на самом деле?
Или нет?
Нет, с нею просто-напросто случилось временное умопомешательство. Как приятно теперь сидеть у себя в комнате, в своем доме, в милой Англии и думать, что все это ей лишь приснилось и никогда больше не повторится.
Здесь все оставалось так, как было, и таким будет всегда.
Но в голове у нее все еще крутился калейдоскоп, мелькали цветные образы, обрывки мыслей, воспоминания о чувствах… На мгновение у нее в голове возникло ощущение совершаемой ошибки.
«Родни, прости меня, я не знала…» – со слезами на глазах.
«Это я, Родни! Я вернулась домой!» – с самодовольной улыбкой.
Какой образ, какая картина возникнет в остановившемся калейдоскопе? Она должна сделать выбор.
Неожиданно Джоанна услышала, как хлопнула внизу дверь. Этот звук хлопающей двери так был ей знаком!
Родни вернулся домой, Так что же ей сказать? Что выбрать? Быстрее!
Дверь отворилась, вошел Родни. Остановившись, он удивленно посмотрел на Джоанну.
Джоанна стремительно шагнула вперед. Она старалась не смотреть ему в глаза. «Дай ему хотя бы минуту, – думала она, – хотя бы секунду…»
Подойдя к нему, Джоанна, лучась беззаботной улыбкой, самодовольно воскликнула:
– Это я, Родни! Я вернулась домой!
Эпилог
Родни Скудамор сидел, откинувшись в глубоком уютном кресле, в то время как его жена разливала по чашкам чай, позванивая чайными ложечками о тонкий фарфор, и беспрестанно болтала о том, как чудесно вновь оказаться дома и как приятно убедиться, что здесь ничего не изменилось и все вещи лежат на своих местах. Родни даже не представляет, тараторила она, как прекрасно снова оказаться в Англии, в Крайминстере, в своем собственном доме.
По оконному стеклу, нудно жужжа, ползала туда-сюда большая зеленая муха, разбуженная от осенней спячки необычно теплым для ноября днем.
Д-з-з-з, д-з-з-з, д-з-з-з, звенела муха.
Дзинь-дзинь-дзинь, – звенел голос Джоанны Скудамор.
Родни сидел в кресле, прикрыв глаза, улыбаясь и кивая.
Шум, шум, шум, думал он, кругом один шум.
Для одних он значит очень много, а для других не означает ничего. Он ошибся. Он решил, увидев лицо Джоанны в первою минуту встречи, когда она шагнула к нему, что с нею произошло нечто важное. Нет, с Джоанной все было в порядке. Она была такой, как всегда. И все вокруг было таким, как всегда.
Напившись чаю, Джоанна поднялась наверх разбирать свои вещи, а Родни отправился в свой кабинет, где намеревался немного посидеть с документами, которые принес с собой из офиса. Но прежде, чем сесть за работу, он открыл маленький верхний ящик своего письменного стола и вынул оттуда письмо Барбары. Письмо пришло авиапочтой и на несколько дней опередило Джоанну.
Это было длинное письмо, написанное мелким плотным почерком, но Родни запомнил его почти наизусть. И все-таки он принялся читать его снова, задержавшись подольше на последней странице.
«Дорогой папочка, я хочу все тебе рассказать. Думаю, что ты и сам уже обо всем догадался. Не беспокойся, пожалуйста, обо мне. Я прекрасно понимаю, какой мерзкой и злой, маленькой, глупой тварью я была. Но помни, мама ничего не знает. Мне было нелегко сохранить все в тайне от нее, но доктор Мак-Квин очень помог мне, а Уильям вел себя просто чудесно. Я даже не знаю, что мне для него теперь сделать и как его отблагодарить. Он всегда был рядом, он всегда был готов отвлечь маму, если разговор принимал не то направление. Я так перепугалась, когда получила телеграмму о том, что она едет к нам в гости. Я знаю, ты всеми силами пытался задержать ее, дорогой папочка, но ты же знаешь, какая она упрямая! Впрочем, это очень любезно с ее стороны – навестить больную дочь. Но только она не знает меры. И старается все переделать на свой лад, как всю жизнь старалась устроить нашу жизнь по своему представлению. Я себя так плохо чувствовала, когда она была у нас, я так болела и потому совсем не готовилась к встрече с нею. Я чувствовала лишь одно, что моя Мопси снова со мной! Она такая милая! Мне так хочется, чтобы ты увидел ее. Папочка, ты любил нас, когда мы были маленькими? Или полюбил нас потом, когда мы выросли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33