"Смерть. Я никогда не думала, что увижу тебя!
Умирающий. Я тоже.
Смерть. Ну что, поборемся?
Умирающий. Не теперь, пожалуйста.
Смерть (в ее голосе звучит гнев, но гнев, граничащий с осторожностью).
Что такое ты говоришь? Разве ты не видишь моих когтей? Разве мои клыки не
вонзились в тебя? Разве твои глаза не восстают против вида свернувшейся
крови в моих прозрачных венах? Ты осмеливаешься отрицать меня?
Умирающий: Твои когти и клыки остры и чисты. Да, я отрицаю тебя. Пока
еще я не твой.
Искусные механические руки трудятся над телом, трудятся внутри тела.
Артерии заменены пластиковыми сосудами, рука - рукой мертвого человека. В
новых жилах струится новая кровь. Кровь кого-то другого..."

На этот раз Майку не завязали глаза, и он увидел впечатляющий входной
портал громадного бомбоубежища. Ворота были скрыты гигантскими накладными
плитами искусственного камня и снаружи выглядели как отвесный участок скалы.
Проехав через портал, беглецы оказались в том самом пещерном зале. Здесь
трудились техники. Они записывали данные, сновали туда и сюда на своих
трехколесных летучках, используя краткие ночные часы для подготовки к
предстоящим действиям. Была половина третьего ночи; восстание должно было
начаться в три.
Лиза судорожно уцепилась за руку Майка. Он чувствовал, как она дрожит.
Он улыбнулся ей, чтобы подбодрить и помочь легче воспринимать неожиданные
изменения в жизни. На протяжении всего пути он бережно обнимал ее за плечи.
Нимрон повел их к лифту. Впереди шли охранники, на ходу высказывая им
свое одобрение, подбадривая их и поздравляя с успешным завершением первой
части плана. Майка поражало, что даже самые незначительные чины из тех, кто
работал в этом комплексе, были в курсе секретных планов и могли запросто
говорить с Нимроном. Здесь не существовало скрытых замыслов, ничего такого,
что не могло бы быть открыто для взгляда и понимания каждого. Майк
чувствовал, что это было еще одним отличием от жизни в мире до Шоу. В
частности, он не мог представить себе, что общество, так свободно общающееся
со своим правительством, захотело бы ускользнуть в полусмерть Шоу, в ауру.
Они прошли знакомыми коридорами и свернули в проход, в котором Майк еще
не бывал. Стены здесь были из серого бетона, никакой роскоши, ни единого
намека на украшения. На пути попадались ящики с оборудованием и кучи
строительных материалов, так что местами приходилось двигаться по одному.
- Куда мы идем? - спросил Майк Нимрона.
- В студию, - бросил тот через плечо.
Лиза посмотрела на Майка.
Пока они шли, Майк быстро объяснил ей, что было необходимо сделать. Они
собирались подавить передачи Шоу собственным выходом в эфир. Только эта
передача должна была вырвать зрителей из сладкой дремы, вместо того чтобы
погружать их все глубже и глубже в сон. Надо было сделать так, чтобы зрители
почувствовали ненависть к самим себе. Это должно сокрушить Шоу или, по
крайней мере, выбить почву из-под ног аудитории на то время, пока отряды
обученных бойцов не разрушат его.
Лиза задрожала сильнее.
Майк крепче прижал ее к себе.
Наконец они вошли в большую комнату, с огромной, почти живой стеной
механизмов, слегка нависающей над маленькой круглой сценой. На этой сцене
они и должны были стоять, свершая мировой переворот. Майк ощутил, как его
заливает волна властной силы, река гордости. Исторические перемены, которые
ему предстоит свершить сегодня, будут, возможно, самыми великими в истории.
Он подавил гордость и ощущение власти, вспомнив слова Нимрона.
Невысокий человек в белом рабочем халате повернулся к Нимрону,
прекратил пощипывать короткую бороду и дернул себя за черные усы, оттягивая
верхнюю губу:
- У нас почти готово. А Лиза сказала:
- Я боюсь.

Они вовремя нашли его, обнаружили его искалеченное тело. Анаксемандра
Кокли втянули резиновые губы, и он провалился в металлический желудок. Он
чувствовал себя так, словно его растаскивали в стороны, а потом собирали
вместе, аккуратно складывали и перераспределяли. Он ощущал, как некие малые
силы разглаживают его внешнюю оболочку, а большие силы режут, сшивают,
разрушают и восстанавливают внутреннее содержание. Он чувствовал, как у него
вынули сердце и поставили на его место новое. Это произошло так быстро, что
у него не было даже времени потерять сознание, если бы машина позволила ему
сделать это.
За это он и любил Утробу. Он чувствовал, как что-то касается его мозга,
прорисовывая важные моменты более отчетливо и стирая пустяки. Его
пульсирующие почки были заменены, внутренности укреплены. Часть желудка была
повреждена осколком газовой пули. Он приобрел новый желудок.
Глаза его были безболезненно удалены, поскольку не так давно он
высказал желание иметь новые глаза. Хотя внутри Утробы царил непроглядный
мрак, хотя такое с ним происходило и раньше, он все-таки был по-настоящему
рад, когда новые глазные яблоки были вставлены на место, подсоединены к
нервам, и он смог сомкнуть веки поверх наполненных глазниц.
Потом настало время пройти проверку на медицинском оборудовании. Машина
должна была удостовериться, что с ним все в порядке. После физической
проверки шел второй - и, возможно, более важный - тест. Этот тест должен был
показать, остался ли он после всего свершившегося психологически тем же
самым Анаксемандром Кокли, которым был когда-то. Нет ничего хорошего в том,
чтобы вновь стать молодым, если ты не останешься тем же самым человеком.
Машина запустила в его мозг ледяные пальцы, шевеля ими вокруг комка
серого вещества, чтобы увидеть, все ли на месте, заметить наличие
повреждений, которые надлежит удалить - или же поставить заплаты.
Прикосновения машины порождали грезы, грезы о том, как во время драк он
вонзал пальцы в глаза, жестоко избивал и мужчин, и женщин, полностью
уверенный в том, что его всегдашний образ действий - самый мудрый и лучший
из всех.
Машина проверила результаты и обнаружила, что новый Анаксемандр Кокли
целиком подобен прежнему Анаксемандру Кокли, за исключением ошибки,
составляющей 0,000000023 от целого. Что, конечно, было предусмотрено. Ничего
такого, что могло бы заметно изменить его, ничего такого, что он или кто-то
другой смог бы уловить. Он по-прежнему оставался смертельно опасным
человеком.
Машина извлекла из его черепа свои ледяные пальцы и начала процесс
быстрого заживления. После него не должно было остаться никаких следов -
видимых или невидимых. Тело должно было стать гладким и лишенным шрамов -
Кокли был тщеславен.
Перед ним стояло большое зеркало, в котором он мог лицезреть свою
обнаженную фигуру: орехово-карие глаза; римский нос; тонкие губы; белые и
ровные зубы, зубы хищника; волевой подбородок; худощавое, но мускулистое
тело, очень сильное и очень быстрое.
Он прощально похлопал по поверхности Утробы, оделся и направился в
офис. Телохранители безмолвно следовали за ним. Здесь, как и повсюду, царила
суматоха. Компьютер работал на самой высокой скорости, а клерки обрабатывали
выданные им сведения вручную, перепроверяя их. Даже компьютер может
ошибаться.
Кокли плюхнулся в кресло за столом и наклонился над устройством связи с
компьютером:
- Выдать всю информацию, собранную на данный момент!
Раздался короткий низкий гудок. Из отверстия выдачи посыпались карточки
с записями. Кокли вставил их в проигрыватель. Через минуту из динамика
заговорил скрипучий голос искусственного мозга, называя имена и числа, даты
и места. Но ничего могущего принести незамедлительную пользу в этих
сообщениях не было. Точное местонахождение убежища в Аппалачах не было
раскрыто, а Кокли интересовал только этот факт. Он порвал карточки пополам и
бросил их в щель утилизатора.
- Сколько сейчас времени? - заорал он на одного из своих помощников,
работающего за складным столом чуть поодаль.
- Два, может быть, три часа, сэр.
Кокли вдавил кнопку своих часов и услышал точное время. Без пяти минут
три. Этих ублюдков обнаружат к рассвету. Выволочь их на солнышко и дать им
подохнуть, заставить их жрать грязь. Пусть их кровавые, вампирские рты
изрыгнут последнее покаяние, а потом умолкнут навеки. Это напомнило Кокли,
что аудитория уже давненько не получала хороших психических встрясок.
Возможно, ему следует привезти откуда-нибудь пациента клиники умалишенных.
Он не сможет, конечно, дать чистое излучение, но этого и не требуется. Да,
это будет хорошо. Кровопийца. Это будет очень здорово. Кокли снова нажал
кнопку часов. Без четырех минут три.
- Заставьте эту чертову машину пошевеливаться! - проревел он
раздраженно.

Грузовой аэромобиль вмещал только двадцать человек, включая водителя.
Пьер посмотрел на бойцов, сидящих в два ряда на скамьях вдоль стен,
быть может, несколько более сурово, чем они того заслуживали. В конце
концов, это не первая революция из всех, которые когда-либо совершались.
"Может быть, - думал он, - самая справедливая, но отнюдь не первая". И она
так или иначе давала ему шанс увидеть, насколько глубоко его уроки
укоренились в сознании этих людей. Сумеют ли они действовать так, как он их
учил, или же будут драться, словно шайка необученных головорезов, на одном
только голом энтузиазме? Он возлагал на них большие надежды.
Он подумал об "успехе", и тут же ассоциацией всплыло слово "провал".
Ухватившись за него, он соскользнул в пропасть воспоминаний, сквозь туман
времени, назад, в другое время, в другое место. Там была темноволосая
девушка. Ее звали Рита. Рита, Рита, Рита. Это имя было как крик одинокой
птицы над белыми гребнями волн, которые вздымает на синей поверхности моря
ветер, теплый и прохладный одновременно. Она и БЫЛА одинока. Она сидела в
кафе одна. Рита. Сидела у затененного столика, сидела, склонив голову и
глядя в чашку с кофе. И вошел он. Никто больше не был вежливым, добродушным
или романтичным. Женщины все реже и реже вступали в брак, поскольку могли
разделять телесные ощущения Исполнителя. Им все меньше и меньше нужна была
настоящая любовь, настоящий секс. И мужчинам тоже. Медленно, но верно
умирали странные отношения, называемые любовью между мужчиной и женщиной.
Однако были и такие, которые нуждались в большем, нежели аура и
искусственный час До, краткие пятнадцать минут Во Время и час ласк,
именуемый После.
Некоторым людям нужно было больше, много больше. Таков был Пьер, и
такова была Рита...
Аэромобиль подпрыгнул на выбоине, толчок сбросил Мэйлора с его места в
конце скамьи. Это происшествие на минуту сняло напряжение. Все заулыбались,
даже рассмеялись.
- За эти синяки ты не получишь медаль Отважного Сердца, Мэйлор, -
сказал Нимрон.
Медалью Отважного Сердца награждались те, кто получил ранения во время
акций, а Золотой Звездой Доблести - те, кто встретил смерть в бою. Всего
существовало пять различных наград, награжденному выдавалось удостоверение и
впечатляющего вида знак из драгоценных металлов и камней. Пьер задумался о
том, как им повезло, что с ними Роджер Нимрон. Эти медали были его идеей.
"Они нужны, чтобы внушать людям чувство гордости и славы", - сказал
Президент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23