В тоне, которым были произнесены эти слова, Видалю почудился оттенок досады или нетерпения.
– Вот и прекрасно! – воскликнул он с искренней радостью. – Я очень доволен, что ты позвал к себе друзей. Мне, знаешь, кажется, что для тебя куда лучше встречаться с молодыми людьми твоего возраста…
Он вовремя остановился, не желая обидеть сына. Бывало, что, забыв про осторожность, он напоминал сыну про эту докторшу, сделавшую Исидорито таким педантичным и агрессивным. Исидорито сухо ответил:
– По мне, пусть бы не приходили.
– Ты бы посмотрел на моего отца, как он был внимателен к моим друзьям. Потому что средства у нас были более чем скромные – не знаю, поймешь ли ты меня. Он даже заставлял маму, когда испечет Для гостей пироги, надевать самое лучшее платье.
– Вот уж у тебя мания вспоминать свое старичье. – Не забывай, что это твои дедушка и бабушка.
– Знаю, знаю, мы из простого рода. Ты мне об этом постоянно напоминаешь.
Видаль посмотрел на него с ласковым любопытством. Да, у самых родных, самых близких людей бывают мысли, о которых мы не подозреваем… Это обстоятельство, определяемое им как «мы не прозрачные», казалось ему когда-то защитой, гарантией для каждого человека его внутренней свободы, – теперь же оно огорчало его как признак одиночества. Чтобы пробиться к сыну и вытащить его из этого одиночества, Видаль сказал:
– Что до меня, я очень рад, что они придут. Как раз недавно я думал, что мне всегда приятно общество молодых.
– Не понимаю, почему тебе оно так приятно.
– А тебе с ними разве неприятно?
– Почему мне может быть неприятно? Я же – не ты.
– Ага, дело в разнице поколений. Мы друг друга не понимаем? Это докторша тебе объяснила?
– Может, и она, только знаешь, лучше, чтобы ребята тебя здесь не застали. К сожалению, придет один такой, ну просто бешеный. Народ его ужасно любит, он развозит овощи. Колоритный тип, народный герой. Про него даже сочинили стишок:
Выезжай из-за угла,
Удалой водитель…
– И что, мне придется бродить по улицам, пока ты будешь принимать друзей?
– Что ты выдумал! По улицам! Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
– Нет, я все же не могу поверить тому, что слышу. Ты хочешь, чтобы я спрятался под кроватью?
– Еще что выдумаешь! У меня замечательная идея, – сын взял его за руку и вывел из квартиры. – Не будем терять времени. Они могут явиться в любую минуту.
– Не толкай меня. Куда мы идем?
Исидорито подмигнул отцу и, приложив палец к губам, прошептал:
– На чердак.
Видаль мог истолковать эти слова как объяснение или же как приказ. В первом дворике они встретили Фабера, направлявшегося в санузел. Появилась и Нели-да с узлом белья. Подталкиваемый сыном, Видаль торопливо поднялся по узкой лестнице, надеясь, что девушка его не увидела. На чердаке пришлось продвигаться на четвереньках, так как крыша была очень низкая.
– Тут тебе будет замечательно, – уверил его Исидорито. – Ляжешь на какой-нибудь ящик и сможешь поспать. Свет погаси и не спускайся, пока я не дам сигнал.
Прежде чем Видаль успел слово вымолвить, Исидорито кубарем скатился по лестнице. Местечко незавидное, подумал Видаль. Дон Сольдано, оптовый торговец птицей и яйцами, пользовался чердаком как складом и загромоздил его грязными, вонючими ящиками. Когда погас свет, темнота стала нестерпимо гнетущей. Исидорито так спешил, что Видаль даже не догадался захватить пончо или пальто, чему отчасти был рад – вещи уж точно пришлось бы потом нести в химчистку; он дрожал от холода, не говоря о том, что доски, на которые он лег, были достаточно тверды. Да еще забежал хотя бы в уборную, прежде чем сюда подняться… Он всегда теряет голову, когда сын начинает нервничать.
Вот так же сбивала его с толку двадцать лет тому назад Виолета, мать Исидорито, женщина пылкая, одержимая самыми необузданными идеями без всяких оснований. Видя ее убежденность, Видаль всегда чувствовал, что любое сомнение будет оскорбительно, и подчинялся ее господству. Какие образы возникали прежде всего в его памяти, когда он думал о времени, прожитом с Виолетой? Прежде всего монументальные розовые округлости, и цвет волос – красновато-рыжий, и запах, отдававший какой-то звериной едкостью. Потом несколько моментов периода, который ему теперь казался совсем коротким: День, когда она в «Пале Бланк» объявила ему, что ждет ребенка и что они должны пожениться. День, когда родился ребенок. День, когда он наконец узнал, что она ему изменяет. Давали фильм с Луизой Брукс, он зашел в тот же самый «Пале Бланк» и внезапно почувствовал до боли знакомый аромат духов, и в темноте зала, из переднего ряда, до него донесся несомненно ее голос. «Не беспокойся, – говорила Виолета. – Он без меня в кино никогда не ходит». 31
День, когда он обнаружил на подушке записку Виолеты: она доверяла ему сына – «Ты хороший отец» и т. д., – а сама отправилась куда-то на север с неким парагвайцем. Вот и досталась ему участь – он еще спрашивал себя, может, причина в каком-то его изъяне, – воспетая во многих танго, но, как он убеждался, глядя вокруг, не совсем обычная. Когда Виолета его оставила, друзья только и рассуждали, что о ярме супружества и о том, как им хочется его сбросить, словно они жен своих несли на закорках. Неверность Виолеты его огорчила, но особой боли и отчаяния, которых ожидали окружающие, он не испытывал, а тот факт, что он сам растил сына, снискал ему у соседок необычайное уважение, хотя иные среди них давали ему понять, что они не могут уважать мужчину, занимающегося не своим делом. В ту пору он задумал переехать в отдельную квартиру – ему как раз досталась в наследство от одного родственника некая сумма (ох и огорчилась бы бедняжка Виолета, кабы об этом узнала!); но так как здешние соседки, пока он бывал на работе, присматривали за Исидорито, он от этого намерения отказался. Деньги постепенно разошлись на повседневные нужды, и Видаль перестал думать о смене жилья. Потом он вспомнил вечер, когда, придя домой, услышал в соседней комнате, среди женского гомона, восхищенный возглас одной из них: «Смотрите, какая у него штучка!» От этого воспоминания у него возобновилось желание сходить в уборную. Он прямо пришел в отчаяние, но спуститься не смел – ведь сын наказал этого не делать. Нет, такая слепая покорность сыну достойна жалкого старика; потом, подумав, он решил, что так мог бы рассуждать только дурно воспитанный человек; уж наверно, не зря ему запретили спускаться. Но одно было бесспорно: больше он не вытерпит. Кое-как пробрался он по вонючему чердаку за последний ряд ящиков и, став на колени, в весьма неловкой позе, обильно, неудержимо помочился. К концу он заметил свет в щелях между досками пола – о ужас, там, внизу, вероятно, находилась комната сеньора Больоло. От одной мысли о потасовке в этом месте, загаженном куриным пометом, его кинуло в дрожь. С величайшей осторожностью он спрятался за ящиками в противоположном конце чердака. Вскоре ему стала сниться история одного господина, который почти все годы тирании Росаса провел укрываясь на чердаке, пока его не выдал старший из его детей, которыми он по ночам успевал наградить жену, и тогда масорка отрубила ему голову. Потом, в другом эпизоде этого же сна, он, красуясь перед женщинами, скакал верхом на лошади через высокие препятствия и, сочетая личную скромность с патриотической гордостью, объяснял: «На коне я, как всякий аргентинец, держусь неплохо». Но так как раньше он никогда верхом не ездил, его охватило сомнение в своих способностях, и в конце концов он упал и больно ушибся. Над его лицом, благоухая лавандой, склонилась Нелида и спросила: «Что они тебе сделали?» Нет, в действительности Нелида повторяла другое:
– Они уже ушли.
– Который час? – спросил он. – Я тут немного вздремнул.
– Два часа. Они уже ушли. Исидорито не пришел за вами, потому что должен был их проводить. Он скоро вернется. Теперь вы можете сойти вниз, дон Исидро.
Когда он попробовал встать, все тело у него заломило, да еще в пояснице стрельнуло. С тревогой он спросил себя: «Неужто опять люмбаго?» Ему было неловко, что девушка видит, с каким трудом он поднимается, подобные вещи он мысленно называл «старческие немощи».
– Я, наверно, похож на старика инвалида, – смущенно сказал он.
– Просто вы лежали в неудобном положении, – объяснила Нелида.
– Да, скорее всего, – неуверенно согласился он.
– Позвольте вам помочь.
– Еще чего! Я сам могу…
– Позвольте.
Да, без ее помощи он отсюда бы не выбрался. Нелида поддерживала его как сестра милосердия и довела до квартиры. Видаль покорно дал себя вести.
– А теперь позвольте помочь вам лечь, – попросила Нелида.
– Нет, нет. До этого я еще не дошел, – улыбаясь, возразил он. – Я и сам могу лечь.
– Ладно. Я подожду. Не уйду, пока вы не ляжете.
Она повернулась к нему спиной, и он, глядя, как она стоит на середине комнаты, подумал, что в ней ярко выражены сила и красота молодости. С некоторым усилием он разделся и лег.
– Готово, – сказал он.
– Чай у вас есть? Сейчас приготовлю вам чашечку чаю.
Хотя люмбаго давало себя знать, Видаль ощутил прежде неведомое блаженное чувство, ведь уже много-много лет – не упомнишь сколько – никто его не баловал. Он подумал, что вот и он приобщается к удовольствиям старости и болезней. Подавая ему чай, Нелида сказала, что немного у него побудет. Она села в изножье кровати, заговорила – вероятно, просто чтобы поддержать разговор – о своей жизни и с некоторой гордостью сообщила:
– У меня есть жених. Хороший парень, я хотела бы, чтобы вы с ним познакомились.
– Да, конечно, – сказал он без особой радости. И подумал, что ему нравятся руки Нелиды.
– Он работает в мастерской по ремонту автомашин, но у него есть музыкальные способности, и он участвует в народном трио «Лос Портеньитос» – по вечерам они играют в ресторанах в центре, главным образом в «Пласа Италия».
– Собираетесь пожениться? – спросил он.
– Да, только вот накопим денег на квартиру и на обстановку. Любит он меня до невозможности. Прямо не надышится.
И Нелида продолжала хвалиться. Послушать ее красочные описания, так ее жизнь представляла собой череду побед на вечеринках с танцами и на всяческих празднествах, где она была бесспорной героиней. Видаль слушал ее с чувством недоверия и нежности.
Отворилась дверь. Исидорито удивленно посмотрел на них:
– Извините, я вам помешал.
– Вашему отцу нездоровилось, – объяснила девушка. – Вот я и побыла с ним, пока вы не вернетесь.
Видалю показалось, что Нелида слегка покраснела.
6

Пятница, 27 июня
На следующее утро он почувствовал себя лучше, но все же не вполне здоровым. Будь у него деньги, подумал Видаль, он пошел бы в аптеку, попросил бы, чтобы ему сделали укол, и все бы прошло (пусть не в тот же день, а после того, как проведут полный курс). Но пока не получил пенсию, все расходы, кроме остро необходимых, исключались. Если бы в аптеке его принял сеньор Гаравента, затруднений не было бы, но если примет сеньора Ракель, неприятностей не оберешься. Все осложнялось тем обстоятельством, что как раз у доньи Ракели была рука легкая, а уколы самого аптекаря отличались болезненностью.
По дороге в санузел Видаль встретил Фабера и Больоло, который, сильно жестикулируя в горячась, что-то многословно рассказывал.
– А вы-то где прятались ночью? – спросил Фа-бер, слегка отстраняя своего собеседника.
– Да я, ээээ… – в сильном смущении пролепетал Видаль. Но объяснения не понадобилось.
– Что до меня, – перебил его Больоло, – то меня не так легко застать врасплох…
Видаль глянул на него с некоторым любопытством: Больоло говорил как-то странно, даже выражение лица было необычным.
Но тут вмешался Фабер, стараясь говорить погромче, чтобы заставить себя слушать.
– Мне удалось спрятаться в уборной, – объяснил он, – но поверьте, ночку я провел не дай Бог!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25