Вдруг стали стучать в дверь. Я уже подумал, мне конец, но они ушли.
– Что до меня, – продолжал гнуть свое Больоло, – то меня не так легко застать врасплох. Как только я увидел, что эти ребята меня обступили – а я, знаете, голову не теряю, – я сразу понял, им лучше не перечить.
– На рассвете, когда уже можно было выйти, – продолжал Фабер, – я с места не мог подняться. От этого сидения обострилось люмбаго, болью свело поясницу. – Точно как у меня, – в порыве братского чувства сказал Видаль.
– Нет, нет, – запротестовал Фабер. – Я, когда вышел из уборной, еще долго не мог разогнуться.
Больоло, хотя и не очень-то блистал красноречием, сумел завладеть вниманием собеседников.
– Ребята засели за карты, так мы и развлекались – беседовали, планировали вылазки, до поздней ночи. Не думайте, что мое положение было таким уж легким. Они собирались идти в центр, и я, хотя виду не подавал, сильно нервничал. Когда стали расходиться, я попытался остаться, но они потребовали, чтобы я шел с ними. Я хотел присоединиться к группе вашего сына, он-то хотя бы знакомый, но двое из них подхватили меня под руки, и так, знаете, дружески беседуя, мы пошли Бог знает как далеко по направлению к станции Пасифико. Возле винного склада один из них, звали его Нене, все таким же любезным тоном сказал, что я должен забыть все, что слышал в этот вечер. Второй похвалил мою вставную челюсть и под предлогом, будто хочет ее рассмотреть поближе, выдернул ее у меня изо рта. Вы не поверите: когда я попросил ее отдать, самый щуплый из них сказал, что если, мол, я хочу возвратиться домой целым и невредимым, то лучше мне не терять времени.
– В любом случае мы отделались намного дешевле, чем Губерман, – заметил Фабер.
– Ваш сын, дон Исидро, – обратился к нему Больоло с нарочитой любезностью, к которой он прибегал в щекотливых обстоятельствах, – произвел на меня впечатление серьезного молодого человека. Не попробуете ли вы его расспросить?
– Расспросить? – удивился Видаль.
– Может, он согласится разведать, есть ли у меня надежда получить мою челюсть обратно. Вы же знаете, как дорого она стоит.
– Еще бы не знать.
– Можно на вас рассчитывать?
– Конечно, можно. А что случилось с Губерманом?
Больоло недоверчиво поднял брови, но все же начал объяснять:
– Бедняга ехал в своем автомобильчике по Лас-Эрас…
Фабер, слегка его отстраняя, перебил:
– Можно мне сказать? Я вырезал в «Ультима ора» показания убийцы.
Он достал из кармана вырезку и осторожно ее развернул.
– Тут все напечатано, слово в слово. Слушайте: «Когда я увидел впереди в машине эту лысину, я понял, что попал не в свой ряд. Признаюсь, я, вероятно, был уже на взводе, был сильно раздражен. Но поверьте мне, сеньоры, все произошло так, как я предвидел: когда другие машины тронулись, эта, что была передо мной, ни с места – водитель, этот старичок с плешью, видимо, медленно соображал, долго раскачивался, прежде чем снова тронуться. Старик стал жертвой накопившегося во мне раздражения из-за прежних подобных ситуаций, которые возникали по вине таких же стариков. Я не мог сдержать себя, искушение пальнуть в эту лысину между парой торчащих ушей оказалось неодолимым».
– Что же сделали с этим сумасшедшим? – спросил Видаль.
– Бросьте, че, не говорите таких слов, – возразил Больоло.
– Он тут же был отпущен на свободу, – сообщил Фабер.
Больоло открутил кран над одной из раковин и, набрав воду в пригоршню, попил.
– Не забудьте, пожалуйста, – напомнил он Видалю, – если будет удобно, расспросите вашего сына.
И он пошел прочь из санузла. Остальные двое медленно последовали за ним.
– Мне его жаль, – сказал Фабер.
– А мне – нисколько, – ответил Видаль. – Вид У него наглый, а на самом-то деле он жалкий подхалим при нашем управляющем. Сам не знает, к какой стороне пристать.
Им встретились Нелида и Антония. Видаль заметил, что с Фабером девушки не поздоровались. Впрочем, тот сразу ушел к себе домой.
– Поздравляю вас, дон Исидро, с такими друзьями, – иронически заметила Антония.
– Вы имеете в виду Буяна?
– Буян еще куда ни шло. Но этого старого бесстыдника я не перевариваю.
– Антония права, – подтвердила Нелида.
Видаль взглянул на Нелиду, полюбовался изящным изгибом ее шеи, подумав, что его можно сравнить с лебединым и что он, Видаль, каждый раз открывает в этой девушке что-то новое.
– А что он сделал? – торопливо спросил Видаль.
– Чего только он не сделал! – вспылила Антония. – Гнусный старикашка! Вот я говорю с вами, а злость прямо меня душит. Да он вечерами пристает к девушкам с самыми подлыми намерениями – околачивается тут, возле уборных! Спросите у Нелиды, если мне не верите.
– Верно, – подтвердила Нелида. – С десяти вечера он уже здесь, с засаде.
– Не может быть! – воскликнул Видаль.
– Уверяю вас. Мы-то знаем.
– Что вы говорите! Неужто он не понимает, как это мерзко? Наверно, он отчаялся, потому и стыд потерял.
Видаль прибавил, что в такое поведение Фабера трудно поверить, и искренне его осудил.
– Такого старикашку, – заявила Антония, – я бы выдала без всяких угрызений совести.
Видаль, внутренне соглашаясь с нею, попытался все же заступиться:
– Он несчастный человек.
Он это повторил несколько раз и пробовал найти еще какие-то оправдания, но встретил беспощадный отпор.
– Таких стариков надо бы всех изничтожить, – вынесла свой приговор Антония.
– Ну ладно. Я признаю, что вы обе правы. Старики, которые пристают к молодым женщинам, – это жалкое зрелище. Отвратительное. Вы обе правы. Совершенно правы. Но если их сравнить с каким-нибудь доносчиком, предателем, убийцей…
– Вас-то Фабер не оскорбил. Вы станьте на мое место.
– Ну конечно, вы оскорблены, – согласился Видаль. – Фаберу нет прощения. Но, может быть, этот несчастный не понимает, насколько смехотворно его поведение, потому что понять это – означало бы признать, что ты стар и смерть уже совсем близко.
– А мне какое до этого дело? – спросила Антония.
Видаль счел ее реплику вполне законной, но все же, полагая, что должен сделать последнюю попытку в пользу приятеля, подытожил свои аргументы следующими словами:
– Ладно, я согласен, что вы обе правы. Он старый, некрасивый, но мы за это не можем его винить. Никто не бывает старым и некрасивым по своей воле.
Антония посмотрела на него, покачав головой, словно услышала нечто из ряда вон выходящее и прощает его лишь потому, что принимает его таким, каков он есть.
– Нет, дона Исидро не переспоришь. Пойду лучше постираю.
Нелида, отправляясь вслед за ней, успела шепнуть:
– Вы при Антонии так не говорите.
7
Ему явно стало лучше. Долгий день, праздно проведенный дома, пошел на пользу. А не выходил он по совету Нелиды. В полдень, когда собрался пойти в ресторан, он столкнулся с ней в прихожей.
– Не выходите, – сказала девушка. – По-моему, вам сейчас выходить на улицу не следует. Сегодня отдыхайте и завтра совсем поправитесь.
– Ну, знаете, одним воздухом не прокормишься. А у меня нет сил даже вермишель сварить.
– Моя тетя Паула принесла мне коробочку пирожных. Могу я вас угостить?
– Если придете есть их вместе со мной.
– Нет, нет, только не это. Пожалуйста, не обижайтесь. Вы же знаете, люди-то какие.
Вот он и съел – сперва одно, потом второе и так все полдюжины, вкус дивный, и запил несколькими мате. Однако еда, видимо, оказалась тяжелой для желудка, он долго спал днем, спал, как бывало раньше. когда после сиесты просыпаешься и не знаешь, День сейчас или середина ночи. Вставши, снова выпил мате, тщетно ожидая, что Исидорито принесет приемник, который наконец был отдан в починку. Потом, собравшись с силами, сварил вермишель и поел ее с тертым сыром и вчерашним хлебом, запивая красным вином. Когда остались одни крошки, явился Джими.
– Я опоздал? – спросил Джими.
– Трудно поверить, но это так. Уже ничего не осталось.
– Ну не будешь же ты меня уверять, что у тебя не припрятано кое-что в буфете на десерт? Какая-нибудь запеканка? А может, плитка шоколада?
– Да уж ладно, есть шоколад Исидорито. Тебе это, правда, будет вредно.
– Не волнуйся, желудок у меня еще работает, – заявил Джими, быстро откусывая от плитки. – Надеюсь, вы из-за этого не поссоритесь? Кстати, сегодня вечером мы идем играть к Нестору, у него с сыном прекрасные отношения. Так будет безопаснее. Ты пойдешь?
Видаль подумал, что можно бы и пойти – ведь Нелида не узнает, к тому же неплохо будет пообщаться с мальчиками, немного проветриться, рассеяться, а то после целого дня безделья да еще от чувства тяжести в желудке стали возникать мрачные мысли.
– На улице все так же холодно? – спросил он.
– Оденься потеплей, а то похоронные венки нынче дороги.
Видаль накинул на плечи старенькое пончо, и они вышли в темноту.
– Что с тобой? – спросил Джими. – Идешь весь согнутый.
– Да ничего. Боль в пояснице.
– Годы, старина, годы. Кто поумней, заранее смекает, как бороться со старостью. Коли думать о ней, тоска берет, духом падаешь, люди это замечают, говорят тебе, что сдаешься прежде времени. Коли забываешь о ней, тебе напоминают, что каждому овощу свое время, и называют тебя смешным старикашкой. Нет, против старости нет лекарства. Смотри, там на углу толпится народ, небось какая-нибудь уличная компания, или, как их называют, карательный пикет… Давай-ка лучше повернем в обход, чтоб с ними не встречаться.
– Да, со всем можно смириться. Как ты думаешь, два старых, почтенных аргентинца времен нашей молодости стали бы унижаться до таких предосторожностей?
– Ну, знаешь, в то время все были задиристые, а впрочем, когда их никто не видел, может, и они смирялись.
8
Нестор жил с женой и сыном, которого тоже звали Нестор, на улице Хуана Франсиско Cem, в домике, где в сторону улицы выходила столовая и еще одна комната, а третья комната и подсобные помещения были обращены не то к саду, не то к пустырю. Когда два друга вошли в дом, остальные уже были в сборе, в столовой. На стене там висели часы, остановившиеся на двенадцати. Хозяйка дома, сеньора Ре-хина, как обычно, перед друзьями мужа не появлялась; вместо ответа на вопрос о ней он неопределенно указал рукой на задние комнаты.
Сын Нестора, извиняясь, сказал:
– Меня ждут в кафе на другой стороне авениды.
– Авениды Альвеара, – уточнил Данте.
Все рассмеялись. Джими на полном серьезе объяснил:
– У нашего старикана доисторические представления.
– Сеньор Данте хотел сказать «авенида Освободителя», – вежливо поправил сын Нестора.
– Данте прав, – заметил Аревало. – Надо сопротивляться смене названий. Каждые двадцать лет меняются номера домов, меняются названия улиц…
– Меняются люди, – заключил Джими и стал напевать «Где он, мой Буэнос-Айрес?».
– Да, все изменилось, это уже совсем не тот город, что прежде, – констатировал Аревало.
Нестор-младший стал прощаться с гостями.
– Вот нагрянули к вам, – оправдывался Видаль.
– Теперь вам приходится уйти, – прибавил Аревало.
– Главное, чтобы вам было удобно, – уверил их паренек. – Обо мне не беспокойтесь.
– Но это же безобразие, что вам из-за нас приходится уходить, – сказал Аревало.
– Какое это имеет значение? – возразил парень.
– Я к папиным друзьям отношусь хорошо. – И вполголоса прибавил: – Что бы ни случилось.
Он ласково похлопал отца по плечу, улыбнулся и, приветственно приподняв руку, вышел.
– Славный мальчик, – сказал Видаль.
– Болтунишка, – проворчал Джими.
Нестор поставил на стол бутылку фернета, жареный арахис, маслины. Рей жадно протянул руку. Кинули карты, кому с кем играть. Видалю выпало играть с Джими и Аревало, так что в этот вечер он мог заранее считать выигранными все партии.
– Что вы скажете про обойщика? – с полным ртом спросил Рей.
– Вы его знали? – спросил Видаль у Нестора.
– Да я его тысячу раз видел напротив твоего дома.
Хотя Нестор произносил «р» на французский манер, никто не улыбнулся, кроме Джими – тот шутливо подмигнул одним глазом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25