.. Они рассмеялись.
Линда придвинулась ближе, тронула его за запястье.
- Дорогой, все испортилось, когда приехала твоя мать. Все сразу стало таким гигиеничным и гадким.
- Я и понятия не имел, что тебе...
- Помолчи и ни в чем меня не обвиняй. Мне просто кажется, дорогой, все твои подлинные, искренние, теплые сердечные порывы плотно завинчены какой-то крышкой. В первые дни медового месяца нам вместе удалось немного ослабить крышку, что было очень хорошо для нас обоих. Потом ты заметил, что наружу выбегает слишком много тебя, и снова ее завинтил. И знаешь, мой дорогой, я чувствую себя покинутой. Я хочу, чтобы мы придумали какой-нибудь способ освободить тебя. «Секс» - не гадкое слово. Как и слова «грудь», «ягодицы», «ноздри» или, скажем, «левая рука». Мне кажется, кто-то в детстве внушил тебе неправильные представления об этой стороне жизни. И разумеется, я не хочу приучаться думать о сексуальном акте как о довольно неприятной, хотя и мимолетной, маленькой супружеской обязанности, которую надлежит выносить в стоическом молчании. Я хочу быть тебе хорошей женой и в то же время чертовски хорошей любовницей.
- Линда, прошу тебя!
- О чем ты просишь?
- Вспомни о таком понятии, как хороший вкус!
- Не пытайся урезонивать меня этой убогой философией, мальчик мой! Прими только на веру, что ты заблуждаешься, но еще можешь исправиться. Мне девятнадцать, тебе - двадцать два, но, когда речь заходит о любви, Джон Картер Герролд, я чувствую себя мудрее, потому что, по-моему, мои инстинкты правы.
- Наверное, всем женщинам хочется, чтобы их медовый месяц продолжался вечно. Я слышал, это признак незрелости американок.
- Чушь! Знаешь, какой степени родства я хочу достичь со своим мужем? Как в романе Хемингуэя «Иметь и не иметь». Читал?
- Он пишет грязные непристойности.
- Грязь - в умах тех, кто сам грязен, милый.
- Все его мужчины - неандертальцы.
Она метнула на него сердитый взгляд:
- Ты первый начал, так что не обижайся на то, что я тебе скажу. Иногда у меня возникает мысль: раз ты не раскрываешься до конца в постели, раз не проявляешься целиком, возможно, ты не мужчина и во всем остальном. Что станет вершиной твоей жизни, когда мы вернемся? Работа в фирме дяди Дода за двенадцать тысяч в год?
Джон растерялся.
- Линда, мне... ужасно не нравится то, о чем ты говоришь, не мне претит ссориться с тобой.
Она встала на колени и быстро поцеловала его - легко прикоснулась к губам.
- Бедный старина Джонни. Ты просто женился на девке, вот и все. На девке с ангельской, невинной внешностью. Именно благодаря внешности я и заполучила работу модели, именно благодаря моей благопристойной внешности мне все же удалось умаслить твоих родственников. Но поверь мне, милый, я намерена исправить тебя в данном конкретном отношении. И я хочу, чтобы ты пообещал, что поможешь мне. - Она придвинулась чуточку ближе, прижавшись грудью к его плечу, и начала медленно ласкать его, проказливо улыбаясь. - Знаешь, милый, у тебя все получится. Я избавилась от застенчивости, когда начала говорить о ней вслух.
Он захотел ее, захотел овладеть ею прямо сейчас, и в то же время ему захотелось отодвинуться от ее теплых, настойчивых прикосновений. Придется ей кое-что уяснить для себя... потом, не сейчас. В медовый месяц у всякого есть право делать глупости. Но это не значит, что так будет продолжаться всегда. Джон воровато огляделся по сторонам: вдруг на них кто-нибудь смотрит? Линда снова легла, опершись на локоть, и подтянула колени к животу. Лучше бы она выпрямилась. Когда Линда так лежит, кажется, что у нее пышные, крутые бедра, хотя на самом деле она такая стройная, что выглядит почти хрупкой. Вот еще одно, что потрясало его. Когда они были вместе в первый раз, он боялся, что ей будет больно, боялся сломать ее. Но за кажущейся хрупкостью таились такая гибкость и сила, что он был потрясен.
Пройдет немного времени, ее пыл охладится, и она станет относиться к постели так, как и положено добропорядочной жене. Если у мужа появляется охота к более острым ощущениям и непристойностям, то ведь для этого существуют шлюхи. Брачная постель - не место для извращений и распутства. А экспериментировать в постели... что ж, это, безусловно, необходимо, но лишь для того, чтобы подобрать наиболее подходящий им обоим способ.
Кажется, она вошла во вкус, и ее поведение почему-то коробит его.
Ему бы хотелось, чтобы она ненавидела секс. Тогда потом всякий раз он бы ощущал сладкое раскаяние и униженно извинялся перед нею, молил о прощении за то, что он ее запачкал.
Джон бросил взгляд на их черный «бьюик»-седан.
- Не понимаю, почему мама так упорно не соглашается вылезать из машины. Там, должно быть, настоящее пекло.
- Милый, она скорее согласится сгореть заживо, чем рискнет подцепить какой-нибудь мексиканский микроб.
- Линда, по-моему, у тебя нет никакого права критиковать ее.
- Да, да, знаю. Твой самый закадычный друг. И так старается выказать мне свое расположение. «У Джона славная маленькая женушка. Знаете, она одно время работала манекенщицей в одном из лучших модельных агентств Нью-Йорка, но это просто хобби». В первый раз, когда услышала, чуть не умерла. В иные тяжелые дни я теряла под софитами до пяти фунтов веса, а вечерами просто валилась в кровать. У меня не было сил даже зубы почистить! Но на заработанные деньги мой брат сумел закончить юридический. Ничего себе хобби!
- Согласен, Линда, ее слова звучат немного по-снобистски, но все же не забывай, что она выросла в чопорной атмосфере Рочестера. Кроме того, мама очень сильная и решительная женщина. Ей пришлось нелегко, когда мой отец бросил нас и сбежал с распутницей, которая служила у него секретаршей.
Линда склонила голову и посмотрела на него в упор:
- Твой отец пал жертвой незаконной любви?
- Именно так.
- А знаешь, это - ключик, о котором я никогда прежде не думала. Сколько тебе тогда было лет?
- Семь. Отца я обожал. Не знаю, что ты имеешь в виду, говоря о ключике. Его бегство стало для меня страшным ударом. Тогда я ничего не понимал. Ловил разговоры взрослых, какие-то неясные намеки... Я знал, что он совершил что-то ужасное с женщиной, но что именно - понятия не имел. На протяжении долгих лет отец писал письма, умоляя маму дать ему развод, но она отказалась.
- Бедняжка.
- Да, ей пришлось несладко.
- Я не твою маму имею в виду, а ту женщину, с которой он сбежал.
- Линда, если ты шутишь, то...
- Ты лучше ступай посмотри, как там матушка Энн, не то я скажу что-нибудь неподобающее.
Он встал и на негнущихся ногах пошел к машине. Кажется, дурацкий паром так и застрял навечно на противоположном берегу. Джон заглянул внутрь «бьюика». Все стекла были опущены. Старшая миссис Герролд полулежала на заднем сиденье, опираясь на груду чемоданов, и крепко спала. Платье у нее взмокло от пота, на лице выступила испарина. Лишь сухие седые колечки локонов выглядели как всегда.
Джон улыбнулся и вернулся к жене. Разумеется, знай мама, как ей не понравится Мексика, она ни за что не прилетела бы к ним, чтобы вместе проделать обратное путешествие.
- Она спит, - сообщил он.
Линда зевнула.
- Давай возьмем одеяло, термос и спустимся к реке. Может, там будет попрохладнее.
Она взяла термос и пошла вперед. Это платье он сам купил ей в Мехико. Хорошее платье, красиво облегает бедра и талию. У нее красивая, грациозная, скользящая походка профессиональной манекенщицы. Она идет высоко подняв голову, ставя ноги слегка носками внутрь, слегка покачивая на ходу бедрами. В его детских мечтах Диана сходила с садового пьедестала и шла к нему именно такой походкой. Они подошли к обрыву, и он взял ее за руку, чтобы помочь спуститься с крутого склона к мутной воде.
- Хочешь, побродим? - спросила Линда.
- Ну что ты! Разве можно - в такой одежде. Кажется, там внизу нет ничего подходящего. Может, вернемся?
- Давай пройдемся вдоль берега. Пошли!
Пожав плечами, он последовал за ней. Солнце начинало печь плечи сквозь тонкую рубашку. В уголках глаз выступил пот.
Дальше и дальше.
- У нас что, кросс по пересеченной местности?
- Нам недалеко, Джон. Вон к той рощице.
- Это еще с километр отсюда!
- Но она выглядит такой манящей!
Дойдя до рощицы, он сам увидел, как там хорошо. Деревья оказались выше и толще. А трава под ними - зеленая, не такая пыльная и выжженная, как наверху, на обочине дороги. Они сели на расстеленное одеяло и по очереди допили остатки воды. Джон поднял голову и оглядел излучину реки. Игрушечный паром мерцал в отдаленном мареве. От машин, ждущих переправы на дальнем берегу, исходили яркие, слепящие глаза, хромовые блики.
- Правда, здесь прохладнее? - спросила она.
- М-м-м... Намного. Ты умница.
Она легла на одеяло и приказала:
- Быстро поцелуй меня.
Он склонился над ней и легонько поцеловал в губы. Рука ее обвилась вокруг его шеи; он отпрянул, пытаясь выпрямиться и сесть. Ее губы набухли и увлажнились. Ему нравились легкие, сухие поцелуи. Именно от таких поцелуев он начинал желать ее, внутри у него закипало безумие. Линда застонала и прижалась к нему всем телом.
- А теперь, - от волнения у нее сел голос, - а теперь, Джон Картер Герролд... Здесь и сейчас, и снова при солнечном свете.
- Твое платье, - запротестовал он. - Оно изомнется. И потом, я не взял... У меня с собой нет...
Она закрыла глаза.
- Ничего страшного.
- Но мы же собирались подождать еще годик, пока...
Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка.
- Я думала об этом. Можешь смеяться надо мной, но мне кажется... Именно сейчас благодаря нашей любви мы сможем сделать ребенка со смеющимися глазами, крепенького, загорелого и здорового. А пройдет год, и все, что мы сумеем произвести на свет, - это бледных детишек с грустными глазами, из которых... ушла любовь.
Линда села. Она на самом деле плакала. Потом задрала юбку, стянула платье через голову и снова легла. На ней было только белье - настоящее белье для медового месяца - нечто голубое, нежнейший нейлон и кружева.
И тогда он овладел ею, грубее, чем когда-либо прежде, и она отвечала на каждое его движение; любовь пульсировала у него в висках подобно барабанному бою. Он взял ее с почти шокирующей быстротой, и она отвечала ему с такой же готовностью. И пока они любили друг друга, пока весь мир свелся для них к сплетению их тел, пока все кругом пело песнь любви, он понимал: все, что они делают, - единственно правильно, в их действиях нет ничего грязного и мерзкого... Диана - камень, а перед ним - живая, теплая плоть, ближе которой нет ничего на свете.
Потом они отдыхали, бок о бок, ее голова покоилась у него на плече.
Постепенно к нему возвращалось неудобство, чувство, что они совершили что-то животное, предосудительное. То самое тело, которое какие-то секунды назад было невероятно желанным, становилось невыносимо плотским, неприятно влажным; оно расслабляло.
Он быстро и хрипло сказал:
- Когда... это происходит, мне как-то кисло. Как будто мы сделали что-то не так. Я не знаю. Может, ты и права - насчет той крышки. Что-то внутри меня повернуто не так.
Она открыла глаза и вдруг спросила:
- Сколько у нас осталось денег?
- А? - удивился он. - Наверное, тысячи четыре. Или чуть больше.
- Милый, дядя Дод обойдется без тебя еще немного. Давай отвезем твою мать домой, а потом поедем в Санта-Фе и навестим твоего отца с женой.
Он сел. Ему стало стыдно от сознания собственной наготы. Он торопливо схватил шорты, стал одеваться.
- Мама никогда, ни за что не позволит!
- Разве ты не понимаешь? Твоя странная сдержанность связана с тем, что случилось тогда. Если бы ты пережил более сильное потрясение, я думаю, ты даже, может, стал бы голубым - ну, гомиком.
- Что за нелепая...
- Дай мне договорить. В твоем сознании засела мысль, что женщины - это что-то грязное. Любить женщину тебе немного неприятно. Ты любишь меня. До сих пор наша любовь была достаточно сильна и сама заботилась о нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Линда придвинулась ближе, тронула его за запястье.
- Дорогой, все испортилось, когда приехала твоя мать. Все сразу стало таким гигиеничным и гадким.
- Я и понятия не имел, что тебе...
- Помолчи и ни в чем меня не обвиняй. Мне просто кажется, дорогой, все твои подлинные, искренние, теплые сердечные порывы плотно завинчены какой-то крышкой. В первые дни медового месяца нам вместе удалось немного ослабить крышку, что было очень хорошо для нас обоих. Потом ты заметил, что наружу выбегает слишком много тебя, и снова ее завинтил. И знаешь, мой дорогой, я чувствую себя покинутой. Я хочу, чтобы мы придумали какой-нибудь способ освободить тебя. «Секс» - не гадкое слово. Как и слова «грудь», «ягодицы», «ноздри» или, скажем, «левая рука». Мне кажется, кто-то в детстве внушил тебе неправильные представления об этой стороне жизни. И разумеется, я не хочу приучаться думать о сексуальном акте как о довольно неприятной, хотя и мимолетной, маленькой супружеской обязанности, которую надлежит выносить в стоическом молчании. Я хочу быть тебе хорошей женой и в то же время чертовски хорошей любовницей.
- Линда, прошу тебя!
- О чем ты просишь?
- Вспомни о таком понятии, как хороший вкус!
- Не пытайся урезонивать меня этой убогой философией, мальчик мой! Прими только на веру, что ты заблуждаешься, но еще можешь исправиться. Мне девятнадцать, тебе - двадцать два, но, когда речь заходит о любви, Джон Картер Герролд, я чувствую себя мудрее, потому что, по-моему, мои инстинкты правы.
- Наверное, всем женщинам хочется, чтобы их медовый месяц продолжался вечно. Я слышал, это признак незрелости американок.
- Чушь! Знаешь, какой степени родства я хочу достичь со своим мужем? Как в романе Хемингуэя «Иметь и не иметь». Читал?
- Он пишет грязные непристойности.
- Грязь - в умах тех, кто сам грязен, милый.
- Все его мужчины - неандертальцы.
Она метнула на него сердитый взгляд:
- Ты первый начал, так что не обижайся на то, что я тебе скажу. Иногда у меня возникает мысль: раз ты не раскрываешься до конца в постели, раз не проявляешься целиком, возможно, ты не мужчина и во всем остальном. Что станет вершиной твоей жизни, когда мы вернемся? Работа в фирме дяди Дода за двенадцать тысяч в год?
Джон растерялся.
- Линда, мне... ужасно не нравится то, о чем ты говоришь, не мне претит ссориться с тобой.
Она встала на колени и быстро поцеловала его - легко прикоснулась к губам.
- Бедный старина Джонни. Ты просто женился на девке, вот и все. На девке с ангельской, невинной внешностью. Именно благодаря внешности я и заполучила работу модели, именно благодаря моей благопристойной внешности мне все же удалось умаслить твоих родственников. Но поверь мне, милый, я намерена исправить тебя в данном конкретном отношении. И я хочу, чтобы ты пообещал, что поможешь мне. - Она придвинулась чуточку ближе, прижавшись грудью к его плечу, и начала медленно ласкать его, проказливо улыбаясь. - Знаешь, милый, у тебя все получится. Я избавилась от застенчивости, когда начала говорить о ней вслух.
Он захотел ее, захотел овладеть ею прямо сейчас, и в то же время ему захотелось отодвинуться от ее теплых, настойчивых прикосновений. Придется ей кое-что уяснить для себя... потом, не сейчас. В медовый месяц у всякого есть право делать глупости. Но это не значит, что так будет продолжаться всегда. Джон воровато огляделся по сторонам: вдруг на них кто-нибудь смотрит? Линда снова легла, опершись на локоть, и подтянула колени к животу. Лучше бы она выпрямилась. Когда Линда так лежит, кажется, что у нее пышные, крутые бедра, хотя на самом деле она такая стройная, что выглядит почти хрупкой. Вот еще одно, что потрясало его. Когда они были вместе в первый раз, он боялся, что ей будет больно, боялся сломать ее. Но за кажущейся хрупкостью таились такая гибкость и сила, что он был потрясен.
Пройдет немного времени, ее пыл охладится, и она станет относиться к постели так, как и положено добропорядочной жене. Если у мужа появляется охота к более острым ощущениям и непристойностям, то ведь для этого существуют шлюхи. Брачная постель - не место для извращений и распутства. А экспериментировать в постели... что ж, это, безусловно, необходимо, но лишь для того, чтобы подобрать наиболее подходящий им обоим способ.
Кажется, она вошла во вкус, и ее поведение почему-то коробит его.
Ему бы хотелось, чтобы она ненавидела секс. Тогда потом всякий раз он бы ощущал сладкое раскаяние и униженно извинялся перед нею, молил о прощении за то, что он ее запачкал.
Джон бросил взгляд на их черный «бьюик»-седан.
- Не понимаю, почему мама так упорно не соглашается вылезать из машины. Там, должно быть, настоящее пекло.
- Милый, она скорее согласится сгореть заживо, чем рискнет подцепить какой-нибудь мексиканский микроб.
- Линда, по-моему, у тебя нет никакого права критиковать ее.
- Да, да, знаю. Твой самый закадычный друг. И так старается выказать мне свое расположение. «У Джона славная маленькая женушка. Знаете, она одно время работала манекенщицей в одном из лучших модельных агентств Нью-Йорка, но это просто хобби». В первый раз, когда услышала, чуть не умерла. В иные тяжелые дни я теряла под софитами до пяти фунтов веса, а вечерами просто валилась в кровать. У меня не было сил даже зубы почистить! Но на заработанные деньги мой брат сумел закончить юридический. Ничего себе хобби!
- Согласен, Линда, ее слова звучат немного по-снобистски, но все же не забывай, что она выросла в чопорной атмосфере Рочестера. Кроме того, мама очень сильная и решительная женщина. Ей пришлось нелегко, когда мой отец бросил нас и сбежал с распутницей, которая служила у него секретаршей.
Линда склонила голову и посмотрела на него в упор:
- Твой отец пал жертвой незаконной любви?
- Именно так.
- А знаешь, это - ключик, о котором я никогда прежде не думала. Сколько тебе тогда было лет?
- Семь. Отца я обожал. Не знаю, что ты имеешь в виду, говоря о ключике. Его бегство стало для меня страшным ударом. Тогда я ничего не понимал. Ловил разговоры взрослых, какие-то неясные намеки... Я знал, что он совершил что-то ужасное с женщиной, но что именно - понятия не имел. На протяжении долгих лет отец писал письма, умоляя маму дать ему развод, но она отказалась.
- Бедняжка.
- Да, ей пришлось несладко.
- Я не твою маму имею в виду, а ту женщину, с которой он сбежал.
- Линда, если ты шутишь, то...
- Ты лучше ступай посмотри, как там матушка Энн, не то я скажу что-нибудь неподобающее.
Он встал и на негнущихся ногах пошел к машине. Кажется, дурацкий паром так и застрял навечно на противоположном берегу. Джон заглянул внутрь «бьюика». Все стекла были опущены. Старшая миссис Герролд полулежала на заднем сиденье, опираясь на груду чемоданов, и крепко спала. Платье у нее взмокло от пота, на лице выступила испарина. Лишь сухие седые колечки локонов выглядели как всегда.
Джон улыбнулся и вернулся к жене. Разумеется, знай мама, как ей не понравится Мексика, она ни за что не прилетела бы к ним, чтобы вместе проделать обратное путешествие.
- Она спит, - сообщил он.
Линда зевнула.
- Давай возьмем одеяло, термос и спустимся к реке. Может, там будет попрохладнее.
Она взяла термос и пошла вперед. Это платье он сам купил ей в Мехико. Хорошее платье, красиво облегает бедра и талию. У нее красивая, грациозная, скользящая походка профессиональной манекенщицы. Она идет высоко подняв голову, ставя ноги слегка носками внутрь, слегка покачивая на ходу бедрами. В его детских мечтах Диана сходила с садового пьедестала и шла к нему именно такой походкой. Они подошли к обрыву, и он взял ее за руку, чтобы помочь спуститься с крутого склона к мутной воде.
- Хочешь, побродим? - спросила Линда.
- Ну что ты! Разве можно - в такой одежде. Кажется, там внизу нет ничего подходящего. Может, вернемся?
- Давай пройдемся вдоль берега. Пошли!
Пожав плечами, он последовал за ней. Солнце начинало печь плечи сквозь тонкую рубашку. В уголках глаз выступил пот.
Дальше и дальше.
- У нас что, кросс по пересеченной местности?
- Нам недалеко, Джон. Вон к той рощице.
- Это еще с километр отсюда!
- Но она выглядит такой манящей!
Дойдя до рощицы, он сам увидел, как там хорошо. Деревья оказались выше и толще. А трава под ними - зеленая, не такая пыльная и выжженная, как наверху, на обочине дороги. Они сели на расстеленное одеяло и по очереди допили остатки воды. Джон поднял голову и оглядел излучину реки. Игрушечный паром мерцал в отдаленном мареве. От машин, ждущих переправы на дальнем берегу, исходили яркие, слепящие глаза, хромовые блики.
- Правда, здесь прохладнее? - спросила она.
- М-м-м... Намного. Ты умница.
Она легла на одеяло и приказала:
- Быстро поцелуй меня.
Он склонился над ней и легонько поцеловал в губы. Рука ее обвилась вокруг его шеи; он отпрянул, пытаясь выпрямиться и сесть. Ее губы набухли и увлажнились. Ему нравились легкие, сухие поцелуи. Именно от таких поцелуев он начинал желать ее, внутри у него закипало безумие. Линда застонала и прижалась к нему всем телом.
- А теперь, - от волнения у нее сел голос, - а теперь, Джон Картер Герролд... Здесь и сейчас, и снова при солнечном свете.
- Твое платье, - запротестовал он. - Оно изомнется. И потом, я не взял... У меня с собой нет...
Она закрыла глаза.
- Ничего страшного.
- Но мы же собирались подождать еще годик, пока...
Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка.
- Я думала об этом. Можешь смеяться надо мной, но мне кажется... Именно сейчас благодаря нашей любви мы сможем сделать ребенка со смеющимися глазами, крепенького, загорелого и здорового. А пройдет год, и все, что мы сумеем произвести на свет, - это бледных детишек с грустными глазами, из которых... ушла любовь.
Линда села. Она на самом деле плакала. Потом задрала юбку, стянула платье через голову и снова легла. На ней было только белье - настоящее белье для медового месяца - нечто голубое, нежнейший нейлон и кружева.
И тогда он овладел ею, грубее, чем когда-либо прежде, и она отвечала на каждое его движение; любовь пульсировала у него в висках подобно барабанному бою. Он взял ее с почти шокирующей быстротой, и она отвечала ему с такой же готовностью. И пока они любили друг друга, пока весь мир свелся для них к сплетению их тел, пока все кругом пело песнь любви, он понимал: все, что они делают, - единственно правильно, в их действиях нет ничего грязного и мерзкого... Диана - камень, а перед ним - живая, теплая плоть, ближе которой нет ничего на свете.
Потом они отдыхали, бок о бок, ее голова покоилась у него на плече.
Постепенно к нему возвращалось неудобство, чувство, что они совершили что-то животное, предосудительное. То самое тело, которое какие-то секунды назад было невероятно желанным, становилось невыносимо плотским, неприятно влажным; оно расслабляло.
Он быстро и хрипло сказал:
- Когда... это происходит, мне как-то кисло. Как будто мы сделали что-то не так. Я не знаю. Может, ты и права - насчет той крышки. Что-то внутри меня повернуто не так.
Она открыла глаза и вдруг спросила:
- Сколько у нас осталось денег?
- А? - удивился он. - Наверное, тысячи четыре. Или чуть больше.
- Милый, дядя Дод обойдется без тебя еще немного. Давай отвезем твою мать домой, а потом поедем в Санта-Фе и навестим твоего отца с женой.
Он сел. Ему стало стыдно от сознания собственной наготы. Он торопливо схватил шорты, стал одеваться.
- Мама никогда, ни за что не позволит!
- Разве ты не понимаешь? Твоя странная сдержанность связана с тем, что случилось тогда. Если бы ты пережил более сильное потрясение, я думаю, ты даже, может, стал бы голубым - ну, гомиком.
- Что за нелепая...
- Дай мне договорить. В твоем сознании засела мысль, что женщины - это что-то грязное. Любить женщину тебе немного неприятно. Ты любишь меня. До сих пор наша любовь была достаточно сильна и сама заботилась о нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28