Поганая смерть.
— Смерть любая поганая, — откликнулся Гидж.
— Но бывает особенно... Сегодня я надерусь, Гидж. Ох, надерусь!
— Мне надо к врачу будет сходить, — захныкал Бобер.
На него никто не среагировал.
* * *
Было почти двенадцать ночи, когда Хью Даррен вернулся в свое жилище. Он переступил через конверт, вначале не заметив его, и, только включив свет, увидел краем глаза что-то белое на полу. Он вскрыл конверт, пока шел к свету.
Поначалу он ничего не мог понять, думая — или стараясь думать, — что это какая-то очень сложная шутка. Но внезапно осознание потери вошло в него, как нож, попавший в цель, а потом и медленно повернутый в ране. Хью большими шагами прошел к ее двери и громко постучал, подождал, постучал снова. Потом открыл дверь своим ключом. В комнате было темно, но даже в темноте, нащупывая выключатель, он ощутил пустоту. На свету это подтвердилось.
Он ошарашенно смотрел на следы поспешного бегства, на беспорядочно брошенные вещи, раскиданные предметы туалета. Корзина для мусора была доверху заполнена пузырьками, тюбиками, упаковками с туалетного столика и из ванной комнаты. Он нагнулся и поднял с пола открытый пузырек из-под духов. Хью поднес его к носу и с острой тоской почувствовал ее запах.
— Но почему? — вслух спросил он.
Поверх груды одежды, валявшейся на полу чуланчика, лежали поношенные джинсы, выцветшие и растянутые, даже в таком виде содержавшие в себе приятное напоминание о ее формах, а поверх и поперек них — бюстгальтер с оторванной бретелькой, и на Хью нахлынуло чувство досады, утраты и бесконечной трогательности, отчего очертания предмета стали расплываться и в уголках глаз появилось жжение. Он повернулся, щелкнул выключателем, захлопнул дверь и вернулся в свой номер. Только войдя, он обнаружил, что продолжает держать в руке пустой пузырек. Хью поставил его на свой столик так аккуратно, будто это была хрупкая и дорогая вещь.
Он поколебался немного, а потом набрал телефон кабинета Макса Хейнса. Когда ответа не последовало, он позвонил в клетку кассиров в казино. Уставший голос ответил, что мистер Хейнс в зале, ему передадут и он позвонит.
Хью сел возле телефона, опершись локтями на колени и закрыв глаза ладонями. Он схватил трубку при первом же звонке.
— Что там у тебя, парень?
— Я получил письмо от Бетти Доусон, странное письмо. Ничего понять не могу. Она пишет, что уезжает навсегда.
— Все правильно, парень, так оно и есть.
— Но почему?
— А я откуда знаю? Мне теперь ее надо кем-то заменить, она поздно сказала. Вот что значит, брат, зависеть от артистов. Ты думаешь, что она тут на вечное время, всем довольная дальше некуда, но это такой народ — долго на одном месте не сидят. А что было делать? Я пытался ее отговорить, Хью. Все-таки хоть она получала здесь и не Бог знает сколько, но прилично и постоянно.
— Она тебя не предупреждала заранее, Макс?
— Нет. Она мне сказала о своем решении... сейчас посмотрим... сегодня около пяти. Она разорвала контракт, даже не предупредив. Ну да ладно, не судиться же с ней.
— А куда она направилась?
— В Сан-Франциско, думаю. Там у нее старый...
— Я знаю, она мне о нем говорила. Черт, не похоже на нее — улететь и оставить мне только эту непонятную записку.
— Да брось ты из-за этого расстраиваться, Хью. Мало, что ли, женщин на свете? Выбирай только. Надоело — бери другую. Так оно лучше... Да, у меня тут намечается неприятность, и я хотел бы...
— Хорошо, Макс. Спасибо на этом.
— Она твердо решилась, ее невозможно было здесь удержать.
Хью медленно разделся. Покопался в памяти, пока не вспомнил имя ее отца — доктор Рэндолф Доусон. Записал.
«Мне будет не по себе, если ты попытаешься найти меня, это правда».
Ей захотелось разделаться со всем одним ударом, и, надо сказать, удар у этой девушки оказался исключительно точным.
* * *
Во вторник в семь утра Скотти получил «добро» с вышки, поднял «Апачи» с отведенной полосы, прибавил газу и повел его по направлению к солнцу. Старик сидел рядом, щурясь под солнцем, сдвинув на глаза свою дешевую запыленную шляпу.
На борту прибавилось еще одно место багажа — пухлый старомодный саквояж, настолько типичный для остальных вещей старика, что Скотти подумал, что этот предмет участвовал в завоевании Запада. Саквояж сплющился, зажатый большим чемоданом. Скотти прямо-таки мучили желание узнать, что же там такое, и невозможность спросить об этом. И это вдобавок к легкой муке от выпитом вчера. А если спросить эту старую ящерицу, он медленно повернет в твою сторону голову, моргнет пару раз и снова отвернется, а когда посадишь самолет, то надо будет искать другую работу. Это уж точно.
А что, если рискнуть, черт возьми?.. Вдруг сумка набита деньгами? Вдруг этот высохший старый мерин состриг там с разодетых ублюдков хороший кусок? Да нет, это только мечта. Азартные игры не для Гомера, такие человеческие слабости ему недоступны. Ездил небось по делам, тайно встречался с кем-нибудь в Лас-Вегасе, содрал с них шкуру, и теперь у его компании будет еще на несколько миллионов больше. А в саквояже везет сердца и печень тех, кого ободрал.
— Ты долго был вчера у телефона в своем мотеле, сынок?
— Весь день, пока мне не передали от вас, что я в этот день не понадоблюсь, — это было около полчетвертого, сэр. После этого я ушел.
Они пролетели уже ровно тысячу миль. Заправились в Альбукерке, там и пообедали. После Альбукерке старик задремал, а Скотти долго удивлялся, почему старик взял саквояж с собой и во время еды держал его у ног. Скотти уже устал думать об этой проклятой сумке и был очень рад, когда наконец пришло время идти на снижение и садиться на неровную полосу возле старого ранчо. Большую часть полета от ранчо до аэродрома компании Скотти во весь голос горланил песни, радуясь своему одиночеству.
* * *
Муриэль Бентанн села на двухчасовой рейс из Вегаса. Вещей она не сдавала, а летела только с маленьким «дипломатом». Стюардесса на контроле оторвала часть билета и назвала ее «мисс Доусон».
Она нашла возможность сесть там, где ей нравилось, — сразу позади крыльев. При взлете она крепко закрыла глаза, а когда самолет набрал высоту, закурила, открыла свой любимый журнал и стала изучать рекламу мод.
Честное слово, странные вещи ей велят делать. Этот ненормальный Гидж со своими дурацкими приказами. Ни с кем не говори. Никого не подцепи. В город езжай на такси. Скажи таксисту, что вчера умер твой отец, доктор Доусон, и спроси, не знает ли он его. Поплачь немного, если у тебя это выходит. Как выйдешь из такси, поезжай на автобусную станцию, садись в первый же автобус на Лос-Анджелес и оттуда возвращайся сюда как хочешь.
Всегда и ей, и другим дают странную работу. Но платят хорошо, всегда знают, что ты сделала, как велели, только не задавай лишних вопросов и никому ничего не рассказывай. Отколотили раз здорово, такое на всю жизнь запомнишь. Полиции далеко до них...
На этот раз тоже хорошо заплатили, и, даст Бог, на этот раз ты тряхнешь эту рулетку, Муриэль, и вернешь все назад, девочка, до цента, потому что не собираешься бросать свою систему. Она тебя вывезет, и ты вернешь все, начиная с того, что получила при разводе, и кончая тем, что заработала и проиграла в Вегасе. Потом ты снова купишь себе норковое манто, «кадиллак» и вернешься на родной Восток, прочь от этого паршивого жаркого солнца, от этой паршивой жизни, когда тебе приходится выкачивать деньги из пьяниц на собственное жилье и пропитание, а мамочке писать вранье о том, как шикарно тебе здесь живется.
«Я еще хороша, — думала она, — я еще очень даже хороша, у меня еще есть время ставить до тех пор, пока, рано или поздно, я не возьму свое. Ведь уже столько раз, о Господи, я была так близка к этому!»
Глава 11
Хью Даррен ждал весь вторник и большую часть среды, ведя бесконечные споры с самим собой, работу делал кое-как, а в среду ближе к вечеру заказал разговор с мисс Элизабет Доусон по телефонному номеру Рэндолфа Доусона в Сан-Франциско.
Ее там не было. Хью слышал конец разговора между телефонисткой и кем-то на другом конце провода. Это был голос какой-то женщины в годах, и звучал он напряженно, прерываясь от волнения.
— Так они ее ждут? — спросил Хью телефонистку.
— Судя по всему, да, сэр. Ждут как будто со вчерашнего дня. Я передала для нее вашу просьбу позвонить, как только приедет.
— Спасибо.
В четверг он позвонил ее робкому импресарио Энди Гидеону, который арендовал помещение под крошечный офис в деловой части города. Гидеона на месте не оказалось. А когда он позже позвонил сам, то голос его был расстроенным, чувствовалось, что исчезновение Бетти для него болезненный удар. Нет, она уехала, не сказав ему ни слова, не оставив записки, ничего. Когда он услышал об этом, то послал телеграмму в Сан-Франциско, но ответа не получил. Он не представляет себе, как еще можно связаться с ней. Разве что мистер Даррен даст объявление в «Варьете»... Он без труда устроил бы ей ангажемент, лишь бы она долго не отсутствовала.
Хью звонил в Сан-Франциско и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье, оставляя каждый раз устное послание. В понедельник он заказал разговор с ее отцом.
Телефонистка со странной интонацией в голосе ответила:
— Сэр, этого человека больше нет.
— Что?!
— Они сказали, что он умер на прошлой неделе, внезапно. Может, вы хотите поговорить еще с кем-нибудь?
Он еще раз попросил Бетти, и снова ее не было, и снова он оставил просьбу.
И Хью сдался. Сдаться не означало выбросить ее из головы. Бетти все время была с ним.
* * *
На дворе стоял май, солнце к концу дня становилось похожим на расплавленную медь. Вегас вступил в долгий бурный сезон всякого рода конгрессов и конференций. У входов в отели висели странные транспаранты и флаги, а то вдруг появлялись кучки людей в смешных шляпах и с огромными значками, за обращение не по имени, а по фамилии они накладывали на всех штрафы и наказания. Один за одним пошли ленчи с речами в «Сафари» и политические перепалки в конференц-зале.
Перерывы между конгрессами были короткими, но и они не пропадали зря. Участники поигрывали в казино, некоторые немного выигрывали на деле, но много на словах, очень редкие срывали солидный куш, но те об этом молчали, весьма многие проигрывали ощутимые суммы, но или привирали, или держали это в секрете, а отдельные лица проигрывали так, что и врать было бесполезно. В общем, денежная машина исправно обирала делегатов, а тех, кто поддавался горячке, беспощадно уничтожала и таким образом продолжала обогащать своих хозяев.
Это были безрадостные для Хью Даррена дни. Он с головой ушел в работу, но на сей раз она не приносила ему радости. Хью овладела глубокая неудовлетворенность окружающим миром, как будто кто сорвал с этого мира яркий венчик. Он стал пить несколько больше обычного, почти бросил плавать, на боках и животе появилась отвислость, но ему и не думалось бороться с ней. Максу время от времени требовались его услуги. Он запихивал пару-другую купюр в нагрудный карман Хью, похлопывал по этому карману и улыбался своей монгольской улыбкой, говоря: «Немного сливок, дорогой». Хью казалось, что его услуги становятся все более рискованными и циничными, но он не мог заставить себя задуматься над этим. «Левые» деньги скапливались в отведенном месте, но и они не доставляли радости.
Как-то в конце мая во второй половине дня он пошел в бассейн — и увидел ее. Она растянулась на солнышке, закрыв лицо изящно выгнутой рукой. Сердце у него замерло, а потом бешено запрыгало от радости, появилась слабость в коленях. Едва сдерживая радость, он подошел к ней, но едва начал говорить, женщина убрала руку, и он увидел чужое насмешливое лицо.
— Я... Простите, я принял вас за другую.
— Хитрый какой... Знаете, наверное, что мой муж сейчас заседает...
Этот случай все перевернул в нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Смерть любая поганая, — откликнулся Гидж.
— Но бывает особенно... Сегодня я надерусь, Гидж. Ох, надерусь!
— Мне надо к врачу будет сходить, — захныкал Бобер.
На него никто не среагировал.
* * *
Было почти двенадцать ночи, когда Хью Даррен вернулся в свое жилище. Он переступил через конверт, вначале не заметив его, и, только включив свет, увидел краем глаза что-то белое на полу. Он вскрыл конверт, пока шел к свету.
Поначалу он ничего не мог понять, думая — или стараясь думать, — что это какая-то очень сложная шутка. Но внезапно осознание потери вошло в него, как нож, попавший в цель, а потом и медленно повернутый в ране. Хью большими шагами прошел к ее двери и громко постучал, подождал, постучал снова. Потом открыл дверь своим ключом. В комнате было темно, но даже в темноте, нащупывая выключатель, он ощутил пустоту. На свету это подтвердилось.
Он ошарашенно смотрел на следы поспешного бегства, на беспорядочно брошенные вещи, раскиданные предметы туалета. Корзина для мусора была доверху заполнена пузырьками, тюбиками, упаковками с туалетного столика и из ванной комнаты. Он нагнулся и поднял с пола открытый пузырек из-под духов. Хью поднес его к носу и с острой тоской почувствовал ее запах.
— Но почему? — вслух спросил он.
Поверх груды одежды, валявшейся на полу чуланчика, лежали поношенные джинсы, выцветшие и растянутые, даже в таком виде содержавшие в себе приятное напоминание о ее формах, а поверх и поперек них — бюстгальтер с оторванной бретелькой, и на Хью нахлынуло чувство досады, утраты и бесконечной трогательности, отчего очертания предмета стали расплываться и в уголках глаз появилось жжение. Он повернулся, щелкнул выключателем, захлопнул дверь и вернулся в свой номер. Только войдя, он обнаружил, что продолжает держать в руке пустой пузырек. Хью поставил его на свой столик так аккуратно, будто это была хрупкая и дорогая вещь.
Он поколебался немного, а потом набрал телефон кабинета Макса Хейнса. Когда ответа не последовало, он позвонил в клетку кассиров в казино. Уставший голос ответил, что мистер Хейнс в зале, ему передадут и он позвонит.
Хью сел возле телефона, опершись локтями на колени и закрыв глаза ладонями. Он схватил трубку при первом же звонке.
— Что там у тебя, парень?
— Я получил письмо от Бетти Доусон, странное письмо. Ничего понять не могу. Она пишет, что уезжает навсегда.
— Все правильно, парень, так оно и есть.
— Но почему?
— А я откуда знаю? Мне теперь ее надо кем-то заменить, она поздно сказала. Вот что значит, брат, зависеть от артистов. Ты думаешь, что она тут на вечное время, всем довольная дальше некуда, но это такой народ — долго на одном месте не сидят. А что было делать? Я пытался ее отговорить, Хью. Все-таки хоть она получала здесь и не Бог знает сколько, но прилично и постоянно.
— Она тебя не предупреждала заранее, Макс?
— Нет. Она мне сказала о своем решении... сейчас посмотрим... сегодня около пяти. Она разорвала контракт, даже не предупредив. Ну да ладно, не судиться же с ней.
— А куда она направилась?
— В Сан-Франциско, думаю. Там у нее старый...
— Я знаю, она мне о нем говорила. Черт, не похоже на нее — улететь и оставить мне только эту непонятную записку.
— Да брось ты из-за этого расстраиваться, Хью. Мало, что ли, женщин на свете? Выбирай только. Надоело — бери другую. Так оно лучше... Да, у меня тут намечается неприятность, и я хотел бы...
— Хорошо, Макс. Спасибо на этом.
— Она твердо решилась, ее невозможно было здесь удержать.
Хью медленно разделся. Покопался в памяти, пока не вспомнил имя ее отца — доктор Рэндолф Доусон. Записал.
«Мне будет не по себе, если ты попытаешься найти меня, это правда».
Ей захотелось разделаться со всем одним ударом, и, надо сказать, удар у этой девушки оказался исключительно точным.
* * *
Во вторник в семь утра Скотти получил «добро» с вышки, поднял «Апачи» с отведенной полосы, прибавил газу и повел его по направлению к солнцу. Старик сидел рядом, щурясь под солнцем, сдвинув на глаза свою дешевую запыленную шляпу.
На борту прибавилось еще одно место багажа — пухлый старомодный саквояж, настолько типичный для остальных вещей старика, что Скотти подумал, что этот предмет участвовал в завоевании Запада. Саквояж сплющился, зажатый большим чемоданом. Скотти прямо-таки мучили желание узнать, что же там такое, и невозможность спросить об этом. И это вдобавок к легкой муке от выпитом вчера. А если спросить эту старую ящерицу, он медленно повернет в твою сторону голову, моргнет пару раз и снова отвернется, а когда посадишь самолет, то надо будет искать другую работу. Это уж точно.
А что, если рискнуть, черт возьми?.. Вдруг сумка набита деньгами? Вдруг этот высохший старый мерин состриг там с разодетых ублюдков хороший кусок? Да нет, это только мечта. Азартные игры не для Гомера, такие человеческие слабости ему недоступны. Ездил небось по делам, тайно встречался с кем-нибудь в Лас-Вегасе, содрал с них шкуру, и теперь у его компании будет еще на несколько миллионов больше. А в саквояже везет сердца и печень тех, кого ободрал.
— Ты долго был вчера у телефона в своем мотеле, сынок?
— Весь день, пока мне не передали от вас, что я в этот день не понадоблюсь, — это было около полчетвертого, сэр. После этого я ушел.
Они пролетели уже ровно тысячу миль. Заправились в Альбукерке, там и пообедали. После Альбукерке старик задремал, а Скотти долго удивлялся, почему старик взял саквояж с собой и во время еды держал его у ног. Скотти уже устал думать об этой проклятой сумке и был очень рад, когда наконец пришло время идти на снижение и садиться на неровную полосу возле старого ранчо. Большую часть полета от ранчо до аэродрома компании Скотти во весь голос горланил песни, радуясь своему одиночеству.
* * *
Муриэль Бентанн села на двухчасовой рейс из Вегаса. Вещей она не сдавала, а летела только с маленьким «дипломатом». Стюардесса на контроле оторвала часть билета и назвала ее «мисс Доусон».
Она нашла возможность сесть там, где ей нравилось, — сразу позади крыльев. При взлете она крепко закрыла глаза, а когда самолет набрал высоту, закурила, открыла свой любимый журнал и стала изучать рекламу мод.
Честное слово, странные вещи ей велят делать. Этот ненормальный Гидж со своими дурацкими приказами. Ни с кем не говори. Никого не подцепи. В город езжай на такси. Скажи таксисту, что вчера умер твой отец, доктор Доусон, и спроси, не знает ли он его. Поплачь немного, если у тебя это выходит. Как выйдешь из такси, поезжай на автобусную станцию, садись в первый же автобус на Лос-Анджелес и оттуда возвращайся сюда как хочешь.
Всегда и ей, и другим дают странную работу. Но платят хорошо, всегда знают, что ты сделала, как велели, только не задавай лишних вопросов и никому ничего не рассказывай. Отколотили раз здорово, такое на всю жизнь запомнишь. Полиции далеко до них...
На этот раз тоже хорошо заплатили, и, даст Бог, на этот раз ты тряхнешь эту рулетку, Муриэль, и вернешь все назад, девочка, до цента, потому что не собираешься бросать свою систему. Она тебя вывезет, и ты вернешь все, начиная с того, что получила при разводе, и кончая тем, что заработала и проиграла в Вегасе. Потом ты снова купишь себе норковое манто, «кадиллак» и вернешься на родной Восток, прочь от этого паршивого жаркого солнца, от этой паршивой жизни, когда тебе приходится выкачивать деньги из пьяниц на собственное жилье и пропитание, а мамочке писать вранье о том, как шикарно тебе здесь живется.
«Я еще хороша, — думала она, — я еще очень даже хороша, у меня еще есть время ставить до тех пор, пока, рано или поздно, я не возьму свое. Ведь уже столько раз, о Господи, я была так близка к этому!»
Глава 11
Хью Даррен ждал весь вторник и большую часть среды, ведя бесконечные споры с самим собой, работу делал кое-как, а в среду ближе к вечеру заказал разговор с мисс Элизабет Доусон по телефонному номеру Рэндолфа Доусона в Сан-Франциско.
Ее там не было. Хью слышал конец разговора между телефонисткой и кем-то на другом конце провода. Это был голос какой-то женщины в годах, и звучал он напряженно, прерываясь от волнения.
— Так они ее ждут? — спросил Хью телефонистку.
— Судя по всему, да, сэр. Ждут как будто со вчерашнего дня. Я передала для нее вашу просьбу позвонить, как только приедет.
— Спасибо.
В четверг он позвонил ее робкому импресарио Энди Гидеону, который арендовал помещение под крошечный офис в деловой части города. Гидеона на месте не оказалось. А когда он позже позвонил сам, то голос его был расстроенным, чувствовалось, что исчезновение Бетти для него болезненный удар. Нет, она уехала, не сказав ему ни слова, не оставив записки, ничего. Когда он услышал об этом, то послал телеграмму в Сан-Франциско, но ответа не получил. Он не представляет себе, как еще можно связаться с ней. Разве что мистер Даррен даст объявление в «Варьете»... Он без труда устроил бы ей ангажемент, лишь бы она долго не отсутствовала.
Хью звонил в Сан-Франциско и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье, оставляя каждый раз устное послание. В понедельник он заказал разговор с ее отцом.
Телефонистка со странной интонацией в голосе ответила:
— Сэр, этого человека больше нет.
— Что?!
— Они сказали, что он умер на прошлой неделе, внезапно. Может, вы хотите поговорить еще с кем-нибудь?
Он еще раз попросил Бетти, и снова ее не было, и снова он оставил просьбу.
И Хью сдался. Сдаться не означало выбросить ее из головы. Бетти все время была с ним.
* * *
На дворе стоял май, солнце к концу дня становилось похожим на расплавленную медь. Вегас вступил в долгий бурный сезон всякого рода конгрессов и конференций. У входов в отели висели странные транспаранты и флаги, а то вдруг появлялись кучки людей в смешных шляпах и с огромными значками, за обращение не по имени, а по фамилии они накладывали на всех штрафы и наказания. Один за одним пошли ленчи с речами в «Сафари» и политические перепалки в конференц-зале.
Перерывы между конгрессами были короткими, но и они не пропадали зря. Участники поигрывали в казино, некоторые немного выигрывали на деле, но много на словах, очень редкие срывали солидный куш, но те об этом молчали, весьма многие проигрывали ощутимые суммы, но или привирали, или держали это в секрете, а отдельные лица проигрывали так, что и врать было бесполезно. В общем, денежная машина исправно обирала делегатов, а тех, кто поддавался горячке, беспощадно уничтожала и таким образом продолжала обогащать своих хозяев.
Это были безрадостные для Хью Даррена дни. Он с головой ушел в работу, но на сей раз она не приносила ему радости. Хью овладела глубокая неудовлетворенность окружающим миром, как будто кто сорвал с этого мира яркий венчик. Он стал пить несколько больше обычного, почти бросил плавать, на боках и животе появилась отвислость, но ему и не думалось бороться с ней. Максу время от времени требовались его услуги. Он запихивал пару-другую купюр в нагрудный карман Хью, похлопывал по этому карману и улыбался своей монгольской улыбкой, говоря: «Немного сливок, дорогой». Хью казалось, что его услуги становятся все более рискованными и циничными, но он не мог заставить себя задуматься над этим. «Левые» деньги скапливались в отведенном месте, но и они не доставляли радости.
Как-то в конце мая во второй половине дня он пошел в бассейн — и увидел ее. Она растянулась на солнышке, закрыв лицо изящно выгнутой рукой. Сердце у него замерло, а потом бешено запрыгало от радости, появилась слабость в коленях. Едва сдерживая радость, он подошел к ней, но едва начал говорить, женщина убрала руку, и он увидел чужое насмешливое лицо.
— Я... Простите, я принял вас за другую.
— Хитрый какой... Знаете, наверное, что мой муж сейчас заседает...
Этот случай все перевернул в нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43