Вечером, уже в постели, он стал читать письма Луэлл к сестре. Одно оказалось особенно длинным.
“Барб, когда я так пишу о Сэме, я словно хочу прояснить вещи и для себя. По твоему последнему письму заметно, что ты многое читаешь между строк, и пора поговорить откровенно. Странно, я не решилась бы, если не знала — прости, сестренка, — о твоих отношениях с Роджером. И ты нашла мужество порвать с ним. У вас не было будущего, может, и у нас нет тоже, но я настолько жадно живу настоящим, что не задумываюсь о завтрашнем дне. По-моему, у вас с Роджером был такой же период. Каждый воображает, что его ослепление неповторимо, но, наверно, в определенном отношении у всех бывает одинаково. Только никто в этом не признается. Я очень стараюсь не слишком ехидничать. Ужасно хочется писать слова с большой буквы и еще подчеркивать. А иногда, как школьнице, — приписать: ха-ха! Но напишу с большой буквы только два слова: наверно, я Грешная Женщина. Бесстыдная. Легче все объяснить одиночеством, ранимостью. Но решительно никто не сможет ответить, почему это был и остается именно Сэм.
Я уже писала тебе о нем: возраст и другое. Но внешность не обрисовала. Рост — почти два метра. Продолговатое, очень бледное, отнюдь не аристократическое лицо, а глаза светлые, почти бесцветные. Жесткие темные волосы. Длиннющий дылда, весь из костей и мускулов, жилистый, и в то же время есть в нем нечто свое, индивидуальное. Даже в том, как двигается, ходит и одевается, садится на стул, встает. Кажется резким и сильным, но я никогда в жизни ни при ком не чувствовала себя такой обласканной, защищенной.
Не старался мне понравиться, Барб. Не тот характер. Держался со мной мило, в компании с ним было хорошо. И, по-моему, никто... ни я, ни он даже не помышляли о чем-нибудь большем. И вот его так издергали какие-то налоговые неприятности, что он вдруг позвонил мне по междугороднему. Голос был усталый, подавленный, отчаявшийся — попросил, чтобы я приехала к нему. Представляешь? Абсурд какой-то. Я положила трубку. Что он о себе воображает? Какая наглость! И все двенадцать часов, пока укладывала вещи, пока ехала в аэропорт, чтобы успеть на рейс в Джэксонвилл, твердила себе: это немыслимо. Ведь я не давала никакого повода. С чего он решил, что стоит ему свистнуть, и я примчусь?
Понимаешь, я просто страшно перепугалась. Сэм был как могучий зверь, излучал такую жесткую силу, что я себя чувствовала загипнотизированной, словно кролик перед удавом. Но он оказался таким нежным! И вовсе не самоуверенным. А оба мы были счастливыми и робкими, словно молодожены в медовый месяц, и это было самое неожиданное. Правда, сейчас я уже вряд ли припомню подробности, сестричка. Столько было всего! Если у меня и шевелились сомнения, расстаться ли с Келси, то теперь они развеялись по ветру. Не хочется быть вульгарной, но Келси занимался любовью так, словно сражался за место в олимпийской команде. А я была вроде послушного спортивного снаряда, покорно выполняя его желания и капризы, и мне часто казалось: если потом я похвалю его и поаплодирую, он вскочит и станет раскланиваться. А когда я изображала экстаз недостаточно бурно, Келси воспринимал это как оскорбление своих способностей. А вот Сэм заботится обо мне. Никогда не думала, что мужские ласки могут заставить громко смеяться просто от счастья. Такие рассказы вызывали у меня и раздражение, и любопытство, и одновременно мрачную уверенность в том, что чувственность мне неведома. Но Сэм разбудил во мне настоящую ненасытность. Снова и снова мне нужно испытывать это чудо. Такая стала бесстыжая — достаточно Сэму только посмотреть, и у меня подгибаются колени, охватывает истома. По-моему, я никогда и не знала себя. Впрочем, не уверена, я ли та женщина, в которую меня превратил Сэм. Может, просто момент подвернулся, поветрие. Но все равно это сладостная болезнь. Ничего мне не нужно, только чувствовать рядом его жилистое, костлявое тело, теплые руки, слышать нежные слова любви. До сих пор я и не жила в полную силу. Когда ты рассказывала о вас с Роджером, мне лишь казалось, что я тебя понимаю. Но в затаенном уголке своей пуританской душонки испытывала ужас перед тем, что моя маленькая сестричка придает такое значение чувственности, и даже считала, что ты, пожалуй, слеплена из теста погрубее. И сейчас, Барб, я понимаю, что ты хотела мне сказать, понимаю, чего тебе стоило так резко все оборвать. Если мне вдруг сказали бы: никогда больше не увидишь Сэма, я рвала бы на себе волосы, валялась в пыли и, усевшись на дороге, выла бы, как собака.
Теперь, Барб, ты знаешь обо мне все самое лучшее и худшее. И может, теперь нам легче понять друг друга. Единственное, что омрачает мое безмерное счастье, — сознание вины. Мы стараемся скрывать наши отношения, но, думаю, кто на меня взглянет, поймет все сразу. У Сэма в лесу есть домик. Он называет его дачей, но там все отлично оборудовано и очень уютно. Как раз сейчас пишу тебе на даче, а сама прислушиваюсь, не раздастся ли шум машины на пыльной дорожке, и знаю, как запрыгает сердце от радости, когда услышу. Ты бы видела мой наряд: на мне его белая рубашка с подвернутыми рукавами, плечи свисают до локтей, но я уверена, что Сэм сочтет этот туалет весьма сексуальным. Я чуть-чуть надушилась, мои голые ноги розовеют от желания, и бегут мурашки по телу, ожидающему ласк. Видишь, сестренка, научилась писать тебе больше, чем решилась бы сказать с глазу на глаз. Но мне больше не с кем поделиться”.
Прочитав остальные письма и погасив свет, Станиэл мысленно вернулся к этому посланию. Подумал о Роджере, и вдруг ему стало отчаянно жаль, что он не знал Луэлл Лоример-Хансон. В письмах ее характер отражался настолько зрительно, ощутимо, что был уверен — она бы ему понравилась. Как все безнадежно и несправедливо.
Ночью ему снилась Луэлл. Сон был четкий, но похожий на кошмар, и он проснулся в поту. Луэлл находилась в большом стеклянном сосуде вроде лабораторных колб — нагая, погруженная в прозрачную жидкость, с разметавшимися золотистыми волосами. Поворачиваясь, тихонько касалась стенок сосуда, словно вода в нем была проточной. Потом вдруг раздался голос Дженни — с металлическим оттенком, как будто усиленный мегафоном:
— Ты опоздал, Пол. Всегда опаздываешь или приходишь слишком рано. Но тебя невозможно убедить. Никогда этого не было и не будет.
Он вышел на лестницу, чтобы отобрать мегафон, пока она всех не пере. полошила. Но очутился в странном помещении, где доктор Нил, подпрыгивая и надувая щеки, хлопотал над телом, распростертым на доске. Это была Барбара. Изо рта и носа ее хлынула вода. Нил золотыми ножничками разрезал на ней платье. Широко улыбаясь, он сказал Станиэлу:
— Приготовьте вторую посудину, приятель. Она хотела, чтобы помогали мне вы.
Сон вызвал необъяснимое чувство вины. Пол в темноте посидел на постели, выкурил сигарету, слушая ворчанье вентилятора, заглушавшее другие ночные звуки. Казалось, его комната плывет в каком-то странном экипаже, неуклонно устремившемся куда-то в ночь.
Глава 5
В номере джэксонвиллского отеля Джес Гейбл, вытирая с лица полотенцем льющийся пот, успокаивал себя, что сердце у него в порядке, он же проверялся у доктора. Не может ведь судьба подшутить над ним так жестоко: умереть, когда все подготовлено и до мечты рукой подать. Сколько еще он продержится? Временами его охватывал холод, озноб, опустошенность, и он в ужасе решал — это конец. А потом вдруг накатывала горячая волна победного торжества, и ему хотелось кричать, хохотать, сделать стойку на руках.
Хуже всего было, когда решение неожиданно отложили. Возможно, что-то заподозрили, но спрашивать он не решался. С ребятами из налогового управления нужна осторожность, тем более что договоренность с ними вроде бы достигнута. Стоит однажды утаить от них свой кусок или хотя бы дать повод усомниться, они тут же выгребали из-под курицы все золотые яйца, но оставляли ее в живых. Это означало, что готовы поладить с вами даже тогда, если вы сдаетесь и согласны дойти до суда. Но как только задумаете использовать связи, обмануть или не дай Бог решитесь намекнуть на взятку, они печально улыбались и убивали курицу, ощипав ее догола. Джес понимал, что дошел до предельной черты, и ему оставалось теперь только ждать.
Когда-то давно его сильно позабавил ответ Вилли Статона на вопрос, почему тот грабит банки: потому что там деньги. Джес теперь отчетливо сознавал, что его мотивы в точности те же. Угадал, где деньги, и приготовился взять улов. Будучи студентом факультета права, он подрабатывал в качестве бухгалтера-кассира. После своего третьего, весьма успешного процесса, где выступал адвокатом, он решил отказаться от судебной практики, выбрав бухгалтерский учет, попытавшись получить звание общественного ревизора по налоговой отчетности, и добился его без особых хлопот. И позже ни разу не пожалел. Налоговый чиновник, имеющий звание общественного ревизора по счетам, — птица редкая и ценная. Добившись успеха, он сохранил прежний скромный образ жизни, а побочные доходы шли на выплаты служащим, выполнявшим для него черную работу. Теперь у него своя контора на втором этаже здания Сэма Кимбера, и он оформляет половину коммерческих сделок в округе. Отыщите скрытую, но вполне законную уловку, благодаря которой клиент неожиданно сэкономит пятьсот долларов из налогов за год, и на любой вечеринке в клубе тот станет слагать гимны в честь Джеса Гейбла. И в результате складывается репутация: “Если у тебя затруднения, обратись к Джесу Гейблу”.
Такие рекомендации были вполне заслуженными. Свои контакты с парнями из налогового отдела он удерживал на уровне взаимовыгодного сотрудничества. Никогда ради клиентов не шел на обман, подделку цифр. В иное время, в другом месте Джес Гейбл мог бы стать проводником в джунглях, с такой же непревзойденной уверенностью отыскивая любую тайную тропу, обходя преграды, разбираясь во всех звериных следах, предчувствуя малейшее изменение погоды.
Он старательно, терпеливо лелеял надежду, копил деньги в ожидании подходящего случая. Жены и детей у него не было, никаких расточительных привычек не имел. Он слышал истории о том, как незаметные личности пускались в азартные игры, и им дьявольски везло, но у него не было такой склонности. Выбирая лишь абсолютно законные, солидные сделки, он за последние три года был вынужден, скрепя сердце, отказаться от нескольких выгодных дел. Но сейчас он имел полное право на благодарность Сэма Кимбера.
В некотором смысле это будет просто нарушением этики. Когда Сэм узнает всю правду — а этого не избежать, — он, наверно, придет в ярость, но если подумает, то поймет причину. Джес возьмет у него только кусочек, который все равно забрал бы кто-нибудь другой, и заодно поможет Сэму выбраться из каши скорее, чем он выкарабкивался бы без него.
Проще говоря, налоговая проблема Сэма состояла в том, что ему придется продать что-то из активов. А он, Джес, окажется под рукой, чтобы их подхватить. Нужно только подтолкнуть Сэма.
Если все пройдет удачно, Джес Гейбл станет обладателем очень кругленькой суммы, и его жизнь изменится. Ему уже сорок два, и он слишком долго ждал такого момента. Деньги достанутся ему законным путем. Дальнейшие его мечты, связанные с богатством, пока представлялись смутно и напоминали красочное рекламное приложение из журнала. Джес Гейбл на палубе собственной, построенной по заказу яхты подходит с рекордным уловом тунцов к пристани. Джес Гейбл за рулем своего роскошного белого “ягуара”. Джес Гейбл в Риме. И не совсем определенный, но обязательный образ Девушки мечты рядом — на палубе яхты, в машине, за столиком уличного кафе — веселая, улыбающаяся, влюбленная. До конца жизни станет шесть месяцев в году работать, а оставшиеся полгода развлекаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
“Барб, когда я так пишу о Сэме, я словно хочу прояснить вещи и для себя. По твоему последнему письму заметно, что ты многое читаешь между строк, и пора поговорить откровенно. Странно, я не решилась бы, если не знала — прости, сестренка, — о твоих отношениях с Роджером. И ты нашла мужество порвать с ним. У вас не было будущего, может, и у нас нет тоже, но я настолько жадно живу настоящим, что не задумываюсь о завтрашнем дне. По-моему, у вас с Роджером был такой же период. Каждый воображает, что его ослепление неповторимо, но, наверно, в определенном отношении у всех бывает одинаково. Только никто в этом не признается. Я очень стараюсь не слишком ехидничать. Ужасно хочется писать слова с большой буквы и еще подчеркивать. А иногда, как школьнице, — приписать: ха-ха! Но напишу с большой буквы только два слова: наверно, я Грешная Женщина. Бесстыдная. Легче все объяснить одиночеством, ранимостью. Но решительно никто не сможет ответить, почему это был и остается именно Сэм.
Я уже писала тебе о нем: возраст и другое. Но внешность не обрисовала. Рост — почти два метра. Продолговатое, очень бледное, отнюдь не аристократическое лицо, а глаза светлые, почти бесцветные. Жесткие темные волосы. Длиннющий дылда, весь из костей и мускулов, жилистый, и в то же время есть в нем нечто свое, индивидуальное. Даже в том, как двигается, ходит и одевается, садится на стул, встает. Кажется резким и сильным, но я никогда в жизни ни при ком не чувствовала себя такой обласканной, защищенной.
Не старался мне понравиться, Барб. Не тот характер. Держался со мной мило, в компании с ним было хорошо. И, по-моему, никто... ни я, ни он даже не помышляли о чем-нибудь большем. И вот его так издергали какие-то налоговые неприятности, что он вдруг позвонил мне по междугороднему. Голос был усталый, подавленный, отчаявшийся — попросил, чтобы я приехала к нему. Представляешь? Абсурд какой-то. Я положила трубку. Что он о себе воображает? Какая наглость! И все двенадцать часов, пока укладывала вещи, пока ехала в аэропорт, чтобы успеть на рейс в Джэксонвилл, твердила себе: это немыслимо. Ведь я не давала никакого повода. С чего он решил, что стоит ему свистнуть, и я примчусь?
Понимаешь, я просто страшно перепугалась. Сэм был как могучий зверь, излучал такую жесткую силу, что я себя чувствовала загипнотизированной, словно кролик перед удавом. Но он оказался таким нежным! И вовсе не самоуверенным. А оба мы были счастливыми и робкими, словно молодожены в медовый месяц, и это было самое неожиданное. Правда, сейчас я уже вряд ли припомню подробности, сестричка. Столько было всего! Если у меня и шевелились сомнения, расстаться ли с Келси, то теперь они развеялись по ветру. Не хочется быть вульгарной, но Келси занимался любовью так, словно сражался за место в олимпийской команде. А я была вроде послушного спортивного снаряда, покорно выполняя его желания и капризы, и мне часто казалось: если потом я похвалю его и поаплодирую, он вскочит и станет раскланиваться. А когда я изображала экстаз недостаточно бурно, Келси воспринимал это как оскорбление своих способностей. А вот Сэм заботится обо мне. Никогда не думала, что мужские ласки могут заставить громко смеяться просто от счастья. Такие рассказы вызывали у меня и раздражение, и любопытство, и одновременно мрачную уверенность в том, что чувственность мне неведома. Но Сэм разбудил во мне настоящую ненасытность. Снова и снова мне нужно испытывать это чудо. Такая стала бесстыжая — достаточно Сэму только посмотреть, и у меня подгибаются колени, охватывает истома. По-моему, я никогда и не знала себя. Впрочем, не уверена, я ли та женщина, в которую меня превратил Сэм. Может, просто момент подвернулся, поветрие. Но все равно это сладостная болезнь. Ничего мне не нужно, только чувствовать рядом его жилистое, костлявое тело, теплые руки, слышать нежные слова любви. До сих пор я и не жила в полную силу. Когда ты рассказывала о вас с Роджером, мне лишь казалось, что я тебя понимаю. Но в затаенном уголке своей пуританской душонки испытывала ужас перед тем, что моя маленькая сестричка придает такое значение чувственности, и даже считала, что ты, пожалуй, слеплена из теста погрубее. И сейчас, Барб, я понимаю, что ты хотела мне сказать, понимаю, чего тебе стоило так резко все оборвать. Если мне вдруг сказали бы: никогда больше не увидишь Сэма, я рвала бы на себе волосы, валялась в пыли и, усевшись на дороге, выла бы, как собака.
Теперь, Барб, ты знаешь обо мне все самое лучшее и худшее. И может, теперь нам легче понять друг друга. Единственное, что омрачает мое безмерное счастье, — сознание вины. Мы стараемся скрывать наши отношения, но, думаю, кто на меня взглянет, поймет все сразу. У Сэма в лесу есть домик. Он называет его дачей, но там все отлично оборудовано и очень уютно. Как раз сейчас пишу тебе на даче, а сама прислушиваюсь, не раздастся ли шум машины на пыльной дорожке, и знаю, как запрыгает сердце от радости, когда услышу. Ты бы видела мой наряд: на мне его белая рубашка с подвернутыми рукавами, плечи свисают до локтей, но я уверена, что Сэм сочтет этот туалет весьма сексуальным. Я чуть-чуть надушилась, мои голые ноги розовеют от желания, и бегут мурашки по телу, ожидающему ласк. Видишь, сестренка, научилась писать тебе больше, чем решилась бы сказать с глазу на глаз. Но мне больше не с кем поделиться”.
Прочитав остальные письма и погасив свет, Станиэл мысленно вернулся к этому посланию. Подумал о Роджере, и вдруг ему стало отчаянно жаль, что он не знал Луэлл Лоример-Хансон. В письмах ее характер отражался настолько зрительно, ощутимо, что был уверен — она бы ему понравилась. Как все безнадежно и несправедливо.
Ночью ему снилась Луэлл. Сон был четкий, но похожий на кошмар, и он проснулся в поту. Луэлл находилась в большом стеклянном сосуде вроде лабораторных колб — нагая, погруженная в прозрачную жидкость, с разметавшимися золотистыми волосами. Поворачиваясь, тихонько касалась стенок сосуда, словно вода в нем была проточной. Потом вдруг раздался голос Дженни — с металлическим оттенком, как будто усиленный мегафоном:
— Ты опоздал, Пол. Всегда опаздываешь или приходишь слишком рано. Но тебя невозможно убедить. Никогда этого не было и не будет.
Он вышел на лестницу, чтобы отобрать мегафон, пока она всех не пере. полошила. Но очутился в странном помещении, где доктор Нил, подпрыгивая и надувая щеки, хлопотал над телом, распростертым на доске. Это была Барбара. Изо рта и носа ее хлынула вода. Нил золотыми ножничками разрезал на ней платье. Широко улыбаясь, он сказал Станиэлу:
— Приготовьте вторую посудину, приятель. Она хотела, чтобы помогали мне вы.
Сон вызвал необъяснимое чувство вины. Пол в темноте посидел на постели, выкурил сигарету, слушая ворчанье вентилятора, заглушавшее другие ночные звуки. Казалось, его комната плывет в каком-то странном экипаже, неуклонно устремившемся куда-то в ночь.
Глава 5
В номере джэксонвиллского отеля Джес Гейбл, вытирая с лица полотенцем льющийся пот, успокаивал себя, что сердце у него в порядке, он же проверялся у доктора. Не может ведь судьба подшутить над ним так жестоко: умереть, когда все подготовлено и до мечты рукой подать. Сколько еще он продержится? Временами его охватывал холод, озноб, опустошенность, и он в ужасе решал — это конец. А потом вдруг накатывала горячая волна победного торжества, и ему хотелось кричать, хохотать, сделать стойку на руках.
Хуже всего было, когда решение неожиданно отложили. Возможно, что-то заподозрили, но спрашивать он не решался. С ребятами из налогового управления нужна осторожность, тем более что договоренность с ними вроде бы достигнута. Стоит однажды утаить от них свой кусок или хотя бы дать повод усомниться, они тут же выгребали из-под курицы все золотые яйца, но оставляли ее в живых. Это означало, что готовы поладить с вами даже тогда, если вы сдаетесь и согласны дойти до суда. Но как только задумаете использовать связи, обмануть или не дай Бог решитесь намекнуть на взятку, они печально улыбались и убивали курицу, ощипав ее догола. Джес понимал, что дошел до предельной черты, и ему оставалось теперь только ждать.
Когда-то давно его сильно позабавил ответ Вилли Статона на вопрос, почему тот грабит банки: потому что там деньги. Джес теперь отчетливо сознавал, что его мотивы в точности те же. Угадал, где деньги, и приготовился взять улов. Будучи студентом факультета права, он подрабатывал в качестве бухгалтера-кассира. После своего третьего, весьма успешного процесса, где выступал адвокатом, он решил отказаться от судебной практики, выбрав бухгалтерский учет, попытавшись получить звание общественного ревизора по налоговой отчетности, и добился его без особых хлопот. И позже ни разу не пожалел. Налоговый чиновник, имеющий звание общественного ревизора по счетам, — птица редкая и ценная. Добившись успеха, он сохранил прежний скромный образ жизни, а побочные доходы шли на выплаты служащим, выполнявшим для него черную работу. Теперь у него своя контора на втором этаже здания Сэма Кимбера, и он оформляет половину коммерческих сделок в округе. Отыщите скрытую, но вполне законную уловку, благодаря которой клиент неожиданно сэкономит пятьсот долларов из налогов за год, и на любой вечеринке в клубе тот станет слагать гимны в честь Джеса Гейбла. И в результате складывается репутация: “Если у тебя затруднения, обратись к Джесу Гейблу”.
Такие рекомендации были вполне заслуженными. Свои контакты с парнями из налогового отдела он удерживал на уровне взаимовыгодного сотрудничества. Никогда ради клиентов не шел на обман, подделку цифр. В иное время, в другом месте Джес Гейбл мог бы стать проводником в джунглях, с такой же непревзойденной уверенностью отыскивая любую тайную тропу, обходя преграды, разбираясь во всех звериных следах, предчувствуя малейшее изменение погоды.
Он старательно, терпеливо лелеял надежду, копил деньги в ожидании подходящего случая. Жены и детей у него не было, никаких расточительных привычек не имел. Он слышал истории о том, как незаметные личности пускались в азартные игры, и им дьявольски везло, но у него не было такой склонности. Выбирая лишь абсолютно законные, солидные сделки, он за последние три года был вынужден, скрепя сердце, отказаться от нескольких выгодных дел. Но сейчас он имел полное право на благодарность Сэма Кимбера.
В некотором смысле это будет просто нарушением этики. Когда Сэм узнает всю правду — а этого не избежать, — он, наверно, придет в ярость, но если подумает, то поймет причину. Джес возьмет у него только кусочек, который все равно забрал бы кто-нибудь другой, и заодно поможет Сэму выбраться из каши скорее, чем он выкарабкивался бы без него.
Проще говоря, налоговая проблема Сэма состояла в том, что ему придется продать что-то из активов. А он, Джес, окажется под рукой, чтобы их подхватить. Нужно только подтолкнуть Сэма.
Если все пройдет удачно, Джес Гейбл станет обладателем очень кругленькой суммы, и его жизнь изменится. Ему уже сорок два, и он слишком долго ждал такого момента. Деньги достанутся ему законным путем. Дальнейшие его мечты, связанные с богатством, пока представлялись смутно и напоминали красочное рекламное приложение из журнала. Джес Гейбл на палубе собственной, построенной по заказу яхты подходит с рекордным уловом тунцов к пристани. Джес Гейбл за рулем своего роскошного белого “ягуара”. Джес Гейбл в Риме. И не совсем определенный, но обязательный образ Девушки мечты рядом — на палубе яхты, в машине, за столиком уличного кафе — веселая, улыбающаяся, влюбленная. До конца жизни станет шесть месяцев в году работать, а оставшиеся полгода развлекаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27