Она показала мне пачку писем, которые прислал ей Берт, и даже настояла на том, чтобы я прочитала одно из них. Видите ли, Брет рассказал обо мне, и ей хотелось посмотреть на мои переживания. Со мной она была любезна, но слишком холодна. Мне не хотелось читать то письмо, но я все-таки прочитала. Как будто меня кто заставил.
Оно было в таком стиле, в котором пишут ребенку, строгое и подбадривающее. Он опять находился в море, не мог сообщить ей где именно, но места там прекрасные. Он любит ее и ждет встречи. Мне было тяжело читать его, но оно дало мне некоторое утешение. В общем-то ему совершенно нечего было ей сказать, а ей недоставало ума или чувств, чтобы понять это.
— Я так понимаю, что она была довольно молодой особой. — В голосе доктора прозвучали грустные нотки, которые непроизвольно возмутили Паулу.
— Я бы дала ей девятнадцать или двадцать. У нее было преимущество передо мной почти в десять лет, но это не помогало ей: она отнюдь не была юной невестой. Она лезла из кожи вон, показывая мне, что повидала виды. Честно говоря, у меня сложилось такое впечатление, что Брета соблазнили.
— Понятно, кто-то должен был это сделать, — спокойно заметил Райт.
— Знаю. Я тоже пыталась в тот последний вечер, который мы провели вместе, но из этого ничего не получилось. И все же я уверена, что он любил меня.
— Вот это обстоятельство как раз и могло помешать. Он в каком-то смысле идеалист, да?
— Вы его знаете лучше.
— Он идеалист, точно. И это прекрасно. Но когда идеалисты надламываются, а это с ними происходит почти всегда, они склонны впадать в другую крайность. Например, эта девица. Полагаю, его интерес к ней заключался главным образом в сексе. Как она относилась к Брету?
— Не думаю, что у нее были какие-то глубокие чувства. Но, с другой стороны, я наверняка пристрастна. Казалось, она гордится тем, что вышла замуж за лейтенанта военно-морского флота, что у нее свой небольшой домик, хотя она особенно и не старалась содержать его в порядке. Она вела себя несколько натянуто. Предложила мне пива... Я пыталась втянуть ее в разговор, но он плохо вязался. У меня не Бог весть какой интеллект, но у нее были явно куриные мозги. Единственно, о чем с ней можно было говорить, — так это о фильмах.
— А о лейтенанте Тейлоре?
— Невозможно, даже о Брете. Наше понимание его настолько разнилось, что я просто не смогла разговаривать с ней о нем. Чтобы не злиться, по крайней мере. А я, конечно, не хотела этого допустить. Для нее он был удачным приобретением, как билет на званый вечер, преподнесенный на тарелочке с золотой каемочкой. Она два раза упомянула, что он купил для нее дом и высылает ей ежемесячно на содержание по двести долларов. Несмотря на все это, я пригласила ее побывать у меня, но она так и не появилась. Боюсь, я не очень умело скрывала свои чувства и была ей столь же противна, как и она мне. Я побывала у нее примерно за два месяца до убийства и после этого не видела ее больше живой.
Райт выбивал трубку о свой каблук с усердием самобичующегося человека.
— Вы не видели ее живой? — спросил он, не поворачивая к ней лица.
— Я видела ее мертвой. Я была с Бретом, когда он обнаружил ее тело.
Доктор посмотрел ей в лицо и был смущен болью, которая отразилась на нем.
— Ах да. Конечно.
— Я рассказала вам об этом, когда вам поручили дело Брета. Надеюсь, мне не надо все это снова повторять.
— В этом нет необходимости, — быстро ответил он. — У нас имеется полный протокол.
— Кстати сказать, мне придется пройти через все это еще раз, — сказала она. — У меня сегодня вечером встреча с доктором Клифтером.
— Клифтером?
— Психоаналитиком. Я думала, что капитан Келви сообщил вам об этом. Он согласился расспросить Брета завтра. С вашего позволения, — добавила она холодно.
— Конечно, капитан говорил со мной об этом. Я просто забыл фамилию. Я знакомился с монографиями Клифтера и нахожу их вполне на уровне. Но трудно свыкнуться с мыслью, что он находится в Калифорнии. Для меня он всегда был чем-то вроде европейского мифа.
— Он очаровательный человек, без амбиций, — продолжала Паула. — Он давал технические консультации по сценарию, который я переделывала. Так я с ним познакомилась. Буду очень рада, если он согласится взять это дело. Так у вас нет возражений, чтобы он порасспросил Брета?
— Никаких. Поскольку вы заручились согласием капитана, мое разрешение становится чистой формальностью в любом случае. По существу же я только приветствую возможность обсудить все с Клифтером. Но должен предупредить вас, чтобы вы не ждали слишком многого.
— Я жду очень немногого.
— Не хочу сказать, что Тейлор не поправится, и не имею в виду, что психоанализ бесполезен. В интервью, которые мы проводим здесь, также применяются приемы психоанализа.
— Я это знаю. — Она поднялась, собираясь уходить и держа перед собой сумочку, как щит. Специально для Брета она надела в тот день шерстяное платье, обтягивающее ее плечи и грудь. — Опаздываю на поезд.
— Давайте я вас подвезу.
— Спасибо. Меня дожидается такси.
— Я хотел сказать лишь одно, — повторил он, когда она протянула ему руку на прощание. — Вы не должны рассчитывать на чудо. Для таких вещей нужно время. А время ничем заменить нельзя.
Она восприняла его последнюю фразу по-своему. Всю дорогу до станции ее преследовала мысль — совсем другая, не та, что имел в виду доктор Райт. Время неслось, как река, а она и Брет находились на противоположных берегах. Ничто уже не восполнит то время, которое пробежало, время, которое еще утечет.
Глава 3
Хотя она проезжала между этими зданиями бесчисленное множество раз, ее всегда потрясал контраст между станцией Санта-Фе и зданием нефтяной компании Сан-Диего. Последнее напоминало огромный безобразный куб, окруженный высокими стальными дымовыми трубами, похожими на свечки по бокам юбилейного торта. Над железнодорожными рельсами возвышалась архаическая и сентиментальная громада станционной башни. Ей казалось, что оба этих здания представляли собой символы исторических сил. С одной стороны — огромная масса энергетических и бытовых компаний, которые фактически определяли жизнь во всем штате; с другой — испанское прошлое, которое плутократия Калифорнии использовала, как штукатурку для прикрытия своего фасада.
Сверкающие металлические вагоны стояли рядом со станцией и служили последним штрихом для этой аллегории. Невероятное будущее было навязано отвратительному настоящему в присутствии ностальгических воспоминаний о прошлом. Она подумала, что между временами нет преемственности. Вы переходите из одного периода в другой, как призраки проникают через стены, рискуя утратить представление о реальном. Безукоризненная чистота внутри этих стрелообразных вагонов будущего была заполнена нереальными пассажирами, которых, естественно, надо было доставить в Лос-Анджелес.
Как лунатик, она прошла по платформе и отыскала в вагоне-салоне свое зарезервированное место. Даже когда поезд тронулся, что ее всегда возбуждало, отблески моря не смогли вывести Паулу из состояния гнетущей подавленности. После пяти лет жизни здесь, в Калифорнии, где весь февраль стоит летняя погода, для нее все еще оставалось что-то фальшивое и кричащее. Она бы предпочла увидеть хмурое небо и серое море вместо этого постоянно желтого солнца и сверкающих волн. Может быть, и правда, что неизменно хорошая погода делает людей черствыми и капризными?
В такой день, как этот, имея возможность смотреть по сторонам из окна вагона-салона, было трудно поверить, что существуют грех, безумие и смерть. Прибой, похожий на растрепанный хлопок, совсем не казался механической наползающей пеной. Но, конечно, прибой был именно прибоем, а люди в Калифорнии страдали совершенно так же, как и в других местах. А возможно, и немного больше, потому что не получали сострадания от погоды.
Она постаралась выкинуть все из головы, улыбнулась, как делают верующие, и стала смотреть на апельсиновые деревья между железнодорожным полотном и морем. Моряк, который шел по проходу, рад был принять слепую улыбку Паулы на свой счет и задержался возле ее кресла.
— Добрый день, — произнес он с юношеской уверенностью, явно сознавая, что на нем мундир с двумя рядами петличек. — Прекрасная погода, не правда ли?
Он как бы оценивал предмет, ради которого хотел вступить в торги, и бесцеремонно разглядывал ее блестящие с медным отливом волосы, гладкую кожу, многообещающую фигуру, облаченную в голубое шерстяное платье. Она не могла заставить себя рассердиться. Ей было уже почти тридцать, и она никогда не была настолько красивой, чтобы пренебрегать своей внешностью. С другой стороны, она не собиралась выслушивать хищную болтовню всю дорогу до Лос-Анджелеса.
— Отвали, морячок, — прошептала она хрипло. — Мой муж — офицер.
— Конечно, конечно. — Он надвинул свою белую бескозырку на самую переносицу и сказал, двинувшись дальше по вагону: — Не сердись.
Она опять устремила свой взор на апельсиновые рощи, которые проносились мимо, как зеленая река, по которой уплывали назад тысячи крохотных апельсинчиков. Ее почему-то задела ложь, которую она только что сказала. Не потому, что это была неправда, а потому, что она предъявила претензии на Брета Тейлора как на своего мужа. Таковым он не являлся, и она опасалась, что никогда и не станет. Он довольно недвусмысленно отверг ее в Сан-Франциско, и если бы у нее была какая-то гордость, то она должна была бы отказаться от него, когда он женился на другой девушке. И все же три года спустя она все еще гоняется по его следам и вот уже начала говорить незнакомцам в поездах, что она его жена. Ей надо себя контролировать, иначе она повадится делать разные экстравагантные заявления, как, например, старая женщина в Монтеррее, которая утверждает, что она — дева Мария.
Был и еще один источник неуверенности, более глубокий. В течение двух с половиной лет знакомства с Бретом она не раз испытывала в самых сокровенных частях своего тела такие же сильные и такие же роковые ощущения, как сейсмические толчки. С ним она чувствовала себя женщиной до мозга костей, столь же неразумной, как любая из героинь книги Д.Г. Лоуренса о фрейлинах. Ей был нужен мужчина, и она хотела ребенка. Но ей представлялось несколько смешным быть похожей на старую деву Рахиль, которая рыдала из-за своих нерожденных детей. В общем-то она уже побывала замужем и знала все ответы; увы, большинство из них были неутешительными. Но может быть, не следовало принимать во внимание это замужество. Она почувствовала себя настоящей женщиной через годы после того, как Пэнгборн уплыл из ее жизни вниз по алкогольной реке с коктейльными берегами. Джек Пэнгборн, король алкогольной реки, был совсем не для Паулы. Нет, это замужество не в счет.
Ты, конечно, потрясающе ловкая обольстительница, сказала она себе иронически. Твоим первым завоеванием еще в средней школе стал моложавый Адонис, получивший на проверке способностей 85 очков из 100 возможных, перед которым открывалась ослепительная перспектива стать клерком в бакалейной компании. Затем ты начала втюриваться в пожилых мужчин и собиралась всех их спасать и перевоспитывать. Наконец последовала велению здравого смысла и завязала романтическую связь с приятным в обращении горьким пьяницей, который частенько не мог вспомнить твое имя и называл тебя то Мабель, то Герти, то Фло — в зависимости от настроения. Когда настроение Пэнгборна удалило его за пределы твоей досягаемости и ты уже, хотя тебе и хотелось бы, не смогла продолжать его содержать, ты в течение многих лет горевала о своем разбитом сердце. Или здесь замешан просто комплекс материнских чувств? Как бы это ни объяснялось, ты долго чуждалась мужчин под предлогом того, что тебе пришлось перенести тяжелое горе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32