Я свалился на платформу, оказавшись в холодном ночном воздухе под высоким чистым небом. Звезды падали на меня, как камни.
Глава 8
Когда падающие звезды оказались в узком поле моего сознания, они сгруппировались в форме окружностей и стали вращаться навстречу друг другу. Колесики звезд как гроздья прилепились к вращающемуся серебряному кулаку, вращающемуся белку глаза, к зерну света, который улетал в темноту, пока не превратился в еле различимую щелочку в шуршащей тяжелой занавеске. Потом низкое желтоватое небо бессознательности, лишенное звезд и покачивающееся на пустынном горизонте сумеречным оранжевым дымом, расцвело вдруг сложным переплетением поворачивающихся колес. Одновременно с низким гудением, которое нарастало и ослабевало, Подобно звону невидимых цикад, колеса чудовищно крутились по геометрическим шаблонам.
Сохранившийся проблеск моего сознания был так же бессилен, как песчинка, попавшая в смазку мельничного колеса. И все же бесчисленные мельничные колеса смазывались таким же интимным веществом, как моя кровь.
Подойдя к крайней границе, отделяющей жизнь от смерти, сознание не прекращает своей активной деятельности. Разум отчаянно цепляется за плоть до тех пор, пока не остановится сердце и не умрет мозг.
Пока я валялся на земле, опутанный кошмарами своего воображения, потеряв, к своему ужасу, возможность управлять собственным поведением, остатки сознания продолжали подталкивать все мои органы к действию. Легкие боролись с параличом и победили. Я возобновил нормальное дыхание.
Темные колеса прекратили движение, изменили форму, растянувшись, как шлепнувшийся наземь сгусток крови, и стали похожи на окровавленные пальцы, судорожно ощупывавшие окружающее пространство. Я валялся в джунглях среди темных, покачивающихся растений и влажных листьев, которые шевелились и склонялись, подобно пушистым перьям при порывах ветра. Когда я открыл глаза, то этот мягкий воображаемый мир превратился в реальную действительность, обретя формы и размеры. Но от головокружения создавалось впечатление, что весь мир продолжал покачиваться надо мной. И центральной осью этого покачивания был мой затылок, готовый лопнуть от напряжения.
Я ощущал какой-то темный прямоугольный предмет, казавшийся мне могильным надгробием, который поблескивал между мной и ночным небом. Я различил слабые огоньки, тускло отражавшиеся от этого громадного и затененного предмета. Некоторые огоньки застыли, как звезды, а другие двигались, подобно кометам на отдаленных орбитах. Потом я услышал негромкую команду, которая, как мне показалось, прозвучала в межзвездном пространстве: "Все по вагонам!" Возле меня дугой качнулся свет. И тут я понял в ослепляющей вспышке ужаса, что мой больной затылок покоится на рельсе. Я лежал под вагоном поезда, который вот-вот должен был тронуться и проехать по моему телу.
Одновременно я испустил вопль, который утонул в шипении выпущенного пара, и сделал рывок, чтобы встать. Я ударился головой о тормозную колодку. Карабкаясь и извиваясь, как раненый краб, выполз из-под колес и растянулся на платформе.
— Что за черт! — воскликнул кто-то.
Я повернулся на спину и сел. Помахивая фонарем, ко мне подошел кондуктор.
— Задержите поезд, — сказал я хриплым голосом, который мне показался чужим.
Он посигналил своим фонарем, и я почувствовал, что поезд перестал рыть землю своими стальными копытами.
— Послушайте, — произнес кондуктор, — что вы делали под вагоном?
Жалость к себе, стук и гудение в голове отразились в моем раздраженном ворчанье:
— Лежал там. Ради смеха.
Он подхватил меня за руку и потянул, помогая встать.
— Вставайте и отвечайте прямо, не крутите. Мы не можем всю ночь держать тут поезд.
Ноги все еще плохо меня слушались, но я кое-как встал на них.
— Что случилось? Вы нездоровы? — спросил кондуктор. — Послушайте, да вы же пьяны. — Он потряс меня за плечо. Я отбросил его руку.
К нам подошел начальник поезда, нетерпеливо покусывая свои густые седые усы.
— Из-за чего задержка?
— Потеря сознания, — объяснил я с мальчишеской поспешностью, потому что до этого мне не приходилось терять сознание. — Кто-то затащил меня под поезд.
— Он пьяный, — вставил кондуктор. — Посмотрите, как от него несет. Говорит, что он — пассажир этого поезда.
— Ну что же... Садитесь в вагон. Да поживее! Или я вызову полицию. Подождите минутку, покажите-ка билет.
— Он в купе. Разве вы не узнаете меня?
Кондуктор поднял фонарь на уровень моего лица, и начальник поезда внимательно посмотрел на меня.
— Да, я видел вас. Отправляйтесь в свое купе. На вас лица нет, приятель. Если вы еще что-нибудь выкинете во время поездки, полиция снимет вас с поезда.
Было бессмысленно с ним спорить. К тому же для меня не все было ясно. С раскалывающейся головой и пересохшим горлом я побрел по платформе в конец состава, поднялся по железным ступенькам и направился в мужскую курительную комнату. Поезд тронулся раньше, чем я добрался до нее. Испытанный недавно ужас вдруг превратился в распиравшее меня чувство радости. Я словно прошел по могиле, в которую закопали мой пустой гроб.
Но радость уступила место явному недоумению, а потом и вновь охватившему меня ужасу, когда я обнаружил, что в мужской курительной комнате никого не оказалось — дверь туда была закрыта. Я постучал. Никто не ответил. Я начал стучать громче. Удары эхом отзывались в моей раскалывавшейся голове, подобно грохоту кузнечного молота. Ответа не было.
Я опять схватился за ручку и начал трясти дверь. Затем со стыдом понял, что веду себя как ребенок. Конечно же Хэтчер уже в кровати.
Но дверь-то закрыта, а закрывается она только изнутри. Если в этой маленькой комнатке заперся кто-то, способный говорить, то он бы ответил.
— Хэтчер! — позвал я. — Хэтчер!
— Что случилось? — спросил кто-то за моей спиной. — Сильно приперло? — Я повернулся и увидел Тедди Трэска, одетого в малиновый шелковый халат поверх пижамы с конфетным рисунком, который держал в руках прибор для бритья.
— Мне кажется, что там находится заболевший человек. Солдат, который сел в Канзас-Сити.
— Бог мой, вы и сами выглядите ужасно. Где так вымазали форму? Дайте-ка я посмотрю на эту дверь.
Он потрогал ручку и осмотрел узкую щель между дверью и притолокой.
— Скоро мы узнаем, в чем дело. — Из своего бритвенного прибора он вынул новое безопасное лезвие, аккуратно снял с него обертку и всунул лезвие в щель возле замка.
Согнувшись, он провозился не меньше минуты, а потом воскликнул:
— Есть!
Задвижка в замке щелкнула. Он повернул ручку и попытался открыть дверь. Но она не открывалась.
Он надавил плечом. Образовалась достаточная щель, чтобы просунуть голову и заглянуть внутрь.
— О Господи! — воскликнул Трэск. — Как фамилия военного доктора, который едет в поезде?
— Майор Райт.
— Я пойду приведу его.
Он торопливо зашагал по проходу. Его тапочки зашлепали по полу в быстром, прерывающемся ритме. Я тоже заглянул в туалетную клетушку.
Хэтчер стоял на коленях на полу, приняв позу молящегося мусульманина. Большая часть веса его туловища покоилась на ногах, которые он подогнул под себя. Голова лежала на краю туалетной раковины. В свете лампочки, находившейся на стене в двух футах от его лица, можно было видеть один его глаз, который невидяще уставился на голую стену. От него исходил кисло-сладкий запах болезни и лекарств.
Я попытался войти, надавив плечом на дверь. Вдруг Хэтчер упал на бок, как падают не целиком заполненные мешки. Я почувствовал сильную жалость к нему, беспомощному и униженному, и заплакал.
— Подождите, подождите, — произнес майор Райт за моей спиной. — Дайте взглянуть, чем я могу быть полезен.
Я отошел и стал наблюдать за происходившим, стоя на нетвердых ногах. Тедди Трэск, который был ростом поменьше меня, протиснулся в дверь. Он привел Хэтчера почти в горизонтальное положение, обхватив сзади за грудь, и вытащил в курительную комнату, где осторожно опустил на пол. На лице Хэтчера, обращенном к потолку, застыла мрачная улыбка.
Доктор быстро осмотрел его, попытался обнаружить пульс. Когда он дотронулся до слепо взиравшего глазного яблока, я вздрогнул и отвернулся, но все же успел заметить, что глаз никак не прореагировал. Глаза солдата Хэтчера стали такими же бесчувственными, как стекло.
— Боюсь, он уже умер, — произнес майор Райт, скосив на меня через плечо глаза в очках без оправы. — Что вызвало приступ недомогания? — На помятой форме Хэтчера были видны следы его недомогания.
— Мы пили довольно мерзкое спиртное, — пристыженно объяснил я. — Я тоже потерял сознание.
— Чтобы убить такого человека, как он, потребовалось бы огромное количество спиртного. Сколько вы приняли?
— Точно не знаю. Может быть, пинту за последние два часа.
— Что-нибудь осталось от этого спиртного? Я хочу взглянуть на него.
Бутылка высокосортного американского виски стояла на самом виду, возле безжизненно раскинутых ног Хэтчера. Я поднял ее с отвращением и подал доктору. Тот вынул из бутылки пробку и понюхал содержимое. Его косящие маленькие глазки сузились и стали похожи на стальные полосочки.
— Этот человек пил эфир, — вымолвил доктор. — Неудивительно, что он умер.
Доктор быстро закрыл бутылку пробкой и поставил на пол.
— Эти обалдуи никогда ничему не научатся, — произнес Тедди Трэск. — Двое моих знакомых выпили во Франции отравленное спиртное. Один из них умер, а другой ослеп.
Майор Райт резко взглянул на него при слове "обалдуи" и, обращаясь ко мне, спросил:
— Сколько этого дерьма выпили вы, мистер Дрейк?
— Пару глотков. Но этого оказалось достаточно, чтобы я отключился. Сколько поезд простоял на последней остановке?
— Примерно пять минут. Почему вы спрашиваете об этом?
Я объяснил ему.
— Не подозреваете ли вы, что кто-то затащил вас под поезд?
— Не только подозреваю, но и утверждаю. С чего бы мне по доброй воле изображать Анну Каренину? Я потерял сознание на платформе в конце состава и не мог упасть под колеса.
— Но вы не знаете, как могли поступить, когда потеряли сознание. Под воздействием эфира люди выделывают забавные номера.
— Например, умирают, — буркнул я.
— И это тоже. Все, кто пристрастился к эфиру, если они не прекращают его принимать, в конце концов умирают. Где приобретена эта бутылка?
— Он купил ее где-то в Канзас-Сити. Думаю, кто-то добавил туда отравы.
— Вы хотите сказать, что это случилось в поезде?
— Да.
— Нам надо вызвать начальника поезда и военную полицию, — сказал майор Райт.
— Я приведу их, — вызвался Тедди Трэск.
— Это не подделанная этикетка, правда? — спросил я.
Доктор стал близоруко разглядывать этикетку.
— Мне кажется, она настоящая.
— Я сам открыл бутылку. И даже понюхал содержимое. Запах был не из приятных, но эфиром не пахло.
— Но вы также не заметили запаха эфира, когда пили это. У некоторых людей не очень развито чувство обоняния, особенно если до этого они уже выпили. Думаю, ваши показания сомнительны.
Я скромно признал справедливость его слов.
— Понюхайте это. — Он вынул пробку и быстро пронес ее под моим носом. — Чувствуете запах эфира?
— Не уверен. Я не очень знаком с лекарственными препаратами.
Запах был острый, сладковатый. Он напоминал о больнице и о чем-то еще, чего я не мог вспомнить.
— Это эфир, — подтвердил доктор. — Готов поставить все деньги, которые я заработал, делая операции под наркозом.
— Добавляют ли эфир, чтобы придать крепость спиртному?
— Никогда об этом не слышал. Но разве можно ручаться за самогонщиков. Я лично никогда бы не притронулся к самогону.
Сочетание разных вещей — больничный запах в воздухе, мертвый человек на пыльном полу и мое собственное состояние после пережитого испуга — опять вызвало у меня головокружение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31