Это был тот тип, с которым она встречалась в «Ребекке» несколько недель назад, когда все еще только начиналось. Я тогда подсмотрел их встречу.
– Как вы узнали об аварии?
– Она позвонила.
Я хотел спросить его, что их связывает.
– Сейчас ей нужны друзья.
– Она знала, что должно произойти что-то подобное.
– Откуда она знала?
– Я ей сказал.
– Вот как?
– Она приходила ко мне за консультацией.
– Вы психиатр?
– Предсказатель. Мне все стало ясно.
– Я не уверен, что это был несчастный случай, – сказал я. Похоже, этот тип имеет над ней какую-то власть.
– Вы хотите сказать, что она пыталась убить себя?
– Может быть. Мне кажется, что если вы говорите кому-то, что с ним должно нечто случиться, и он вам верит, то есть возможность, что он сам устроит это событие.
– Вы хотите сказать, что я несу ответственность за случившееся?
– Я хочу сказать, чтобы вы подумали об этом, если вы ее друг.
Я покинул его и пошел прочь. Я мог бы расспросить его об Урсуле. Он должен знать многое. Но мне этот человек не понравился. Или просто мне не понравилось, что у нее есть другие знакомые мужчины? Я ревнив.
Я обрел радость в том, чтобы наблюдать рассвет над океаном. Я просыпался рано утром, выходил на веранду и смотрел, как начинается день, прежде чем ехать в офис. Однажды в свете раннего утра я увидел двух девушек. Они шли по пустынному пляжу, смеясь и целуясь. Я подумал – какие страсти они испытывают в своей жизни? Они остановились точно на том месте, где мы с Урсулой занимались любовью той темной, холодной ночью, и немного постояли, разговаривая, потом пошли дальше. Эта картинка вспоминалась мне весь день. Живя с Урсулой, я стал таким самопоглощенным, что перестал видеть других людей, думать о них. Мы изгнали их из своей жизни.
Ночью, лежа на своем матрасе в лунном свете, прислушиваясь к шуму океана, я скучал по ней. Я скучал по ее теплу. Однажды ночью мне стало так тоскливо без нее, что я приехал к ней домой в три часа ночи. Я лег на ее кровать, глубоко вдыхая ее запахи, запахи ее духов. Засыпая, я держал ее купальный халат.
Затем я увидел, что на ее автоответчике мигает красная лампочка. Кто-то оставил послание и ждал, когда его прослушают. Я подумал о розыгрыше Пола, о приглушенном голосе, вспомнил странное, противоречивое письмо: «Ты уйдешь от расплаты». Я промотал кассету, чтобы прослушать сообщение, и услышал ее голос. Это было послание не ей, а от нее.
Может быть, оно было адресовано не мне, а всем, кого это может касаться. Послание было длинным. Целый рассказ.
«Мой отец любил кладбища. Когда в детстве он брал меня куда-нибудь на каникулы или выходные, мы всегда посещали ближайшее кладбище, как будто это был храм или мавзолей. Отец считал, что кладбища очень поучительны. Он любил разыскивать знакомые имена, и поражался тому, как долго живут люди. Он любил рассказывать мне, что мужья и жены часто умирают в течение года друг после друга. Тот, кто переживал супруга, не мог вынести одинокой жизни.
Я помню, однажды мы побывали на кладбище, расположенном на утесе где-то на побережье Мэна. Я ни за что в жизни не вспомню название этого места. Но я помню, что пока мы закусывали в старом ресторане в ближайшей рыбацкой деревушке, бушевал ужасный шторм. Когда он кончился, мы поднялись по тропинке на покрытую травой вершину утеса. В ясном голубом небе плыли черные тучи, напоминающие о пронесшейся буре. Ослепительно сияло солнце. Мох, покрывавший утес, отсырел от дождя, но воздух был горячим. Во время обеда в небе что-то переменилось. Поединок между черными тучами кончился. Воспоминания о том небе позже связались у меня в уме с «Грозовым перевалом», а затем, по ассоциации, с «Джен Эйр». Конечно, на йоркширских болотах нет моря и утесов, но там было кладбище, и этого мне хватало.
На вершине утеса отец показал мне могилу со странным надгробием. Две переплетенные мраморные фигуры. Невозможно было определить, кто мужчина, кто женщина. У фигур не было никаких признаков пола.
Надпись внизу гласила: «Все ради любви». Два имени – Элис и Генри – говорили вам все, что вы хотели узнать. Как ни странно, они умерли в один день. Отец сказал, что, очевидно, они убили друг друга.
Неподалеку двое мужчин копали могилу, и мы подошли посмотреть. Черные тучи ушли, и отец надел свои темные очки. «Однажды я тоже окажусь в такой яме». Внезапно мне захотелось плакать. «Не волнуйся, дорогая, это случится нескоро». Он поцеловал меня в лоб. Но непоправимое свершилось. Когда однажды я получила известие о его смерти, мне не хотели говорить, что он умер в кровати с девушкой. Очевидно, во время полового акта у него произошел сердечный приступ. Эта девушка несколько дней была в истерике, зная, что все станет известно ее мужу и родителям. Она думала, что ее будут судить за убийство. Я хотела поговорить с ней, но ее муж не позволил мне.
Смерть отца означала, что у меня не осталось никого в мире. Хотя я редко приезжала к нему, этот безжалостный факт доводил меня до слез всякий раз, как я думала об этом. Я проклинала отца за то, что он бросил меня. Я проклинала его за то, что он бросил мою мать, кем бы и где бы она ни была. Я проклинала и ее за то, что она не приехала и не организовала похороны.
Я знала, что отец хотел, чтобы на его могиле установили такое же надгробие, как на том кладбище на утесе. Я пошла к каменщику, и на основе моих смутных воспоминаний он сделал несколько набросков, но я никак не могла решить, какой из них выбрать.
Сами похороны от начала и до конца были полной нелепицей. Мне не хватало организаторских талантов. Я проштудировала записную книжку отца, чтобы разыскать его знакомых, но не имела понятия, кого из них он любил, а кого нет, кто значил для него что-нибудь и кто хотел бы знать о его смерти. Кроме того, я не могла заставить себя связаться с какой-либо из его любовниц.
На похороны, состоявшиеся на мрачном кладбище в пасмурный день в унылом пригороде Портленда, пришли только двое мужчин, друзья моего отца, и его приходящая домработница. Все это время я чувствовала дурноту. Я покрасила волосы в светлый цвет, надела широкополую красную шляпу, в которой когда-то ходила на скачки, и надела самое яркое вечернее платье. Должно быть, я выглядела как одна из подружек отца.
Потом мы все пошли в бар и заказали бутылку французского шампанского и сандвичи на тостах. Вино было теплым. Бармен сказал, что поставит его в холодильник, если мы оценим вино в достаточной степени. И нам пришлось пить шампанское с кубиками льда, набитыми в высокие бокалы. Я больше никогда не видела никого из этих людей. И я никогда не приходила на могилу отца с цветами и вообще. Однако я заказала надгробие с выбитым на нем именем и датами рождения и смерти. Когда каменщик спросил, какую выбить надпись, я смогла придумать только «Все ради любви».
Запись кончилась. Должно быть, Урсула сочинила и записала послание, намереваясь совершить самоубийство. Я подумал о несчастных, бездушных похоронах моей матери в Форест-Лаун. Я подумал о предстоящих похоронах Урсулы, пытаясь представить их. Я жалел о собственном отце. Кажется, я плакал.
СПОКОЙНОЙ НОЧИ
– Дай мне руку, – Урсула взяла ее и засунула пальцы себе в рот, вымочив их в своей слюне.
– Потри меня. – Она положила мою руку на простыни. Затем откинула их и раздвинула ноги.
– Пожалуйста. Я не могу это сделать сама. Помоги мне.
Я засунул руку под ее больничный халат. Моя ладонь скользила по ее обнаженному бедру вниз. Когда я прикоснулся к ее паху, она вздрогнула, как будто я порвал ей кожу. Я гладил ее так, как она это любит, глубоко засовывая в нее пальцы, затем медленно вытаскивая их, двигая ими по кругу. У нее возникло ощущение, что внутри нее сидит существо, продолжение человека, понимающего ее.
Она плакала. Из ее глаз катились слезы, как будто влага, скопившаяся внутри, выходила, как мыльная пена, наружу, пока я ее гладил. Она вскрикнула и начала дрожать. Я накрыл ее промежность, успокаивая. Она ничего не говорила. Рот открылся, губы шевелились, но она не произнесла ни слова.
Я хотел лечь к ней в кровать. Я хотел обнять ее, любить ее, сказать, как я скучаю без нее, как она мне нужна. Не знаю, хватило бы у меня храбрости на это. В дверь постучали. Я убрал руку. Вошла медсестра.
– Она спит?
– Дремлет, – сказал я.
– Вам лучше уйти, – медсестра улыбнулась мне. Я старался не показывать ей свою мокрую руку, и поднимаясь, взял газету со столика, держа ее перед собой, чтобы скрыть, как у меня встал.
Урсула открыла глаза.
– Возвращайся поскорее.
– Конечно.
Я ушел, не поцеловав ее. Медсестра открыла передо мной дверь. Я оставлял Урсулу в тюрьме.
Когда я вышел из больницы, солнце уже заходило. Чувствуя себя неудобно, я сел в машину. У меня между ног по-прежнему было тесно. Я хотел женщину. Я смотрел, как две медсестры выходят из больницы. Они смеялись. Я хотел их. Тут же. Мне хотелось выйти из машины, подойти к ним и пригласить их поехать ко мне домой. Взять их обеих в кровать, зарыться в их плоть, целовать два рта сразу, чувствовать прикосновение четырех скользких рук, расчленить их, сустав за суставом.
Я включил передачу и поехал на пляж. Проезжая поворот на Палисэйдз, я затормозил, ожидая просвета в потоке транспорта. Неожиданно я развернул машину, хотя это было запрещено, и помчался к дому Барбары – к Барбаре. Ее могло не быть дома. Вероятно, стоило предварительно позвонить. Но зачем? Ведь я уже приехал.
Я остановил машину перед домом. В кухне горел свет – хорошо, она дома. Я позвонил и стал ждать.
Дверь открыла не Барбара, какая-то другая женщина. У нее в руке был бокал вина. Я не знал ее.
– Барбара дома?
– Она на кухне. Готовит обед.
– Мне надо повидаться с ней.
– Подождите минутку. Вы кто?
– Я ее друг.
Я прошел за женщиной на кухню. Барбара процеживала рис. С ней был мужчина. Может быть, муж или любовник женщины, встретившей меня.
– Мэсон! – Барбара была удивлена и рада. – Что такое? – Какие-то нотки в ее голосе насторожили меня.
– Я хочу поговорить с тобой. У тебя найдется минутка?
– Да, только я…
– Пожалуйста.
Барбара передала рис своей подруге. Прежде чем она успела представить меня своим гостям, я схватил ее за руку и вытащил их кухни в спальню.
– В чем дело, Мэсон? Что произошло?
Я закрыл дверь в спальню, обнял ее и поцеловал. Она перестала что-либо соображать, когда мой язык оказался у нее во рту. Я тискал ее грудь под пластиковым передником.
– Я хочу тебя.
– Но мы не можем.
– Они немножко поживут без нас.
– Сюда могут зайти.
– Тогда пусть смотрят.
Я положил руку Барбаре на юбку. Она начала раздеваться. Я расстегнул ширинку. Она сняла с меня пиджак. Я потянул передник через голову. Нам обоим казалось, что все происходит слишком медленно. Тогда мы отстранились и разделись самостоятельно. Затем упали в постель, погрузившись друг в друга.
Все мысли об Урсуле исчезли. Сейчас я хотел Барбару. Только Барбару. Я так привык к темным волосам на лобке, что совсем забыл ее мягкий светлый пушок. Он был свежим, новым для меня. От Барбары пахло орехами, ее запах совершенно не походил на запах Урсулы.
Я понял, что Барбара похудела в бедрах. Ее живот тоже казался более плоским, пупок выделялся сильнее, чем раньше. Ее груди не уменьшились в размерах, но не так свисали вниз. Я испытывал необычное чувство новизны, словно в первый раз занимался с ней любовью.
Она стала другой. В ее движениях было меньше расчета, больше непринужденности. В иные мгновения казалось, что она не знает, что делать дальше, каким видом секса заниматься. Я перевернул ее на кровати и вошел в нее сзади. Ее голова крепко прижалась к подушкам в изголовье кровати. Светлые волосы исчезли, скрытые подушками. Я слышал приглушенные восторженные вопли.
Я ждал, что кто-нибудь постучит в дверь. Не знаю, сколько времени мы провели в спальне, но никто не постучал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Как вы узнали об аварии?
– Она позвонила.
Я хотел спросить его, что их связывает.
– Сейчас ей нужны друзья.
– Она знала, что должно произойти что-то подобное.
– Откуда она знала?
– Я ей сказал.
– Вот как?
– Она приходила ко мне за консультацией.
– Вы психиатр?
– Предсказатель. Мне все стало ясно.
– Я не уверен, что это был несчастный случай, – сказал я. Похоже, этот тип имеет над ней какую-то власть.
– Вы хотите сказать, что она пыталась убить себя?
– Может быть. Мне кажется, что если вы говорите кому-то, что с ним должно нечто случиться, и он вам верит, то есть возможность, что он сам устроит это событие.
– Вы хотите сказать, что я несу ответственность за случившееся?
– Я хочу сказать, чтобы вы подумали об этом, если вы ее друг.
Я покинул его и пошел прочь. Я мог бы расспросить его об Урсуле. Он должен знать многое. Но мне этот человек не понравился. Или просто мне не понравилось, что у нее есть другие знакомые мужчины? Я ревнив.
Я обрел радость в том, чтобы наблюдать рассвет над океаном. Я просыпался рано утром, выходил на веранду и смотрел, как начинается день, прежде чем ехать в офис. Однажды в свете раннего утра я увидел двух девушек. Они шли по пустынному пляжу, смеясь и целуясь. Я подумал – какие страсти они испытывают в своей жизни? Они остановились точно на том месте, где мы с Урсулой занимались любовью той темной, холодной ночью, и немного постояли, разговаривая, потом пошли дальше. Эта картинка вспоминалась мне весь день. Живя с Урсулой, я стал таким самопоглощенным, что перестал видеть других людей, думать о них. Мы изгнали их из своей жизни.
Ночью, лежа на своем матрасе в лунном свете, прислушиваясь к шуму океана, я скучал по ней. Я скучал по ее теплу. Однажды ночью мне стало так тоскливо без нее, что я приехал к ней домой в три часа ночи. Я лег на ее кровать, глубоко вдыхая ее запахи, запахи ее духов. Засыпая, я держал ее купальный халат.
Затем я увидел, что на ее автоответчике мигает красная лампочка. Кто-то оставил послание и ждал, когда его прослушают. Я подумал о розыгрыше Пола, о приглушенном голосе, вспомнил странное, противоречивое письмо: «Ты уйдешь от расплаты». Я промотал кассету, чтобы прослушать сообщение, и услышал ее голос. Это было послание не ей, а от нее.
Может быть, оно было адресовано не мне, а всем, кого это может касаться. Послание было длинным. Целый рассказ.
«Мой отец любил кладбища. Когда в детстве он брал меня куда-нибудь на каникулы или выходные, мы всегда посещали ближайшее кладбище, как будто это был храм или мавзолей. Отец считал, что кладбища очень поучительны. Он любил разыскивать знакомые имена, и поражался тому, как долго живут люди. Он любил рассказывать мне, что мужья и жены часто умирают в течение года друг после друга. Тот, кто переживал супруга, не мог вынести одинокой жизни.
Я помню, однажды мы побывали на кладбище, расположенном на утесе где-то на побережье Мэна. Я ни за что в жизни не вспомню название этого места. Но я помню, что пока мы закусывали в старом ресторане в ближайшей рыбацкой деревушке, бушевал ужасный шторм. Когда он кончился, мы поднялись по тропинке на покрытую травой вершину утеса. В ясном голубом небе плыли черные тучи, напоминающие о пронесшейся буре. Ослепительно сияло солнце. Мох, покрывавший утес, отсырел от дождя, но воздух был горячим. Во время обеда в небе что-то переменилось. Поединок между черными тучами кончился. Воспоминания о том небе позже связались у меня в уме с «Грозовым перевалом», а затем, по ассоциации, с «Джен Эйр». Конечно, на йоркширских болотах нет моря и утесов, но там было кладбище, и этого мне хватало.
На вершине утеса отец показал мне могилу со странным надгробием. Две переплетенные мраморные фигуры. Невозможно было определить, кто мужчина, кто женщина. У фигур не было никаких признаков пола.
Надпись внизу гласила: «Все ради любви». Два имени – Элис и Генри – говорили вам все, что вы хотели узнать. Как ни странно, они умерли в один день. Отец сказал, что, очевидно, они убили друг друга.
Неподалеку двое мужчин копали могилу, и мы подошли посмотреть. Черные тучи ушли, и отец надел свои темные очки. «Однажды я тоже окажусь в такой яме». Внезапно мне захотелось плакать. «Не волнуйся, дорогая, это случится нескоро». Он поцеловал меня в лоб. Но непоправимое свершилось. Когда однажды я получила известие о его смерти, мне не хотели говорить, что он умер в кровати с девушкой. Очевидно, во время полового акта у него произошел сердечный приступ. Эта девушка несколько дней была в истерике, зная, что все станет известно ее мужу и родителям. Она думала, что ее будут судить за убийство. Я хотела поговорить с ней, но ее муж не позволил мне.
Смерть отца означала, что у меня не осталось никого в мире. Хотя я редко приезжала к нему, этот безжалостный факт доводил меня до слез всякий раз, как я думала об этом. Я проклинала отца за то, что он бросил меня. Я проклинала его за то, что он бросил мою мать, кем бы и где бы она ни была. Я проклинала и ее за то, что она не приехала и не организовала похороны.
Я знала, что отец хотел, чтобы на его могиле установили такое же надгробие, как на том кладбище на утесе. Я пошла к каменщику, и на основе моих смутных воспоминаний он сделал несколько набросков, но я никак не могла решить, какой из них выбрать.
Сами похороны от начала и до конца были полной нелепицей. Мне не хватало организаторских талантов. Я проштудировала записную книжку отца, чтобы разыскать его знакомых, но не имела понятия, кого из них он любил, а кого нет, кто значил для него что-нибудь и кто хотел бы знать о его смерти. Кроме того, я не могла заставить себя связаться с какой-либо из его любовниц.
На похороны, состоявшиеся на мрачном кладбище в пасмурный день в унылом пригороде Портленда, пришли только двое мужчин, друзья моего отца, и его приходящая домработница. Все это время я чувствовала дурноту. Я покрасила волосы в светлый цвет, надела широкополую красную шляпу, в которой когда-то ходила на скачки, и надела самое яркое вечернее платье. Должно быть, я выглядела как одна из подружек отца.
Потом мы все пошли в бар и заказали бутылку французского шампанского и сандвичи на тостах. Вино было теплым. Бармен сказал, что поставит его в холодильник, если мы оценим вино в достаточной степени. И нам пришлось пить шампанское с кубиками льда, набитыми в высокие бокалы. Я больше никогда не видела никого из этих людей. И я никогда не приходила на могилу отца с цветами и вообще. Однако я заказала надгробие с выбитым на нем именем и датами рождения и смерти. Когда каменщик спросил, какую выбить надпись, я смогла придумать только «Все ради любви».
Запись кончилась. Должно быть, Урсула сочинила и записала послание, намереваясь совершить самоубийство. Я подумал о несчастных, бездушных похоронах моей матери в Форест-Лаун. Я подумал о предстоящих похоронах Урсулы, пытаясь представить их. Я жалел о собственном отце. Кажется, я плакал.
СПОКОЙНОЙ НОЧИ
– Дай мне руку, – Урсула взяла ее и засунула пальцы себе в рот, вымочив их в своей слюне.
– Потри меня. – Она положила мою руку на простыни. Затем откинула их и раздвинула ноги.
– Пожалуйста. Я не могу это сделать сама. Помоги мне.
Я засунул руку под ее больничный халат. Моя ладонь скользила по ее обнаженному бедру вниз. Когда я прикоснулся к ее паху, она вздрогнула, как будто я порвал ей кожу. Я гладил ее так, как она это любит, глубоко засовывая в нее пальцы, затем медленно вытаскивая их, двигая ими по кругу. У нее возникло ощущение, что внутри нее сидит существо, продолжение человека, понимающего ее.
Она плакала. Из ее глаз катились слезы, как будто влага, скопившаяся внутри, выходила, как мыльная пена, наружу, пока я ее гладил. Она вскрикнула и начала дрожать. Я накрыл ее промежность, успокаивая. Она ничего не говорила. Рот открылся, губы шевелились, но она не произнесла ни слова.
Я хотел лечь к ней в кровать. Я хотел обнять ее, любить ее, сказать, как я скучаю без нее, как она мне нужна. Не знаю, хватило бы у меня храбрости на это. В дверь постучали. Я убрал руку. Вошла медсестра.
– Она спит?
– Дремлет, – сказал я.
– Вам лучше уйти, – медсестра улыбнулась мне. Я старался не показывать ей свою мокрую руку, и поднимаясь, взял газету со столика, держа ее перед собой, чтобы скрыть, как у меня встал.
Урсула открыла глаза.
– Возвращайся поскорее.
– Конечно.
Я ушел, не поцеловав ее. Медсестра открыла передо мной дверь. Я оставлял Урсулу в тюрьме.
Когда я вышел из больницы, солнце уже заходило. Чувствуя себя неудобно, я сел в машину. У меня между ног по-прежнему было тесно. Я хотел женщину. Я смотрел, как две медсестры выходят из больницы. Они смеялись. Я хотел их. Тут же. Мне хотелось выйти из машины, подойти к ним и пригласить их поехать ко мне домой. Взять их обеих в кровать, зарыться в их плоть, целовать два рта сразу, чувствовать прикосновение четырех скользких рук, расчленить их, сустав за суставом.
Я включил передачу и поехал на пляж. Проезжая поворот на Палисэйдз, я затормозил, ожидая просвета в потоке транспорта. Неожиданно я развернул машину, хотя это было запрещено, и помчался к дому Барбары – к Барбаре. Ее могло не быть дома. Вероятно, стоило предварительно позвонить. Но зачем? Ведь я уже приехал.
Я остановил машину перед домом. В кухне горел свет – хорошо, она дома. Я позвонил и стал ждать.
Дверь открыла не Барбара, какая-то другая женщина. У нее в руке был бокал вина. Я не знал ее.
– Барбара дома?
– Она на кухне. Готовит обед.
– Мне надо повидаться с ней.
– Подождите минутку. Вы кто?
– Я ее друг.
Я прошел за женщиной на кухню. Барбара процеживала рис. С ней был мужчина. Может быть, муж или любовник женщины, встретившей меня.
– Мэсон! – Барбара была удивлена и рада. – Что такое? – Какие-то нотки в ее голосе насторожили меня.
– Я хочу поговорить с тобой. У тебя найдется минутка?
– Да, только я…
– Пожалуйста.
Барбара передала рис своей подруге. Прежде чем она успела представить меня своим гостям, я схватил ее за руку и вытащил их кухни в спальню.
– В чем дело, Мэсон? Что произошло?
Я закрыл дверь в спальню, обнял ее и поцеловал. Она перестала что-либо соображать, когда мой язык оказался у нее во рту. Я тискал ее грудь под пластиковым передником.
– Я хочу тебя.
– Но мы не можем.
– Они немножко поживут без нас.
– Сюда могут зайти.
– Тогда пусть смотрят.
Я положил руку Барбаре на юбку. Она начала раздеваться. Я расстегнул ширинку. Она сняла с меня пиджак. Я потянул передник через голову. Нам обоим казалось, что все происходит слишком медленно. Тогда мы отстранились и разделись самостоятельно. Затем упали в постель, погрузившись друг в друга.
Все мысли об Урсуле исчезли. Сейчас я хотел Барбару. Только Барбару. Я так привык к темным волосам на лобке, что совсем забыл ее мягкий светлый пушок. Он был свежим, новым для меня. От Барбары пахло орехами, ее запах совершенно не походил на запах Урсулы.
Я понял, что Барбара похудела в бедрах. Ее живот тоже казался более плоским, пупок выделялся сильнее, чем раньше. Ее груди не уменьшились в размерах, но не так свисали вниз. Я испытывал необычное чувство новизны, словно в первый раз занимался с ней любовью.
Она стала другой. В ее движениях было меньше расчета, больше непринужденности. В иные мгновения казалось, что она не знает, что делать дальше, каким видом секса заниматься. Я перевернул ее на кровати и вошел в нее сзади. Ее голова крепко прижалась к подушкам в изголовье кровати. Светлые волосы исчезли, скрытые подушками. Я слышал приглушенные восторженные вопли.
Я ждал, что кто-нибудь постучит в дверь. Не знаю, сколько времени мы провели в спальне, но никто не постучал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48