Он отдавал команды, и все выполнялось быстро, четко, значит, все на месте, головы никто не потерял, работают как надо, а большего от них ничего и не требуется. Да он в них в не сомневается, достаточно хорошо изучил каждого за те полторы сотни полетов, которые они совершили вместе. Больше беспокойства, пока неосознанного, как страх где-то в глубине души, вызывали у него салоны с пассажирами. Но тут он вспомнил, что первым номером у него сегодня Кирьянова, и решил, что это просто перст судьбы: если бы он точно знал, что случится в рейсе с машиной, он бы из всех бортпроводниц, попросил бы именно ее – Кирьяниху. Так что оснований для паники пока нет: экипаж делает что надо, а машина – худо ли бедно – но тянет…
– Никита, дай закурить!
Никита тоже прилип к штурвалу, все время подстраховывает, а когда нужно, помогает, и руки у него тоже, конечно, дрожат не меньше – пусть отдохнет, оторвется от управления.
– Но я же не курю, командир!
– Возьми сигарету у Невьяныча!
Никита в недоумении посмотрел на командира, по том, очевидно, сработал механизм подчиненности, и он, отцепившись левой рукой, от штурвала, повернулся к радисту:
– Невьяныч! Сигарету командиру!
Иван Иванович кивнул – понял, выдернул из пачки, лежавшей под панелью рации, сигарету, щелкнул зажигалкой, раскурил и передал Никите. А тот всунул сигарету в рот командиру.
– Порядок, – сказал Селезнев. – А то в мозгах дым какой-то.
И после хорошей затяжки, уже громче, штурману:
– Осипыч! Где же будем садиться?
Геннадий Осипович ничего не ответил? – он не любил пустой болтовни, А вопрос был явно праздный, для разрядки, – командир не хуже штурмана знал, что садиться пока негде.
– Осипыч! – снова, основательно затянувшись, крикнул командир, – Чего молчишь? – Насчет Омска мозговал?
Вместо ответа Геннадий Осипович: подсунул командиру под нос листок из невьянцевского блокнота. Командир пробежал взглядом «египетскую грамоту», выловил слово «туман» и выругался:
– Это уж как не повезет… Чего у нас теперь нет, механик?
– Гидросистемы, командир.
– И шести генераторов; – добавил Невьянцев – в его ведении была вся энергосистема корабля.
– Да – а… – мрачно протянул командир. И через небольшую паузу, механику: – Ты, Димка, если загорится еще какой движок, к плюгеру не суйся – руки отрублю. Понял?
– Понял, командир.
– Это хорошо, что ты понял… А то ведь ты работаешь, как молоток: пискнуть не успеешь, как оставишь с одним движком… Молодец! На кой выключил раньше времени второй двигатель?
– Как на кой? – обиделся Дима. – По инструкции.
– Чихал я на твою инструкцию! Инструкции на все случаи жизни не сочинишь – мозгами работать надо. В инструкции что написано? Убедись, что видишь пламя…
– Нет этого в инструкции, – вмешался Никита. – Раз табло горит – флюгируй и туши. Димка все сделал правильно.
– Вот правильные собрались! – обозлился командир. – Прямо ангелы, а не летчики. Может, у вас персональные крылышки есть, чтоб на землю спланировать? Так помолитесь, ангелы, господу богу, чтобы он нам открыл хоть одну бетонную волосу! Ну, чего псалмы не поете?
– Не обучены, командир, – сказал Дима.
– А чему вы обучены? Горел второй двигатель или нет, вас спрашиваю? Ну, третий – проворонили, бывает: горит красный – флюгируй. А второй-то можно было и посмотреть? Были виброперегрузки или он так сгорел – как тещина керосинка?
– Не кипятись, Семен Андреевич, – вмешался Витковский. – Ребята ни при чем. В тренажере ты и сам точно так действовал: трах – бах – и готово.
– Так то в тренажере! Я в тренажере, может, и не то делал, чтобы пятерку заработать! Тренажер – это цирк, а тут… – ткнул он большим пальцем назад на дверь в салон, – девяносто душ за спиной.
– Командир! – крикнул Невьянцев. – Опять Москва!
Селезнев быстро переключился на абонентском щитке и ответил:
– 75410 слушает. Выслушал вопрос и выругался:
– Дождались, ангелы, молебна. Я вас еще раз спрашиваю, – повернулся он к механику и второму пилоту. – Что показывали указатели виброперегрузок? Не я, черт побери, уже спрашиваю, а министр! Будете отвечать или нет?
Никита с Димой одновременно перевели взгляды на потолок: стрелки индикаторов виброперегрузок выключенных двигателей были на нулях.
23 часа 26 мин,
Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота
Теперь у него на связи «висело» пять человек, не считая министра: «восточный» сектор, который искал посадочную полосу, свердловский диспетчер, радио центр, летчик-испытатель… Потерялся, то есть отключился, главный конструктор. Да еще «висит» Толмачево… И вообще, чтобы не запутаться и не пропустить важную информацию, Владимир Павлович селектор перевел на громкую связь – включил динамик.
– Алло! – услышал он в динамике голос.
– ЦДС, первый! – немедленно нажал кнопку микрофона Владимир Павлович и догадался, что это нашелся наконец главный конструктор по двигателям.
Главный: Извините меня, пожалуйста, я все же нарушил ваш приказ – отключился, надо было посоветоваться с генеральным.
Павлов: Да, я слушаю.
Главный: Видите ли, картина, нарисованная командиром корабля, как бы это выразиться поточнее… Нетипичная, одним словом… Так вот, тот факт, что летчики не заметили показаний индикаторов виброперегрузок, которые у них, можно сказать, перед глазами…
Павлов: Где?
Главный: Там же, где и тумблера противопожарной системы, мы их специально разместили рядом… Видите ли, статистика нам говорит, что двигатели, как правило, горят из-за подшипников. Турбины высокооборотные, напряженные. Короче, самое слабое место в них – подшипники. Они разрушаются, трение увеличивается, загорается масло… Но вот что характерно: перед каждым таким загоранием турбину обязательно лихорадит, трясет. Собственно, для этой цели, чтобы предупредить летчиков о разрушении турбины, мы и устанавливаем в кабине индикаторы виброперегрузок. Конечно, пилоты могли и не обратить внимания…
Павлов: Секунду!
Ищет взглядом клавиш канала связи с летчиком испытателем.
Павлов: К вам несколько вопросов главного конструктора по двигателям. – Снова переключается на канал связи с главным конструктором. – Я вас сейчас сблокирую с шеф-пилотом. Говорите!
Главный: Арсений Михайлович, вы по опыту не помните, во время всяких ненормальностей в полете не теряли из поля зрения индикаторы виброперегрузок?
Летчик: «Трясуны»? Да как сказать… Вообще, если что с двигателями неладно – прежде всего взгляд на «трясуны».
Главный: А если пожар?
Летчик: Конечно, прежде всего взгляд на температуру масла… Да нет, пожалуй, прежде – на «трясуны».
Главный: Мы тут совещались по поводу аварийного самолета… Был ли вообще пожар, Арсений Михайлович?
Летчик: А что показывали «трясуны»?
Главный: В том-то и дело, что, видимо, ничего. Пилоты не помнят. А вот, скажите, Арсений Михайлович, если бы в вашем поле зрения были резкие отклонения стрелок каких-нибудь приборов, вы бы обратили внимание?
Летчик: Разумеется! Всегда фиксируешь только ненормальности.
Главный: Понимаете, в физике есть такое явление – «точка росы». Ну вот я, например, в очках, и когда зимой захожу с улицы в теплое помещение. Понимаете? Какая погода…
Павлов: Вам нужны метеоусловия по трассе?
Главный: Да, но и порты посадки и отправления!
Павлов: Ясно. Секунду!
Ищет взглядом на пульте селектора клавиш «Восточный сектор», нажимает.
– Александр Иванович!
С помощью главного конструктора и шеф-пилота Павлов пытался понять, что же случилось на самолете.
Главный: Вам не приходилось, Арсений Михайлович, во время испытательных полетов обращать внимание на негерметичные отсеки? Вот вы сели, только что были на высоте восемь тысяч метров, за бортом – минус сорок, а сели – температура в плюсе. Тепло…
Летчик: Сколько угодно! Вся машина мокрая от пота!
Главный: От росы, вы хотите сказать… Но это снаружи. А меня интересуют отсеки с агрегатами. Летчик: Какие?
Главный: Где коммутационные коробки электросхемы.
Летчик: Ясно!
Главный: Там вы не замечали конденсата сразу после приземления?
Летчик: Не могу положиться на память… Мы ведь испытывали Ил –18 лет пятнадцать назад, верно?
Главный: Все это верно; но и машина-то модели «Б». А тогда мы еще ставили коммутационные коробки негерметичные… Как мои очки. Представляете, на контакты электросхемы выпала роса – замыкание!..Вы не узнали… Простите, это я ЦДС…
Павлов: ЦДС, первый!
Главный: Я говорю, вы не выяснили, в этой машине электросхему при ремонте оставили прежней или модернизировали?
Павлов: Секунду! – Щелкает тумблером; пригибается к микрофону и отдает приказ четким, не терпящим возражений голосом: – Свердловск! – Особой срочности. Меняли ли на самолете при ремонте электросхему?
Диспетчер: Господи, как я это узнаю? На каком заводе?
Павлов: Это Должен знать главный инженер авиатехнической базы порта!
Павлов (главному): Значит, вы хотите сказать, что пожара на самолете не было?
Главный: Я это могу лишь предположить. Кстати, а ведущего инженера по самолету не нашли?
Павлов: Нет дома. – И через паузу: – Выходит, можно запустить аварийные двигатели?
Главный: Дорогой мой, двигатели залиты противопожарной жидкостью.
Павлов: Ясно. Запускать нельзя? Главный: Как вам сказать… Очевидно, баллоны у них заправлены жидкостью «три с половиной». Павлов: Ясно. Запускать можно? Главный: Видите ли, при пожаре жидкость «три с половиной» впрыскивается внутрь двигателя, в масляную ванну…
Павлов: Запускать нельзя?
Главный: Вообще-то жидкость, сами понимаете, с одной стороны, низкотемпературная, масло может застыть…
Павлов: Ясно!
Летчик: Масло на этой высоте и так застынет! Главный: Правильно. Все зависит от того, сколько времени прошло и какая температура за бортом. Павлов: Прошло около часа.
Главный: Вот видите! А температура воздуха за бортом минус пятьдесят. При таких условиях запуск двигателя очень осложнен, боюсь – невозможен. В инструкции мы вообще категорически запрещаем запуск двигателя в воздухе, если температура его масла ниже минус пяти…
Павлов: Это особый случай! Самолет идет на снижение, мощности не хватает…
Главный: Я понимаю, понимаю. Если бы этот случай был не особым… И все же без решающего эксперимента…
Павлов: Ясно! Товарищ шеф-пилот, сколько вам потребуется времени на испытательный полет?
Летчик: Но я же дома, а не на аэродроме! И экипаж…
Павлов: Ясно. Что должен делать экипаж? Летчик: Повторить ситуацию аварийного самолета…
Главный: Эксперимент можно провести и на одном двигателе – зачем рисковать машиной?
Павлов: Ясно. Нужна машина. Не обязательно модели «Б»?
Главный: Конечно, нет. Где вы ее найдете? Во всем Аэрофлоте их осталось, наверное, пять – шесть…
Павлов: Секунду! – Переключается на канал свердловского диспетчера: – Выяснили?
Диспетчер: Да. В АТБ утверждают, что на этой машине электросхема осталась без изменений.
Павлов: Зафиксируйте ответ в журнале, – в микрофон селектора, главному конструктору; – Схема на аварийном не менялась. Можно запускать?
Главный: Дорогой мой, вы хотите повесить на мою шею сто душ? Я не могу дать рекомендаций без эксперимента.
Павлов: Хорошо. Не обрывайте связь. – Берет трубку телефона министра: – Товарищ министр! Требуется испытательный полет – опробовать в воздухе запуск двигателя, залитого противопожарной жидкостью. Разрешите взять рейсовый самолёт?..
23 часа 26 мин.
Кухня самолета № 75410
Узнав от Невьянцева, что они идут на двух двигателях, Людмила оцепенела. Она догадывалась: летчики от нее что-то скрывают, сказали полуправду, на самом деле положение гораздо хуже. Но что они могли от нее скрывать?
Самое страшное в воздухе – пожар. На собраниях проводников нередко говорят о всяких ЧП – по долгу службы, а еще больше пересказывают где-то и от кого-то услышанное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Никита, дай закурить!
Никита тоже прилип к штурвалу, все время подстраховывает, а когда нужно, помогает, и руки у него тоже, конечно, дрожат не меньше – пусть отдохнет, оторвется от управления.
– Но я же не курю, командир!
– Возьми сигарету у Невьяныча!
Никита в недоумении посмотрел на командира, по том, очевидно, сработал механизм подчиненности, и он, отцепившись левой рукой, от штурвала, повернулся к радисту:
– Невьяныч! Сигарету командиру!
Иван Иванович кивнул – понял, выдернул из пачки, лежавшей под панелью рации, сигарету, щелкнул зажигалкой, раскурил и передал Никите. А тот всунул сигарету в рот командиру.
– Порядок, – сказал Селезнев. – А то в мозгах дым какой-то.
И после хорошей затяжки, уже громче, штурману:
– Осипыч! Где же будем садиться?
Геннадий Осипович ничего не ответил? – он не любил пустой болтовни, А вопрос был явно праздный, для разрядки, – командир не хуже штурмана знал, что садиться пока негде.
– Осипыч! – снова, основательно затянувшись, крикнул командир, – Чего молчишь? – Насчет Омска мозговал?
Вместо ответа Геннадий Осипович: подсунул командиру под нос листок из невьянцевского блокнота. Командир пробежал взглядом «египетскую грамоту», выловил слово «туман» и выругался:
– Это уж как не повезет… Чего у нас теперь нет, механик?
– Гидросистемы, командир.
– И шести генераторов; – добавил Невьянцев – в его ведении была вся энергосистема корабля.
– Да – а… – мрачно протянул командир. И через небольшую паузу, механику: – Ты, Димка, если загорится еще какой движок, к плюгеру не суйся – руки отрублю. Понял?
– Понял, командир.
– Это хорошо, что ты понял… А то ведь ты работаешь, как молоток: пискнуть не успеешь, как оставишь с одним движком… Молодец! На кой выключил раньше времени второй двигатель?
– Как на кой? – обиделся Дима. – По инструкции.
– Чихал я на твою инструкцию! Инструкции на все случаи жизни не сочинишь – мозгами работать надо. В инструкции что написано? Убедись, что видишь пламя…
– Нет этого в инструкции, – вмешался Никита. – Раз табло горит – флюгируй и туши. Димка все сделал правильно.
– Вот правильные собрались! – обозлился командир. – Прямо ангелы, а не летчики. Может, у вас персональные крылышки есть, чтоб на землю спланировать? Так помолитесь, ангелы, господу богу, чтобы он нам открыл хоть одну бетонную волосу! Ну, чего псалмы не поете?
– Не обучены, командир, – сказал Дима.
– А чему вы обучены? Горел второй двигатель или нет, вас спрашиваю? Ну, третий – проворонили, бывает: горит красный – флюгируй. А второй-то можно было и посмотреть? Были виброперегрузки или он так сгорел – как тещина керосинка?
– Не кипятись, Семен Андреевич, – вмешался Витковский. – Ребята ни при чем. В тренажере ты и сам точно так действовал: трах – бах – и готово.
– Так то в тренажере! Я в тренажере, может, и не то делал, чтобы пятерку заработать! Тренажер – это цирк, а тут… – ткнул он большим пальцем назад на дверь в салон, – девяносто душ за спиной.
– Командир! – крикнул Невьянцев. – Опять Москва!
Селезнев быстро переключился на абонентском щитке и ответил:
– 75410 слушает. Выслушал вопрос и выругался:
– Дождались, ангелы, молебна. Я вас еще раз спрашиваю, – повернулся он к механику и второму пилоту. – Что показывали указатели виброперегрузок? Не я, черт побери, уже спрашиваю, а министр! Будете отвечать или нет?
Никита с Димой одновременно перевели взгляды на потолок: стрелки индикаторов виброперегрузок выключенных двигателей были на нулях.
23 часа 26 мин,
Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота
Теперь у него на связи «висело» пять человек, не считая министра: «восточный» сектор, который искал посадочную полосу, свердловский диспетчер, радио центр, летчик-испытатель… Потерялся, то есть отключился, главный конструктор. Да еще «висит» Толмачево… И вообще, чтобы не запутаться и не пропустить важную информацию, Владимир Павлович селектор перевел на громкую связь – включил динамик.
– Алло! – услышал он в динамике голос.
– ЦДС, первый! – немедленно нажал кнопку микрофона Владимир Павлович и догадался, что это нашелся наконец главный конструктор по двигателям.
Главный: Извините меня, пожалуйста, я все же нарушил ваш приказ – отключился, надо было посоветоваться с генеральным.
Павлов: Да, я слушаю.
Главный: Видите ли, картина, нарисованная командиром корабля, как бы это выразиться поточнее… Нетипичная, одним словом… Так вот, тот факт, что летчики не заметили показаний индикаторов виброперегрузок, которые у них, можно сказать, перед глазами…
Павлов: Где?
Главный: Там же, где и тумблера противопожарной системы, мы их специально разместили рядом… Видите ли, статистика нам говорит, что двигатели, как правило, горят из-за подшипников. Турбины высокооборотные, напряженные. Короче, самое слабое место в них – подшипники. Они разрушаются, трение увеличивается, загорается масло… Но вот что характерно: перед каждым таким загоранием турбину обязательно лихорадит, трясет. Собственно, для этой цели, чтобы предупредить летчиков о разрушении турбины, мы и устанавливаем в кабине индикаторы виброперегрузок. Конечно, пилоты могли и не обратить внимания…
Павлов: Секунду!
Ищет взглядом клавиш канала связи с летчиком испытателем.
Павлов: К вам несколько вопросов главного конструктора по двигателям. – Снова переключается на канал связи с главным конструктором. – Я вас сейчас сблокирую с шеф-пилотом. Говорите!
Главный: Арсений Михайлович, вы по опыту не помните, во время всяких ненормальностей в полете не теряли из поля зрения индикаторы виброперегрузок?
Летчик: «Трясуны»? Да как сказать… Вообще, если что с двигателями неладно – прежде всего взгляд на «трясуны».
Главный: А если пожар?
Летчик: Конечно, прежде всего взгляд на температуру масла… Да нет, пожалуй, прежде – на «трясуны».
Главный: Мы тут совещались по поводу аварийного самолета… Был ли вообще пожар, Арсений Михайлович?
Летчик: А что показывали «трясуны»?
Главный: В том-то и дело, что, видимо, ничего. Пилоты не помнят. А вот, скажите, Арсений Михайлович, если бы в вашем поле зрения были резкие отклонения стрелок каких-нибудь приборов, вы бы обратили внимание?
Летчик: Разумеется! Всегда фиксируешь только ненормальности.
Главный: Понимаете, в физике есть такое явление – «точка росы». Ну вот я, например, в очках, и когда зимой захожу с улицы в теплое помещение. Понимаете? Какая погода…
Павлов: Вам нужны метеоусловия по трассе?
Главный: Да, но и порты посадки и отправления!
Павлов: Ясно. Секунду!
Ищет взглядом на пульте селектора клавиш «Восточный сектор», нажимает.
– Александр Иванович!
С помощью главного конструктора и шеф-пилота Павлов пытался понять, что же случилось на самолете.
Главный: Вам не приходилось, Арсений Михайлович, во время испытательных полетов обращать внимание на негерметичные отсеки? Вот вы сели, только что были на высоте восемь тысяч метров, за бортом – минус сорок, а сели – температура в плюсе. Тепло…
Летчик: Сколько угодно! Вся машина мокрая от пота!
Главный: От росы, вы хотите сказать… Но это снаружи. А меня интересуют отсеки с агрегатами. Летчик: Какие?
Главный: Где коммутационные коробки электросхемы.
Летчик: Ясно!
Главный: Там вы не замечали конденсата сразу после приземления?
Летчик: Не могу положиться на память… Мы ведь испытывали Ил –18 лет пятнадцать назад, верно?
Главный: Все это верно; но и машина-то модели «Б». А тогда мы еще ставили коммутационные коробки негерметичные… Как мои очки. Представляете, на контакты электросхемы выпала роса – замыкание!..Вы не узнали… Простите, это я ЦДС…
Павлов: ЦДС, первый!
Главный: Я говорю, вы не выяснили, в этой машине электросхему при ремонте оставили прежней или модернизировали?
Павлов: Секунду! – Щелкает тумблером; пригибается к микрофону и отдает приказ четким, не терпящим возражений голосом: – Свердловск! – Особой срочности. Меняли ли на самолете при ремонте электросхему?
Диспетчер: Господи, как я это узнаю? На каком заводе?
Павлов: Это Должен знать главный инженер авиатехнической базы порта!
Павлов (главному): Значит, вы хотите сказать, что пожара на самолете не было?
Главный: Я это могу лишь предположить. Кстати, а ведущего инженера по самолету не нашли?
Павлов: Нет дома. – И через паузу: – Выходит, можно запустить аварийные двигатели?
Главный: Дорогой мой, двигатели залиты противопожарной жидкостью.
Павлов: Ясно. Запускать нельзя? Главный: Как вам сказать… Очевидно, баллоны у них заправлены жидкостью «три с половиной». Павлов: Ясно. Запускать можно? Главный: Видите ли, при пожаре жидкость «три с половиной» впрыскивается внутрь двигателя, в масляную ванну…
Павлов: Запускать нельзя?
Главный: Вообще-то жидкость, сами понимаете, с одной стороны, низкотемпературная, масло может застыть…
Павлов: Ясно!
Летчик: Масло на этой высоте и так застынет! Главный: Правильно. Все зависит от того, сколько времени прошло и какая температура за бортом. Павлов: Прошло около часа.
Главный: Вот видите! А температура воздуха за бортом минус пятьдесят. При таких условиях запуск двигателя очень осложнен, боюсь – невозможен. В инструкции мы вообще категорически запрещаем запуск двигателя в воздухе, если температура его масла ниже минус пяти…
Павлов: Это особый случай! Самолет идет на снижение, мощности не хватает…
Главный: Я понимаю, понимаю. Если бы этот случай был не особым… И все же без решающего эксперимента…
Павлов: Ясно! Товарищ шеф-пилот, сколько вам потребуется времени на испытательный полет?
Летчик: Но я же дома, а не на аэродроме! И экипаж…
Павлов: Ясно. Что должен делать экипаж? Летчик: Повторить ситуацию аварийного самолета…
Главный: Эксперимент можно провести и на одном двигателе – зачем рисковать машиной?
Павлов: Ясно. Нужна машина. Не обязательно модели «Б»?
Главный: Конечно, нет. Где вы ее найдете? Во всем Аэрофлоте их осталось, наверное, пять – шесть…
Павлов: Секунду! – Переключается на канал свердловского диспетчера: – Выяснили?
Диспетчер: Да. В АТБ утверждают, что на этой машине электросхема осталась без изменений.
Павлов: Зафиксируйте ответ в журнале, – в микрофон селектора, главному конструктору; – Схема на аварийном не менялась. Можно запускать?
Главный: Дорогой мой, вы хотите повесить на мою шею сто душ? Я не могу дать рекомендаций без эксперимента.
Павлов: Хорошо. Не обрывайте связь. – Берет трубку телефона министра: – Товарищ министр! Требуется испытательный полет – опробовать в воздухе запуск двигателя, залитого противопожарной жидкостью. Разрешите взять рейсовый самолёт?..
23 часа 26 мин.
Кухня самолета № 75410
Узнав от Невьянцева, что они идут на двух двигателях, Людмила оцепенела. Она догадывалась: летчики от нее что-то скрывают, сказали полуправду, на самом деле положение гораздо хуже. Но что они могли от нее скрывать?
Самое страшное в воздухе – пожар. На собраниях проводников нередко говорят о всяких ЧП – по долгу службы, а еще больше пересказывают где-то и от кого-то услышанное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15