Людмила понимала: надо выйти в салон и незаметно, как это сделал Невьянцев, выглянуть в иллюминатор. И все станет ясно: если Невьянцева интересовали моторы, то они горят. «Но… – Людмила достала из кармашка жакета зеркальце, – не выходить же с такой перепуганной рожей в салон».
Она гордилась своей стойкостью к морской болезни, она и в самом деле, на удивление даже летчикам, сносно переносила самые жестокие болтанки. А теперь, вцепившись в край буфета, чувствовала, как к горлу с каждым толчком пола, неудержимо уходящего из-под ног, подкатывает противная, удушливая тошнота.
– Татьяна! – крикнула она, не в силах оторваться от буфета: уходит, уходит из-под ног дюралевый пол…
Она не успела вытащить из ящика гигиенический пакет, и Татьяна, изумлена взглянув на своего бригадира, бросилась к аптечке, схватила флакончик с нашатырным спиртом, вату…
– Уйди! – крикнула на нее Людмила. – Иди в первый салон – вызывают!
Таня все с там же изумлением во взгляде и нашатырным тампоном в руке вышла в первый салон. Зеленая кнопка горела над первым рядом.
– Я слушаю, – подошла Таня. – Вы вызывали?
– Да, да! – быстро повернулся к ней тот самый «заяц». «И костюм-то у него заячьего цвета, – усмехнулась Таня, – серый». – Это я вызывал. Понимаешь, миленькая, – поднялся он, – горло пересохло, а в Аэрофлоте, я слышал, даже «зайцам» воду дают. Верно?
– Верно, – рассмеялась Таня.
– А это что? – увидел Петр Панфилович в руках у бортпроводницы вату. – Фу! – вдруг услышал он резкий запах аммиака. – Так вы, милая, решили, что мне дурно? Ха, это мне дурно, вы обратили внимание? – повернулся он к своим соседям. – Нет, я подозреваю, что эту ватку она несла тебе, Ниночка…
– Инна, боже мой! – с нотками раздражения поправила его девушка. – Вы меня так переименуете, что придется менять метрику…
– Ну, – с сомнением сказал Петр Панфилович. – Тебя переименуешь, пожалуй. Таких, как ты, в нашей системе снабжения к орденам представляют.
– За что? – спросила Инна.
– За умение огрызаться, разумеется, – не очень вежливо объяснил Петр Панфилович.
– Хам, – сказала она и отвернулась.
– Вот, – разозлился вдруг Петр Панфилович. – Не успел слова сказать, а тебе уже ярлык. Хам! Да если я «заяц», то по несчастному случаю. И вообще, – выбрался он в проход, – я обращаюсь в официальном порядке, – он взял Таню под руку – пре доставить мне в самолете другое место. Убежища прошу. От этой особы…
– Если хотите, – сказала Таня, сдерживая улыбку, – я провожу вас на диван. Там, в хвосте, у нас…
– В хвосте? – переспросил Петр Панфилович. – Покорнейше благодарю. Я никогда не был в хвосте, по этому и живу всегда с премиями. И вообще – я сам найду место, – решительно отодвинул он бортпроводницу с дороги.
Но тут на его пути встал майор. Он уже успел разобраться в своей ошибке, выглянув в иллюминатов еще раз: горел не четвертый, а третий двигатель, от него и шел тогда дым, но сейчас пожар летчики потушили, а двигатель, естественно зафлюгировали. Значит и на левой плоскости та же картина – зачем все это видеть пассажирам? Сидеть надо на местах и ждать посадки.
– Постой, товарищ. Я кое-что в авиации понимаю и знаю, что ходить по самолету в полете запрещено.
– Как так? – удивился Петр Панфилович. – А если я, к примеру, в туалет?
– Пожалуйста, – указал майор на дверь за его спиной. – Вы у него и стоите.
– А я хочу посидеть на диване! – повысил голос Петр Панфилович, – Мне, может, здесь душно.
– Вот ваш диван, – подтолкнул майор Петра Панфиловича к его же креслу.
– Но зачем так, – мягко остановила майора Таня. – Если товарищ хочет на диван, я его провожу.
Майор посмотрел на бортпроводницу… «Глупая ты девчонка!» И сказал с плохо скрываемым недовольством:
– Я бы не советовал устраивать по самолету хождения.
И сел на свое место. А Петр Панфилович в сопровождении Тани пошел в первый салон.
Проходя через кухню, Таня заметила, что Людмила Николаевна стоит все в той же напряженной позе у телефона.
– A! – воскликнул Петр Панфилович, просияв, но Людмила ожгла его таким злым взглядом, что он нырнул сквозь шторы в первый салон, забыв попросить положенный даже «зайцам» стаканчик нарзана.
Людмила вынула из гнезда телефонную трубку и сказала:
– Командир! Есть будете? Курица остыла…
Выслушала ответ и заткнула трубку на место.
– Готовить им обеды? – спросила Таня.
– Не хотят.
– Но ведь они так давно…
– Если не хотят – что я поделаю? 3аймись-ка лучше пассажирами. Много неспящих?
– В первом салоне человек пять – шесть.
– А во втором?
– Сейчас посмотрю.
Таня отбросила штору, сделала шаг и отступила: перед ней стояли Петр Панфилович и солдат.
– Я с товарищем солдатом сменялся местом, – сказал Петр Панфилович. – У него тоже первый ряд, только место у окна. Но, я думаю, не продует? – рассмеялся он.
А когда солдат скрылся за шторой в первом салоне, уточнил:
– Солдат – человек дисциплинированный. Говорю ему: «Товарищ рядовой, вас требует на первое „в“ товарищ майор!»
Таня рассмеялась:
– А вы, оказывается, находчивый!
– O! – обрадовался Петр Панфилович, усаживаясь на контейнер с подносами. – Находчивость – мой стиль. Меня, если говорить от сердца, надо бы еще в колыбели назвать Находчивым. А нарекли – Веселым, Петр Панфилович Веселый, будем, девочки, знакомы. А выпить у вас по такому поводу не найдется?
23 часа 40 мин.
Свердловск, командно – диспетчерский пункт Кольцово
«Уже час… Целый час висят на двух движках. Неужели ЦДС не может найти полосу в Сибири? Что они там думают, чиновники от авиации? Целый час! Отец после каждого трудного рейса возвращается все больше и больше седой… Как они идут – на двух двигателях? На нервах. Отец сойдет на землю совсем белым… Если только сойдет…
Отец был для меня самым дорогам человеком на свете. Есть, а не был, – поправил себя Виталий. – Сядут, конечно, сядут!» – Щелкнул тумблером:
– Роза? Витковский. Какая высота теплого фронта на траверсе Тюмени? Ну, облачности… Шесть километров? Не обойти… Heт, это я не тебе.
«На какой они сейчас высоте? Крылов, наверное, знает, но как его спросить? И так все время косится и кружится вокруг – того и гляди уберет с пульта. Тем более сейчас, когда у него „на шее“ сам начальник управления Ивановский. И еще куча начальства – все приехали. А что толку? Лучше бы давили на ЦДС, чем на него…»
Щелчок тумблером…
– Тюмень? Привет коллега! Там к тебе приближается 75410. На двух идут. Знаешь?
– Знаю, приказано принять по особой. А что?
– Связи пока нет?
– Что ты! Он еще за Тобольском.
– А тобольский РД докладывал?
– Не взял еще, васюганский пока ведет. Все? Виталий понял: уже перебрал время.
– Все. Как войдет в твою зону – сообщи… Вернул тумблер на место и повернул голову. Рядом стоял Крылов.
– Сейчас Ивановский разговаривал с Москвой, – сказал Крылов. – ЦДС решило в случае чего дать команду на запуск выключенных моторов. – Они же сгорели!
– Да нет, кажется. Если бы сгорели… Что они там, в ЦДС, сумасшедшие, запускать сгоревшие? Слушай, не подменить тебя?
– Зачем? Я – в порядке. – Виталий схватил с пульта пачку сигарет, вырвал зубами одну, щелкнул зажигалкой и протянул пачку Крылову – все в одно мгновение: – Берите!
– Ты как фокусник, – сказал Крылов, вытаскивая сигарету. Размял, прикурил от зажигалки Виталия и указал на селектор: – С Тюменью выяснил? Где они?
– Пока в зоне Васюгана.
– Понятно… Я ведь летал с твоим отцом. Давно еще, во время войны. На «пешке» летали, он был у меня радистом. Потом, после демобилизации, летали с ним на Ли –2. А потом нас с ним списали на землю.
– Это я знаю, – ответил Виталий. – Вы неудачно сели.
– Ага, – качнул головой Крылов. – Сажал-то машину я, а время тогда было другое – не чета нынешнему. Сейчас, глядишь, выкатился при посадке за полосу – прокол в свидетельстве, выговор, талон вырежут, премии лишат. Это сейчас самолетов больше, чем летчиков. А тогда – каждая машина на учете – Выставили нас с Геннадием Осиповичем с работы – куда податься? Меня, как командира, взяли в диспетчеры, а ему куда? Вот и удивил всех: в тридцать три года – курсантом в училище! На штурмана…
– А нас он еще сильнее удивил, – рассмеялся Виталий нервным, каким-то всхлипывающим смехом я уткнулся в экран локатора. – Вдруг видим – засел за учебники. Мать говорит: «Тебе уже сорок три. Опять в курсанты?» – «Опять», – отвечает. «Да над тобой все мальчишки смеются – сколько можно в учениках?» – говорит мать. «А на меня, – отвечает он ей по-одесски, – лишь бы авиация не смея ласы…»
– Это когда он на первый класс готовился? – спросил Крылов.
– На первый…
– Да – а… И нас он, признаться, удивил. А сдал! Утер нос молодым – первый в отряде штурман первого класса! И вот надо же – последний полет, – сказал Крылов.
– Как последний?! – резко повернулся Виталий к Крылову. – Он же летит! Они долетят, я разговаривал с Тюменью! – сорвался он на крик.
– Ты чего? – повысил голос Крылов. – А ну, иди проветрись! – приказал он, встал за его стулом, рассматривая и запоминая «картинку» на экране локатора: – Принял!
– Сдал, – мгновенно сникнув, ответил Виталий и поднялся со стула.
– Стой! – приказал Крылов. – Ты меня не понял. Конечно, они долетят, я же тебе русским языком объяснил, что Москва распорядилась запустить остановленные моторы. А ты не знаешь разве, что у отца это последний полег? Не знаешь о его рапорте?
– Какой рапорт? – нахмурился Виталий.
– Чудеса в решете! Хотя на Геннадия это похоже – молчун.
– Какой рапорт? – повторил Виталий. – Только что сам узнал от командира отряда, – оторвался Крылов от экрана локатора. – Перед полетом, оказывается, он написал рапорт об отставке. Отлетался, на пенсию.
Виталий стоял окаменевший: отец на пенсию? Не может быть, мама бы знала… «Ночей не спит, когда он в воздухе!»
– Правда? – обрадовался он. – Вы меня не разыгрываете?
– Здравствуйте, я ваша бабушка, – усмехнулся Крылов. – Вон командир отряда – сам расспроси.
23 часа 41 мин.
Пилотская самолета № 75410
Уже час они летели на двух двигателях. Ныли от напряжения руки и ноги. Но командир чувствовал, видел: все, включая даже Димку Киселева («Вот бог наградил механиком! Зеленеет на высоте, как стюардесса-практикантка…»), пришли в норму и ведут себя так, как будто ничего не случилось.
«Конечно, когда движки загорелись – это тебе не тренажер, – рассуждал Селезнев. – Железных пилотов нет. А тем более когда за твоей спиной – люди! Но важно, что даже Димка не спасовал. Молодцы! Теперь только не давать им времени на всякие там мысли. Работать! Когда человек работает, все в норме». И он без устали тормошил их: «Димка, какой расход керосина?… Невьяныч, дай-ка еще раз глянуть на „метео“ Сударь! Что у тебя там с обледенением? Не началось?…»
– Осипыч, – нажал он на кнопку переговорного устройства – обернуться не мог, взгляд сосредоточен на приборах. – Осипыч, тут ведь где-то у нефтяников есть зимние полосы – грузовые «антоны» сюда, к геологам, летают. Может, еще не растаяли полосы?
Штурман ответил тоже по переговорному устройству.
– А кто тебя там ждет? И ты ведь не буровые станки везешь, а людей.
– Это ты верно заметил, Осипыч. Так что же, неужели так и будем на двух пилить аж до самой Тюмени? Что у них совести нет, в ЦДС: не могут найти аэродромы поближе?
– А что с них толку, с ближних? – ответил, помолчав, штурман. – Угробиться можно и во Внукове – были бы подходящие условия. А на ближние сейчас эти условия как раз и есть.
– Тоже верно, Осипыч. Только вот держусь я за штурвал и чую, как у Никиты поджилки трясутся: не долетим ведь до Тюмени!
– Устал, командир, – признался Никита. – Однажды, мальчишкой еще, бегал я по крыше дома, дом у отца свой, высокий. Вот и сорвался. Загремел вниз. Успел только ухватиться за водосточный желоб. Завис, одним словом, между небом я землей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15