Страх сквозил в их глазах — страх перед неведомым, перед зыбкостью земного существования, перед гневом Господним. Храм, олицетворявший всемогущество Бога Единого, Храм, испокон века служивший прибежищем людей в страданиях и горестях их, Храм, надёжно цементирующий основы всего Ирийского царства, символизирующий его и освящающий его — превращённый в груду мёртвых камней, лежал он теперь в руинах. И страх людской был потому не перед минувшим — страх был направлен в будущее: чего же ждать бренному, ничтожному человеку, коли земное обиталище самого Бога обратилось в прах? Не предзнаменование ли сие грядущего конца?
Понимал это и Верховный Жрец. Охранить пошатнувшиеся основы вчера ещё могущественной Церкви, не допустить краха собственного всевластья, сохранить и укрепить авторитет касты жрецов, предотвратить возможность бунта черни — вот в чём видел Иерарх основную свою задачу. Потому и ухватился он за предложение Адуса: торжество над уже мёртвым, но ещё не поверженным пророком могло — и должно — было стать началом новой эры его, Верховного Жреца, могущества. Кто знает, не потеснится ли тогда и Наместник…
В платье рыночного торговца покинул Обитель свою Иерарх. Присоединился к ожидавшему его Адусу — и безмолвно последовал через весь Священный Город за этим странным, непонятным и непонятым человеком. Тот уверенно вёл его к хижине своей.
Кошкой крался за ними верный слуга Иерарха, призванный блюсти безопасность властелина своего и жизнь его беречь пуще ока своего. То был единственный из смертных, кто пользовался неограниченным доверием Верховного Жреца, и честь сия высоко телохранителем ценилась.
До хижины добрались беспрепятственно. Адус жестом пригласил Иерарха войти. Тот подчинился. Сырой полумрак и убогость жилища казначея отразились на гордом челе Верховного Жреца гримасой брезгливости.
— Да разве может здесь жить человек! — воскликнул он, скользя взглядом по тёмным углам хижины.
Усмехнулся Адус и жёстко ответил гостю:
— Моё обиталище — хоромы царские в сравнении с теми норами, где нищие Священного Города ютятся… Но приступим к делу.
У стены, на грубой лежанке, где проводил обычно одинокие свои ночи Адус, прикрытое старым халатом, неподвижно лежало тело Учителя. Адус бережно отпахнул полу халата, обнажив лицо умершего.
— Скажи, Жрец, не обманул ли тебя верный твой слуга? — вопросил он. — Пророк ли пред тобой?
Одно короткое мгновение задержал Иерарх взгляд свой на застывшем челе Учителя — и отвернулся, смущённый.
— Пророк, — тихо сказал он, кивнув.
— Тогда за дело, Верховный Жрец.
Невольно поморщился Иерарх: сей титул под сводами глинобитной лачуги прозвучал откровенной насмешкой.
И вновь тело несчастного перекочевало на старую, скрипучую телегу, и снова худой, вечно голодный мул мучительно потащил её за собой через весь Город. Оба сообщника — ибо теперь они были сообщниками — молча, подобно почётному эскорту, шли по обе стороны от телеги. Торжествующий огонёк зажёгся в глазах Адуса, на губах заиграла едва заметная усмешка — и не сходила уже вплоть до самого конца пути их.
Базарная площадь встретила их обычным многолюдием: бойкие торговцы вовсю расхваливали товар свой, зорко наблюдая за конкурентами и вездесущими базарными карманниками, горожане всех сословий сновали меж торговых рядов, скользя взглядами по изобилию выставленных для продажи товаров и до исступления торгуясь с их владельцами — жизнь снова вступала в свои права, словно предав забвению ужас минувшей ночи. Но незримые знаки того ужаса всё ещё витали в воздухе, и выражались они в том, что люди не решались смотреть друг другу в глаза, боясь прочесть там — что? всё тот же ужас? бездну небытия? страх смерти? Или неверие в Бога Единого, вдруг иглою острою пронзившее сердца многих и многих?..
Неприятные чувства владели Верховным Жрецом, когда он продирался сквозь базарную толчею, впервые окунулся он в людскую стихию — один, без надёжной охраны верных рыцарей-меченосцев. Затравленно взирал он на толпу, страшась быть узнанным, и кутался потому в хитон свой, дабы скрыть свою истинность от брошенного невзначай простолюдином дерзкого и пытливого взгляда. Насмешливо наблюдал за ним Адус, наслаждаясь торжеством своим.
В базарной толпе мелькнул чёрный плащ Вифокура.
«Он-то мне и нужен!»— обрадовался удаче Адус.
— Иди вперёд, Жрец, — шепнул он Иерарху. — Я нагоню тебя.
В глазах Верховного Жреца мелькнул испуг.
— Куда ты?
Но Адус уже исчез. Настигнув ученика, он слегка коснулся плеча его. Тот резко обернулся — и побледнел, словно увидел перед собой прокажённого.
— Ты!.. — только и смог прошептать Вифокур.
— Дело сделано, Вифокур, — быстро проговорил Адус, зорко глядя по сторонам. — Гробница пуста. Ты знаешь, что делать.
Адус скрылся в толпе, оставив ошеломлённого ученика в одиночестве, — и тут же вынырнул возле старой телеги с останками Учителя.
— Где ты был? — грозно спросил Верховный Жрец.
— Поспешим, Жрец, — уклонился от ответа Адус. — В любую минуту тебя могут узнать. Знаешь ли ты, что сделает тогда с тобою чернь?
Иерарх скрипнул зубами и отвернулся. Расправа над ним, Верховным Жрецом, стала бы вполне закономерным следствием разрушения Храма — здесь негодяй-доносчик был совершенно прав.
— Смотрите, предатель! — крикнул кто-то, тыча в Адуса пальцем.
С десяток негодующих взоров устремилось на казначея, но тот остался невозмутим и спокоен.
— Да-да, это тот самый человек, что предал пророка в руки жрецов! — завопил какой-то бродяга, заступая дорогу Адусу — но тут же отпрянул, встретив его решительный взгляд. — Я узнал его!
— Это он! — вторил ему другой бродяга.
— Прислужник жрецов!.. Доносчик!.. Верный пёс Магистра!.. — неслось отовсюду.
Верховный Жрец готов был провалиться сквозь землю, сжаться в комок, раствориться в воздухе, смешаться с дорожной пылью — лишь бы быть сейчас как можно дальше от своего опасного попутчика. Оскорбления, нескончаемым потоком лившиеся на голову Адуса, постепенно приняли иное направление — и обрушились вдруг на главу касты ирийских жрецов. Знали бы эти люди, что объект их негодования и ненависти шествовал сейчас, в эту самую минуту, бок о бок с несчастным казначеем! Но умелый грим и одеяние простолюдина надёжно скрывали Верховного Жреца от ярости толпы. Он остался неузнанным.
Наконец базарная площадь осталась позади. Словно по мановению волшебника, умолкла толпа. Боковая улочка, куда свернули попутчики, была почти безлюдна. Унижение, которое претерпел Верховный Жрец, и страх, владевший им до сего момента, гневом выплеснулись теперь на Адуса.
— Ты намеренно затащил меня в толпу, дабы подвергнуть оскорблениям черни! — зашипел Иерарх, трясясь в бессильной злобе. — Ты поплатишься за это, раб! Ты…
Их глаза встретились, и слова застряли в горле Жреца. Торжествующая усмешка играла на губах казначея, взгляд светился презрением. Раб смел презирать властелина!.. Иерарх едва не задохнулся от бешенства.
— Ты!.. — прохрипел он, но снова спазм сдавил горло его.
— Не забывай, Жрец, что мы делаем с тобой одно дело, — спокойно произнёс Адус. — Дело, которое вознесёт тебя над чернью на высоту недосягаемую.
Верховный Жрец с трудом овладел собой.
— Ты поплатишься за это, раб! — повторил он. — Помни же об этом!
— Иной участи не заслуживает раб, — с деланным смирением произнёс Адус. — Иной монетой не платит и властелин, — добавил он, усмехнувшись.
Монеты! Он разжал кулак — тридцать кругляшек всё той же аккуратной горкой возвышались на ладони его. Но какими стали они блеклыми, тусклыми, маленькими, почти невесомыми! — Власть ушла от них, кровь Учителя испарилась, магическая сила покинула запечатлённый профиль Императора. «Я отмщён! — ликовал в душе Адус. — Более не тяготеет надо мною мзда негодяя-Жреца! Долг сполна возвращён ему — но не смыта ещё кровь Учителя с липких рук его. Расплата впереди…»
Гордо расправил Адус плечи, но тяжкое бремя греха было ещё слишком велико. Нет, час пророка ещё не пробил…
Солнце уже клонилось к закату, когда добрались они до гробницы. Дюжина меченосцев ожидала в условленном месте. Тело Учителя перенесли на каменное ложе, закрыли вход огромным камнем, и Верховный Жрец приложил к сему камню печать свою.
— Я покидаю тебя, Жрец, — склонился пред Иерархом в поклоне Адус, когда погребение было закончено. — И пусть властелин не держит зла на верного раба своего. Прощай!
Адус поспешил покинуть опасное общество, но Верховный Жрец и не помышлял преследовать его. Лишь пальцем поманил своего телохранителя, который в тот же миг возник пред ним, словно исторгнутый твердью земной.
— Этот человек не должен дожить до утра, — вполголоса сказал Иерарх, взглядом следя за удаляющимся казначеем.
— Исполню, повелитель, — одними губами прошептал телохранитель, приложив правую руку к сердцу.
14.
В душе казначея творился невообразимый кавардак: целый сонм противоречивых мыслей роился там. Радость от сознания выполненного долга, отчасти удовлетворённая жажда мщения, предвкушение грядущих великих событий сочетались в сердце его с муками сомнений, чувством тяжкой вины и укорами совести. И был ещё страх — страх перед капризною судьбою, способной разрушить все замыслы его и ввергнуть события в лишь ей ведомое русло. Не было лишь страха за собственную жизнь: с некоторых пор жизнь его предстала пред ним как орудие Божьего Провидения, не имеющая ценности сама по себе.
«Какая удача, что я встретил Вифокура! — думал Адус, пробираясь по пустынным улочкам Священного Города. — Уж этот-то честолюбец не упустит случая изобразить из себя нового пророка! Уверен, он уже нашёптывает благочестивому Алкомору о некоем божественном откровении, чудесном озарении, снизошедшем на него по воле Господа — откровении о пустой гробнице. И буду я последним ослом, если завтра, с раннего утра, не отправятся они, все одиннадцать, трусливо поджав хвосты и боязливо озираясь, к гробнице Учителя — к той, где Учителя уже нет!»
Но вот мысли его изменили направление — с ними изменилось и направление пути казначея.
«Не может быть никакого сомнения, что Жрец постарается избавиться от меня — слишком хороший урок преподал я сегодня этому гордецу. Что ж, я сделал всё, что предначертано судьбой — грядущему я больше не нужен. В последних событиях я был той скрытой пружиной, что приводила в движение два-три десятка марионеток — включая Верховного Жреца, — но теперь моя миссия окончена, и я готов склонить голову пред неумолимым перстом судьбы. И всё же… как хочется знать, чем завершится завтра эта великая трагедия! Кем окажется пророк — посланцем Божиим или бессовестным лжецом? Кто ты, Учитель?..»
Он не рискнул идти домой: опасался засады наёмных убийц. Рассудив здраво, Адус пришёл к малоутешительному заключению, что Верховный Жрец теперь не оставит его в покое, и виной тому была не одна лишь уязвлённая гордость Иерарха — нет, была и другая, не менее веская, причина: Адус знал то, что простому смертному знать не полагалось. Тайна перезахоронения пророка, известная лишь Жрецу и казначею, одним из них должна быть унесена в могилу — иначе тайна переставала быть таковой и теряла силу свою. На карту поставлены были власть и могущество Верховного Жреца, и зависеть от болтливости какого-то полунищего казначея он не желал. Смерть дерзкого раба — вот лучший способ сохранения тайны. Так рассуждал Адус, читая мысли надменного Иерарха словно по открытой книге, и, видит Бог, проницательность не обманывала его. По следу Адуса уже пущен был убийца.
Адус шёл к кузнецу. Дом верного друга казался ему надёжным убежищем на грядущую ночь. Там он мог чувствовать себя в относительной безопасности.
Сумерки уже сгустились над Священным Городом, когда Адус наконец добрался до дома кузнеца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10