Приближалось Рождество, ребенок мог появиться на свет в любой день. Тряска в повозке по размытым дорогам, камни и рытвины способны открыть утробу любой женщине. Адела уже ощущала ложные схватки, которые предшествуют настоящим. Боли пугали ее, и Адела убедила себя, что без повитухи непременно умрет. После ухода Плезанс она пала духом, и даже муж, как ни старался, не мог зажечь на ее лице слабой улыбки. Только после долгих увещеваний Адела заставляла себя проглотить ложку-другую похлебки. Мне и то стало казаться, что ее дурным предчувствиям суждено оправдаться и бедняжка не переживет родов.
Мы уже не раз собирались доверить Аделу врачебному искусству монахинь – в монастырях с их прекрасными лечебницами не гнушались рожать даже богачки. Однако при упоминании о монастыре Адела впадала в ярость и кричала, что лучше умрет в канаве, чем позволит себя заточить. Мои уверения, что никто не собирается постригать ее в монахини, не помогали. Удивляло другое – непреклонность Осмонда, разделявшего опасения жены.
Нам не оставалось ничего другого, как уговорить отважного трактирщика, еще не закрывшего свое заведение, приютить женщину, готовую вот-вот родить. Однако нам везде отказывали. Владельцы таверн оправдывались тем, что остальные постояльцы наверняка потребуют денежки за постой назад, если в ночи их разбудят крики роженицы. К тому же кому-то придется убрать за ней, а у служанок и так хватает работы, да и кто, скажите на милость, заплатит за испорченный тюфяк? Не говоря уже о том (и тут трактирщики понижали голос), что, не дай Господь, женщина умрет родами. Тогда и вовсе хлопот не оберешься. Какому владельцу таверны охота, чтобы все в округе узнали, что в его заведении покойник? Нет, им не чуждо сострадание, но времена настали такие, что приходится думать наперед.
Последний городишко, в миле или около того от часовни, казалось, готов был ответить нашим чаяниям. Настежь распахнутые ворота, веселый привратник, который божился, что чумы в городе нет и в помине, все жители до единого здоровы, как быки, а без толку болтать о чуме – все одно, что воздух портить. Чумы пусть страшатся грешники, а таким праведникам, как он, за всю жизнь не пропустившим ни одной мессы, бояться нечего. Стрельнув глазами в сторону Аделы, привратник посоветовал нам таверну «Красный дракон» на рыночной площади. По его словам, старая ведьма, что содержит таверну, когда в духе, варит превосходный эль, и за пару лишних монет наверняка закроет глаза на положение нашей спутницы. К тому же (и тут привратник многозначительно подмигнул Зофиилу) служанки в таверне весьма радушно привечают постояльцев. После разговора с привратником мы воспряли духом, и Зофиил уверенно направил лошадь в ворота.
Каждый город пахнет по-своему. Этот смердел нечистотами. Главный тракт, достаточно широкий, чтобы по нему могли проехать повозки, утопал в грязи. Сточные канавы забились мусором, и вонючие водные потоки перекатывались через улицу.
Узкие кривые улочки вились между убогими деревянными лачугами и мастерскими, выступающие крыши которых почти касались друг друга. Солнечный свет не проникал в глубины, где свиньи, собаки, куры и ребятня копошились в грязи, сражаясь за гниющие отбросы. Стоило нам въехать в ворота, как к повозке за милостыней устремилась толпа колченогих попрошаек. Самые смелые норовили забраться внутрь – проведать, что можно стянуть, но несколько ударов Зофиилова хлыста быстро умерили их пыл.
Отыскать «Красный дракон» не составило труда. Трактир ничем не отличался от окружавших его убогих строений. В воздухе висела застарелая вонь прокисшего эля и тушеной капусты. Не обращая внимания на холодный дождь, на пороге маячила девица. Волосы выбились из-под чепца, юбка от жира стояла колом. Рот окружали язвочки, но девица, как и обещал нам разбитной привратник, была явно не прочь радушно принять постояльцев. При виде нас лицо ее просветлело, и красотка вразвалку направилась к повозке. Взгляд ее поочередно скользнул по Зофиилу, Родриго, Жофре и Осмонду – девица размышляла, с кем попытать счастья. Наконец, решив, что за главного тут Зофиил, она вильнула бедром в его сторону и, развязно улыбаясь, схватила Ксанф за уздечку.
– За мной, господин. Конюшня рядом. Я покажу.
Однако Зофиил сжал поводья, отпихнул нахалку и направил кобылу вперед. Огорченная красотка что-то прокричала вслед о чистых постелях, которые она с радостью согреет для нас своим телом.
– Зофиил, это же был «Красный дракон»! Разве мы не там собирались остановиться? – воскликнул Осмонд.
– Ты и вправду хочешь, чтобы твоя жена здесь рожала? – прорычал тот в ответ. – Если Аделе удастся выжить после родов, то не пройдет и недели, как она отдаст Богу душу от грязи и смрада.
– Внутри может оказаться почище, – слабо возразил Осмонд.
– Как же, особенно если прибиралась там эта грязная потаскуха!
Осмонд посмотрел на бледную Аделу, которая покачивалась в такт толчкам. Глаза ее были закрыты, лоб прорезала глубокая морщина, словно Адела из последних сил превозмогает боль.
– Вряд ли это единственная таверна в городе, мы могли бы попытать счастья где-нибудь еще! – с отчаянием воскликнул Осмонд.
– Оглядись, малый. Привратник клянется, что чумы в городе нет, но этот невежественный дурень не поймет, от чего помер, пока его не сбросят в яму. Наверняка в задних комнатах этих мерзких домишек уже хватает покойников, но в такой вони мы не учуем запаха, пока не станет поздно. Если хочешь остаться, я ссажу вас с Аделой. Буду только счастлив избавиться от вас обоих.
Осмонд опустил глаза и покачал головой.
Сигнус оставался в часовне довольно долго. Осмотр занял не так уж много времени, но затем Сигнус крикнул, что спускается вниз, и – пропал. Ксанф беспокойно переступала с ноги на ногу, клоня голову под напором дождевых струй. Удивительное дело: когда стоишь на месте, вымокаешь больше, чем во время ходьбы, да и холод пробирает гораздо сильнее.
Зофиилу не терпелось убраться отсюда. Он пробормотал, что раз уж юнец вызвался сам – сам пусть и расхлебывает, такова, значит, Божья воля.
– Ну, хватит, – бросил он наконец. – Поехали.
Наригорм, которая, как обычно, свернулась калачиком в передней части повозки, подняла голову.
– Рано, – уронила она. – Еще не время.
Разозлившись, Зофиил вместо ответа натянул поводья, но Ксанф неожиданно заупрямилась. Казалось, кобыла не хочет продолжать путь без Сигнуса. Зофиил потянулся к кнуту, но тут откуда-то сверху донесся хлопок, и в воздух взмыли голуби. Минуту спустя в окне колоколенки возникла голова Сигнуса.
– Никого! – прокричал он. – Я все здесь обшарил.
Зофиил обернулся и вперил тяжелый взгляд в Наригорм, но девочка уже выбралась из повозки и юркнула в дверь часовни.
Мы с осторожностью последовали за ней. Внутри оказалось даже холоднее, чем снаружи, но на удивление светло. Квадратные окна были вырублены в каждой из четырех стен, самое маленькое – в восточной – располагалось выше остальных. Пустые ниши еще ждали статуй святых, а возможно, и самой Девы Марии. Каменный алтарь у восточной стены покрывала изысканная резьба, изображавшая пять преславных тайн Розария. В отличие от статуй снаружи, одеяния святых внутри часовни пестрели синими, зелеными, желтыми и красными цветами, а местами в росписи проглядывала позолота. За алтарем возвышались деревянные леса – живописец почти завершил восточную стену. Остальные три оставались нетронутыми.
Дверца в одной из стен вела к винтовой лестнице, которая спускалась в крипту. Она оказалась меньше часовни и освещалась двумя круглыми оконцами высоко в стене. Небольшая ниша в углу содержала укромный лаз, выходящий на реку. Тяжелая дверь в северной стене выводила на берег. Когда уровень воды спадал, через лаз можно было попасть прямиком на островок посередине реки, к которому приставали лодки с припасами. Сейчас ступени, ведущие вниз от лаза, полностью скрывал бурный поток. Если река поднимется еще на фут, вода хлынет прямо в крипту.
По всей крипте валялись доски и грубые скамьи, пустые бутыли и бочонки. В жаровне темнели не прогоревшие дрова и обуглившиеся птичьи кости. Поддон под жаровней был полон серого пепла. Брошенные в углу силки и рыболовные сети свидетельствовали, что иногда мастеровые разнообразили трапезы тем, что удавалось поймать в лесу или выловить в реке. Кроме этих жалких обломков, в крипте не оказалось никакой мебели.
Хотя внизу было холоднее, чем в часовне, мы решили спать и готовить именно там. Жаровню наверняка втащили в крипту через лаз, и тянуть ее вверх по узкой винтовой лестнице мы не собирались. К тому же Сигнус заметил, что свет из окон часовни будет виден с моста. И пусть, найдя здесь пристанище, мы не совершали ничего предосудительного, но и лишнего внимания привлекать не хотелось. Не хватало еще накликать на свои головы бродяг или разбойников.
Правда, Зофиил предложил спать наверху, куда мы затащили его добро (никому и в голову не пришло волочить такую тяжесть вниз). Не встретив сочувствия, фокусник разозлился. Однако Родриго заметил, что поднимись вода чуть выше, и нам придется уносить ноги, так неужто Зофиилу не жаль его бесценных ящиков?
На том и порешили, а кобылу и повозку, поразмыслив, спрятали среди деревьев за мостом. Оставалось дождаться родов.
Осмонд сидел на корточках перед алтарем и растирал в ступке небольшое количество терра-верте. Этот пигмент живописцы используют для передачи телесных тонов. Добавив несколько капель масла, он снова взялся за пестик. При виде меня Осмонд просиял. Мне никогда не доводилось видеть его таким довольным.
– Надеюсь, теперь получится! – выпалил он радостно. – Обычно, чтобы скрепить пигмент, я добавляю яйца, но где сейчас раздобудешь курицу или гусыню? На колокольне я нашел несколько старых голубиных, но они не годятся – слишком охряные. Родриго уверяет, что венецианские художники разводят пигмент маслом. Самому мне никогда не доводилось слышать о таком, но Родриго знает, что говорит. Он дал мне немного масла, которым смазывает лютню и флейту, чтобы не высыхали. Я не хотел брать, ведь Родриго больше жизни дорожит своими инструментами, и одному богу известно, удастся ли ему раздобыть еще масла, но он настоял на своем.
При виде такой горячности трудно было удержаться от улыбки.
– Родриго – щедрый малый, особенно к собрату-художнику. Что ты собираешься рисовать?
Вместо ответа Осмонд кивком показал на деревянные леса у восточной стены.
– Хочу заняться этой стеной. По всему видать руку мастера. Постараюсь не испортить его трудов.
Фреска изображала Деву Марию. На ней была синяя с золотом накидка, распахнутая на груди, а под накидкой, словно под сводами пещеры, теснились коленопреклоненные фигурки: карлики пред лицом великанши. На переднем плане расположился богато разодетый купец с женой, остальные фигуры изображали его чад и домочадцев. Плащ Марии так же прикрывал несколько домишек, два торговых судна и вереницу складов – имущество дарителя.
Фигуркам, которые находились за пределами спасительного полога, приходилось несладко, ибо на троне над Марией восседал Христос, окруженный ангелами и демонами, которые без устали метали вниз копья и стрелы. Тем, кто нашел приют под плащом Пресвятой Девы, стрелы и копья повредить не могли, остальные же корчились в муках, поливаемые смертоносным дождем, пронзающим глаза, торсы и конечности.
Почти все фигурки были завершены, только руки и лик Марии остались недописанными – художник успел лишь наметить красным контуры.
Осмонд подошел к стене.
– Дева Мария Милосердия. Наша небесная заступница, защита всех, на нее уповающих. А вот дарители, – он показал на фигурки купца с женой, – на средства которых возвели часовню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65