Горы загораживают
путь тучам, они останавливаются и проливаются обильным дождем. Летом тут
всегда яркая зелень, и травы в предгорьях вырастают по пояс.
Но мне сейчас ни к чему ни травы, ни то, что дождь в начале июля
считается золотым: я не взял с собой плаща, а надо было добежать от
самолета до аэропорта.
Я тянул до последнего, наконец уже и стюардесса просеменила по
пустому проходу, бросив вопросительный взгляд в мою сторону, лишь тогда я
подхватил свой "дипломат" и выскочил на летное поле.
Дождь сразу накрыл меня, и я бежал, перепрыгивая через лужи и пытаясь
хоть немного прикрыться "дипломатом". Должно быть, со стороны на меня
смешно было смотреть: долговязый мужчина хочет побить рекорд в тройном
прыжке, минуя лужи, но в конце концов попадает в одну из них, обрызгивает
других пассажиров, и от него шарахаются, как от сумасшедшего.
Наконец я проскользнул через турникет и метнулся к спасительной
лестнице вокзала. И сразу чуть не натолкнулся на Толю Крушельницкого,
Анатолия Зеноновича Крушельницкого, старшего инспектора городского
уголовного розыска.
Майор стоял на верхней ступеньке и смотрел на меня сверху вниз, как и
полагается в таких случаях, несколько пренебрежительно. Даже с
неудовольствием. Но я не обратил внимания ни на неудовольствие, ни на
пренебрежительность - был счастлив, что спасся от ливня, остальное не
касалось меня, даже пренебрежительные нотки в обращении ко мне старшего
инспектора.
- Вам что, в столице плащей не дают? Ну, куда я такую мокрую курицу
повезу?
Я поставил на ступеньку "дипломат". Вытер платком лицо и лишь тогда
сделал довольно неудачную попытку оправдаться:
- Так я же из Кривого Рога...
- Угу, - тут же согласился Крушельницкий, - в Кривом Роге дождей не
бывает...
Но я уже освоился и перешел в решительное наступление:
- Над всей Украиной чистое небо, и только в вашем...
Толя поднял вверх обе руки.
- Остановись, безумец, - воскликнул он патетически, - потому что
сейчас обидишь Львов, а этого не прощу ни я, ни все наши ребята! И оставим
тебя без нашей дружеской поддержки.
- Никогда! Никогда не сделаешь этого! - Мы обнялись, и я немного
намочил безукоризненно выглаженный Толин пиджак. Он был пижоном, этот
майор угрозыска: носил элегантные, сшитые у какого-то старого портного,
костюмы. Говорят, портной хвастался, что при проклятой пилсудчине обшивал
весь львовский бомонд, может, и врал про бомонд, но шил правда хорошо, и я
всегда завидовал Толиным костюмам.
Крушельницкий был рад моему приезду - я сделал этот вывод потому, что
Толя не обратил внимания на мокрые пятна на своем пиджаке и улыбался так,
как можно улыбаться только друзьям: когда, кажется, все лицо - и губы, и
щеки, и особенно глаза - излучают доброжелательность.
- Пошли, - подтолкнул он меня, пропуская в дверях.
Я повернул к вестибюлю, однако Толя потащил меня направо, откуда
лестница вела на второй этаж в ресторан.
- Я не голоден... - попробовал я возразить, но Крушельницкий
решительно положил конец моим колебаниям.
- Выпьем кофе, - объяснил он - Здесь нам сварят настоящий кофе, а в
связи с тем, что рабочий день уже кончился, возьмем кое-что и к кофе, за
встречу.
С этим трудно было не согласиться, тем более что встречаемся мы очень
редко, и если даже обмывать каждую встречу, алкоголиком не станешь.
В ресторане Толю знали: нас посадили за крайний столик, где
красовалась табличка "Занято". Официантка сразу подбежала и вынула
блокнот, готовясь записывать, но Толя отодвинул меню.
- Вот что, Маричка, дай нам, пожалуйста, триста коньяку, что-нибудь
закусить, лангеты и кофе.
"Маричка, - подумал я, - первая официантка, с которой пришлось
встретиться во Львове, - уже Маричка. Не слишком ли много их тут на мою
голову?"
Девушка ушла. Толя закурил болгарскую сигарету, со вкусом затянулся и
выжидательно посмотрел на меня. Знал, что даром из Кривого Рога так вот
без плаща, с одним несчастным "дипломатом", не летают, особенно работники
угрозыска, и ждал, когда я начну исповедоваться. Но я не спешил начинать
деловой разговор и с удовольствием смотрел на Толю.
Мне всегда приятно смотреть на Крушельницкого. Говорят, что мы чем-то
похожи, и не только высоким ростом, а и чертами лица. Я не совсем согласен
с этим. Толя кажется мне красивым парнем, не то, что я. У него высокий
лоб, прямой нос и широко поставленные темные глаза. А у меня глаза серые,
даже зеленоватые, как у кота, - разве можно с такими глазами составить
конкуренцию Крушельницкому?
На майора даже девушки оглядываются, злые языки, правда, говорят, что
не на него, а на костюмы, и что Толина красота и импозантность зависят в
основном от польского портного, однако я глубоко убежден, что это выдумки.
Посмотрите только, как улыбается этот майор криминалистики! Прямо
артист, и никто из посторонних не догадается, что профессией этого мужчины
с ослепительной улыбкой является ежедневный розыск разных преступников,
воров и бандитов, и что с этими обязанностями он справляется весьма
успешно - один из лучших детективов в республике.
Я, например, не очень люблю, когда меня называют детективом. Как-то
это звучит несколько велеречиво и по-иностранному. Проще нужно,
приземленнее, если можно так сказать, потому что мы обыкновенные сыщики,
вот-вот - сыщики, и никуда от этого не денешься. Пока нужна и такая
профессия, если хотите, профессия грубая, но ведь мы имеем дело с людьми
грубыми и вульгарными (это еще мягко говоря), к которым надо применять
грубые приемы, пользоваться иной раз и оружием, и наручниками.
Вот и сейчас у меня под мышкой пистолет. На всякий случай, я уже не
помню, когда приходилось стрелять из него. Однако приехал я не на прогулку
и не для того, чтобы пить коньяк в аэропортовском ресторане, приехал для
розыска убийцы, опасного преступника, с которым могу встретиться каждый
день и для задержания которого может понадобиться оружие.
Я шевельнулся: от пистолета сделалось неудобно, и я незаметно
передвинул его чуточку вперед.
Посмотрел на Толю и немножко устыдился: ведь только что подумал, что
негоже мне рассиживаться в ресторане, и тем самым, хотел этого или нет,
все же обидел своего коллегу, а он, как говорится, со всей душой, будто и
не знает, что рассиживаться по ресторанам нам нельзя.
Наконец, сегодня мы уже ничего не сделаем, и не все ли равно, где
рассказывать Толе о делах - здесь или в управлении милиции. Тут приятнее:
вкусно пахнет жареным мясом, кофе, сейчас нам принесут по рюмочке, а кто
сказал, что сыщикам нельзя немножко выпить - будто мы не люди?
Официантка поставила на стол графинчик с коньяком, рюмки, бутылку
минеральной воды, заливную рыбу и очень аппетитную буженину, от которой у
меня сразу наполнился рот слюною.
- Спасибо, Маричка, - поблагодарил Крушельницкий. - Лангеты потом.
Девушка улыбнулась почему-то не Толе, а мне и ушла, чуть покачивая
бедрами. Крушельницкий сразу заметил это и подбодряюще подмигнул.
- Делаешь успехи, - сказал он, - такую девку и с первого взгляда.
- В этом что-то есть... - Я придвинул тарелку, положил буженины. - На
Марий мне должно везти, если наоборот - труба. Понимаешь, надо найти
какую-то Марию - продавщицу с Пекарской. Есть у вас такая улица?
- Э! - выдохнул Толя без энтузиазма, - Есть, и довольно длинная. И
живут на ней Марии, Марички, Машки и Мурки. Но выпьем не за твою Марусю, а
за нашу встречу, - ко всем чертям такие встречи, хоть бы раз увидеться без
дела.
Мы выпили по рюмке, хорошо закусили, и я рассказал Крушельницкому о
Пашкевиче, его преступлении, и как мы вышли на след львовской Марии -
продавщицы. Или, может, официантки?
Вот Маричка уже несет нам лангеты, улыбается еще издали, а у меня
мысли черные: а что, если эта Мария с Пекарской?
Девушка поставила блюда, принялась убирать использованную посуду, а
Толя, словно прочитав мои мысли, спросил:
- Где ты живешь, Маричка?
Она игриво посмотрела на него, потом перевела взгляд на меня - все же
придется признать вам, товарищ майор, что я обошел вас на повороте, -
чуть-чуть пожала плечами и ответила на вопрос вопросом:
- А зачем вам?
- Может, проводить хочу. Или далеко?
- Для вас - далеко.
А она молодец, девушка: не каждая даст отпор Крушельницкому.
Толя несколько смутился и пошел на попятный.
- А его в провожатые возьмешь? - кивнул на меня.
- Вы что, адвокат?
- Да он скромный, девчат боится.
Мария посмотрела на меня с еще большим любопытством.
- Долго ждать, - махнула рукой. - До двенадцати. Но мы работаем через
день, - все же не лишила меня надежды.
- И где же твой дом?
- Всего в четырех кварталах... - лукаво засмеялась она.
Крушельницкий сразу потерял к ней интерес, честно говоря, я тоже.
- В таком случае тебе провожатые совсем не нужны, - отшутился Толя. -
Вот и первый блин, - сказал он, когда официантка ушла.
- Таких блинов у нас еще впереди...
- Ничего, подпряжем участковых инспекторов, как-нибудь все устроится.
Хочешь, сейчас попьем кофе, и я провезу тебя по Пекарской?
Конечно, я хотел.
Толя пошел вызывать машину, а я уставился на лангет, чтобы не
встречаться глазами с Маричкой: она стояла возле буфета и время от времени
поглядывала в мою сторону. Решил сегодня же позвонить Марине. Вот
удивится: ждет от мена весточки из Кривого Рога, а я уже во Львове, и
неизвестно, где буду завтра или послезавтра.
Но завтра, наверное, еще буду тут и послезавтра тоже. Толя говорил,
что Пекарская - улица не маленькая, а надо проверить на ней всех Марий,
всех без исключения, потому что профессию криворожской знакомой Пашкевича
сестра назвала как-то неуверенно: имеет дело с продовольственными
товарами...
А это может быть не только продавщица или официантка - работница
кондитерской фабрики, товаровед базы, мастер-кулинар. Разве мало таких
профессий?
Львов всегда поражает меня своей, так сказать, каменной целостностью.
Я бывал тут дважды или трижды и каждый раз испытывал ощущение какой-то
подавленности перед кирпичными великанами, которые стоят плечом к плечу,
опираются друг на друга и, кажется, смотрят на тебя, как на букашку:
неосторожное движение - и раздавят без сожаления...
Пекарская оказалась точно такой же улицей - населенной каменными и
холодными великанами.
Дома стояли впритык, словно гордясь своей сплоченностью, нависали над
брусчаткой, над вымощенными каменными плитами тротуарами, после дождя была
мокрая, отполированный гранит брусчатки блестел, и казалось, что среди
застывшей средневековой немоты ползет такая же безмолвная, медлительная и
неумирающая змея.
И ни одного деревца в этом каменном мешке.
- Ну и ну... - повертел я головой.
Крушельницкий сразу понял меня.
- Это тебе не каштановый Киев. Средневековье!
Машина ехала медленно, минуя еще более узкие боковые переулки.
Оставили позади столовую или чайную, возле которой что-то доказывали
друг другу не совсем трезвые мужчины, дальше улица несколько расширилась,
появились деревья. Однако дома все же стояли впритык, и я подумал, сколько
народу живет в них, - вот проклятая Мария, не могла поселиться на
маленькой уютной улице...
Нумерация на домах приближалась к сотне, слева появились здания явно
служебного назначения.
- Мединститут, - пояснил Крушельницкий. - Дальше - Лычаковское
кладбище.
На Лычаковском кладбище мне когда-то довелось побывать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20