Задумчив я потому, что один маленький факт затронул мое подсознание. Совсем маленький фактик… Нет необходимости пытаться прояснить его сейчас. Я себя знаю: он сам выскочит позднее, когда я все продумаю.
— Надо позвонить в полицию, — стонет служанка.
Я ей заявляю, что в данный момент полиция — это я, и перед уходом советую приготовить крепкий грог и выпить его, ожидая развития событий.
Я возвращаюсь в машину и вызываю центральную. Неприятный момент. Придется разложить перед патроном грязное белье. Несмотря на поздний час, шеф на месте, потому что ждет от меня известий.
Я ему выкладываю эту сказку про белого бычка, делая это как можно более лаконично. Когда я замолкаю, тишину прерывают только потрескивания в моем аппарате.
Эта тишина давит мне на пищевод.
— В общем, — резюмирует шеф, — за время, прошедшее с нашей встречи, мы получили два убийства и одно похищение. И какое похищение! Оно наделает много шума. О нем будет говорить весь мир! Вы и я можем потерять наше место!
— Вы, наверно, считаете меня кретином, шеф. Я не привык делать три прокола за вечер… Он кашляет.
— Надо же вам было познакомиться с делом.
— Странное получилось знакомство!
Вдруг он начинает напевать “В садах Альгамбры прекрасные вечера”, что является у него признаком сильной нервозности.
— Сан-Антонио, — говорит он.
— Да?
— Я пошлю на улицу Гамбетта людей, чтобы не спускали глаз со слуг. Мы постараемся сохранить исчезновение Стивенса в тайне до второй половины завтрашнего дня, чтобы выиграть у прессы сутки. Я также распоряжусь потихоньку вывезти труп Хелены из Лувесьенна. Даю вам карт-бланш, чтобы найти профессора.
Я взволнован этим проявлением доверия.
— Спасибо, босс.
— Сегодня ночью все службы будут в вашем распоряжении. Можете их использовать как сочтете нужным.
— Спасибо, босс, это здорово!
— Сан-Антонио!
— Патрон?
— Надо…
— Ясно, шеф.
— Вы поняли?
— Вы хотите получить профессора и банду шпионов к завтрашнему аперитиву?
— Примерно так…
— Хорошо, вы их получите.
— Я на вас рассчитываю. Где я могу вас найти в случае необходимости?
— Через полчаса я буду в конторе… В лаборатории…
— Прекрасно.
Я поворачиваю ручку рации, и в машине устанавливается тишина.
Опускаю зеркало заднего обзора, чтобы посмотреть, как выглядит самый крутой парень в мире. У него лихорадочный взгляд, отросла щетина… Короче, видок совсем не как у героя, который за несколько часов должен разгромить шпионскую организацию.
Я меланхолично завожу машину и еду проведать мамашу Бордельер.
Глава 8
Когда я приезжаю к заведению почтенной дамы, там стоит тишина. Полный нокаут насытившейся плоти. Пары, занимающие номера, утолили взаимную жажду… Ни булькания воды, ни вздоха, ни крика красотки, зовущей мамочку, чтобы заставить партнера поверить, что он доставляет ей огромное удовольствие, от которого пальцы ног собираются в букет фиалок.
Я некоторое время звоню. Наконец появляется мамаша Бордельер в красном бумазейном халате. У нее ляжки, как у беррийской кобылы, и огромные сиськи, гуляющие сами по себе.
Она старается меня очаровать и соблазнить, для чего оставляет халат распахнутым, как пасть крокодила, читающего роман Мориака. То, что я обнаруживаю между его складками, заставило бы отступить даже батальон пьяных легионеров.
Давая понять, что равнодушен к ее прелестям, я говорю:
— Прежде всего, дорогая мадам, закройте пеньюар, иначе ваши груши упадут на пол.
Она обижена и тыльной стороной руки призывает к порядку свою вставную челюсть, потребовавшую вдруг свободы.
— Итак, — спрашиваю я, — за время моего отсутствия что-нибудь произошло?
Она приводит в норму дыхание, тоже начавшее дурить. Если она не начнет обращать на себя больше внимания, то просто развалится на кусочки.
— Сразу после вашего ухода, месье, позвонили по телефону.
— Вы знаете его фамилию?
— Мобур.
— Как Латур?
— Какой тур?
— Пишется как Латур-Мобур?
— Да. Мужчина велел позвать его. Я начала клясться, что его тут нет. Я думала, что если бы вы предвидели такой случай, то попросили бы меня действовать именно так…
Я немного морщусь. Это то, что люди, умеющие говорить красиво, называют “камнем в свой огород”.
— Ну и что?
— Тот, что звонил, сказал, чтобы я перестала врать, что он знает, что этот человек у меня, что он друг месье, который только что вышел (то есть ваш), и, если я не потороплюсь позвать месье Мобура, он обольет мои шмотки бензином и подожжет…
— Ладно, вы позвали того типа” а что потом?
— У него был огорченный вид.
— Ах, так?
— Да. Он сказал всего несколько слов…
— Каких?
Она хмурит брови, выщипанные, как обезьянья задница.
— Сначала он спросил: “Кто это?” Потом: “А, понял!"
Затем воскликнул: “Как это немедленно?” Тут второй начал громко говорить. Я слышала его голос даже из соседней комнаты. Месье Мобур выглядел очень недовольным. Он сказал: “В таком случае…” Потом положил трубку и вернулся в свою комнату. Через пять минут они ушли почти бегом…
Я киваю. Мамаша Траходром умеет рассказывать! Вы как будто все видите своими глазами.
— А скажите, маманя, — обращаюсь я к ней (между нами говоря, это обращение ей очень не нравится), — у звонившего был такой низкий тягучий голос?
Я имитирую голос типа, звонившего мне в “Гриб”.
— Точно такой! — восклицает она.
— Ладно, спасибо.
Я поднимаюсь в комнату, предоставленную в мое распоряжение ранее, и отключаю магнитофон. Перед тем как уйти, я решаю заглянуть в комнату, которую занимала парочка.
Беспорядок в ней заставляет меня замечтаться. Мне кажется, малышка Хелена была очень одаренной по части любви. Должно быть, у Мобура было ощущение, что он занимается любовью с вулканом. Я в этом малость разбираюсь, потому что сексуальное воспитание получил не на заочных курсах, а на практике…
Постель вся разворочена. Я смотрю на нее не из садизма, а потому что я полицейский, а первый долг полицейского — работать моргалами, когда они у него есть.
На подушке я обнаруживаю несколько волосков. На подушке всегда остаются волосы, разумеется, исключая ту, на которой спит Юл Бреннер.
Я их собираю, но не из-за желания иметь сувенир, а потому что кое-что привлекает мое внимание. Я замечаю, что естественным цветом волос бедняжки Хелены был не черный, а пшеничный. Она красилась, как и большинство женщин. У корней волосы блестят, словно золотые нити.
Надо быть совершенно чокнутой, чтобы красить такие волосы.
Хотя сейчас думать об эстетичности ее внешности уже поздновато. Будь у нее хоть платиновые волосы, при отрезанной голове это нисколько не улучшило бы ее вид.
Я пожимаю плечами с философским видом, приличествующим фатальной ситуации.
— Если вдруг увидите этого Мобура, — говорю я старой даме, — предупредите меня. Вы знаете его адрес?
— Нет.
— Оставайтесь в распоряжении наших служб.
Она клянется, что останется, и я прощаюсь о ними — с нею и с ее сиськами.
Приезжаю в лабораторию. Шеф ждет меня там, грызя зубочистку. Когда он нервничает, то либо поет “В садах Альгамбры прекрасные вечера”, либо питается зубочистками.
Он смотрит на мой магнитофон, как на морскую черепаху.
Я просвещаю его насчет того, как использовал аппарат.
— Неплохо, — признает он.
Тип из лаборатории берет катушку и уходит. Через несколько минут он делает нам знак войти в кабину для прослушивания. То, что мы слышим, возбудило бы даже нормандский шкаф. Мы — шеф, техник и я — не решаемся взглянуть друг на друга. Слышатся смешки, вздохи, вскрикивания, хриплые стоны… Малышка любила этот спорт больше, чем рыбалку. Она бормочет бессвязные слова, некоторые из них на иностранном языке.
Шеф навостряет ухо и приказывает прогнать эти места несколько раз.
— Это не английский, не немецкий, не русский, не итальянский… — перечисляет он.
Я смотрю на него с восхищением. Он знает целую кучу языков. Настоящий полиглот (не путать с полигоном)”.
— Надо дать прослушать запись Строссу и Бонне, — велит он сотруднику лаборатории. — Они вдвоем знают двадцать три языка. Черт нас возьми, если мы не сможем перевести эти слова.
Я улыбаюсь.
— Знаете, шеф, принимая во внимание обстоятельства, при которых произносились эти слова, перевести их будет нетрудно. По всей видимости, девочка звала маму…
— Ладно, пошли дальше.
Мы слушаем продолжение. Это характерные звуки, распространяться о которых мне не позволяет врожденная стыдливость. Потом слышится повторяющийся стук и приглушенный голос произносит: “Месье Мобур, вас срочно к телефону”.
Это, как я понимаю, мамаша Бордельер. Предупреждает донжуана.
Слышится новое приглушенное восклицание. Парень явно злится, что его физические упражнения прервали.
Голос Хелены спрашивает: “Что там?"
Парень отвечает: “Сам не знаю, Хе…"
«Кто-то знал, что мы будем здесь?»
«Надо думать. Хотя…»
Должно быть, он надевает шмотки, штаны уж во всяком случае. Шум шагов, скрип двери… Тишина… Парень возвращается.
"Кто это был?” — спрашивает Хелена.
«Шварц!»
«Серьезно?»
«Да. Мы должны срочно ехать к нему туда…»
«Прямо сейчас?»
"Да”.
«Что-то не так?»
"Не знаю, но, видимо, что-то серьезное”.
"О, дорогой…” — шепчет она.
У нее легкий непередаваемый акцент. Ей тоже не нравится эта неожиданная поездка. Она бы предпочла продолжить прогулку по седьмому небу…
Лично я ее очень понимаю, особенно потому, что знаю, как она закончила вечер — бедняжке отрезали голову. Надо быть законченным негодяем, чтобы сделать такое. Во-первых, в приличном обществе подобные вещи не приняты, а во-вторых, даже закоренелым негодяям нельзя мочить кисок с такими формами.
О записи больше сказать нечего. На пленке тишина.
— Конец, — говорю я шефу. — Продолжение радиоспектакля слушайте завтра в это же время…
— Вы в этом разбираетесь?
— Гм… скажем, вижу небольшой просвет.
— Я вас поздравляю. Лично для меня это пузырек чернил.
Я не решаюсь ему признаться, что для знаменитого Сан-Антонио то же самое. Надо же дорожить своим достоинством!
Мы спускаемся в кабинет, и именно в этот момент туда заходит один из моих коллег — комиссар Жюзьер.
— Жюзьер занимается Лувесьенном, — объясняет мне босс. — Ну, дружище, что хорошего? Жюзьер смотрит на меня.
— Странное дело, — шепчет он.
— Я знаю… Почему вы это говорите? Видели, как эти сволочи обработали киску?
— Ничего я не видел, — отвечает он. — Ничего, кроме следов крови. Трупа там не было, приятель.
Глава 9
Я не удивляюсь, потому что это уже приелось. Привыкаешь ко всему, даже к театральным эффектам; это одно из главных достоинств человеческой натуры.
Сейчас я дошел до того, что, если увижу, как моя консьержка отплясывает френч-канкан или как лангуста курит трубку, не шевельну ни единым волоском брови.
Сперли труп? О'кей…
Шеф достает из маленького слюдяного футляра еще одну зубочистку.
— Цирк! — уверяет он.
Я себе говорю, что, если бы в цирке показывали такие номера, театры бы обезлюдели, да и некоторые киношки пришлось бы закрыть…
Способность рассуждать — это лучшее приобретение человека после приручения лошади и изобретения бифштекса с картошкой. Так что давайте рассуждать.
Под этим звездным небом есть один умник, с которым мне очень хочется побеседовать, — это чемпион по всевозможным телефонным разговорам.
Некоторое время этот малый дергает за веревочки, как ему заблагорассудится, а таких типов мне всегда хочется спустить в дырку унитаза. Это у меня как болезнь! Даже в детстве, когда мы играли в войну, Наполеоном всегда был я.
Таинственный телефонист приказывает паре Хелен — Мобур прекратить работы по осеменению и мчаться к нему. Его зовут Шварц — единственное, что о нем известно. И куда “к нему” они едут? В Лувесьенн? Возможно… Но сам Шварц в Лувесьенн не едет, по крайней мере сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
— Надо позвонить в полицию, — стонет служанка.
Я ей заявляю, что в данный момент полиция — это я, и перед уходом советую приготовить крепкий грог и выпить его, ожидая развития событий.
Я возвращаюсь в машину и вызываю центральную. Неприятный момент. Придется разложить перед патроном грязное белье. Несмотря на поздний час, шеф на месте, потому что ждет от меня известий.
Я ему выкладываю эту сказку про белого бычка, делая это как можно более лаконично. Когда я замолкаю, тишину прерывают только потрескивания в моем аппарате.
Эта тишина давит мне на пищевод.
— В общем, — резюмирует шеф, — за время, прошедшее с нашей встречи, мы получили два убийства и одно похищение. И какое похищение! Оно наделает много шума. О нем будет говорить весь мир! Вы и я можем потерять наше место!
— Вы, наверно, считаете меня кретином, шеф. Я не привык делать три прокола за вечер… Он кашляет.
— Надо же вам было познакомиться с делом.
— Странное получилось знакомство!
Вдруг он начинает напевать “В садах Альгамбры прекрасные вечера”, что является у него признаком сильной нервозности.
— Сан-Антонио, — говорит он.
— Да?
— Я пошлю на улицу Гамбетта людей, чтобы не спускали глаз со слуг. Мы постараемся сохранить исчезновение Стивенса в тайне до второй половины завтрашнего дня, чтобы выиграть у прессы сутки. Я также распоряжусь потихоньку вывезти труп Хелены из Лувесьенна. Даю вам карт-бланш, чтобы найти профессора.
Я взволнован этим проявлением доверия.
— Спасибо, босс.
— Сегодня ночью все службы будут в вашем распоряжении. Можете их использовать как сочтете нужным.
— Спасибо, босс, это здорово!
— Сан-Антонио!
— Патрон?
— Надо…
— Ясно, шеф.
— Вы поняли?
— Вы хотите получить профессора и банду шпионов к завтрашнему аперитиву?
— Примерно так…
— Хорошо, вы их получите.
— Я на вас рассчитываю. Где я могу вас найти в случае необходимости?
— Через полчаса я буду в конторе… В лаборатории…
— Прекрасно.
Я поворачиваю ручку рации, и в машине устанавливается тишина.
Опускаю зеркало заднего обзора, чтобы посмотреть, как выглядит самый крутой парень в мире. У него лихорадочный взгляд, отросла щетина… Короче, видок совсем не как у героя, который за несколько часов должен разгромить шпионскую организацию.
Я меланхолично завожу машину и еду проведать мамашу Бордельер.
Глава 8
Когда я приезжаю к заведению почтенной дамы, там стоит тишина. Полный нокаут насытившейся плоти. Пары, занимающие номера, утолили взаимную жажду… Ни булькания воды, ни вздоха, ни крика красотки, зовущей мамочку, чтобы заставить партнера поверить, что он доставляет ей огромное удовольствие, от которого пальцы ног собираются в букет фиалок.
Я некоторое время звоню. Наконец появляется мамаша Бордельер в красном бумазейном халате. У нее ляжки, как у беррийской кобылы, и огромные сиськи, гуляющие сами по себе.
Она старается меня очаровать и соблазнить, для чего оставляет халат распахнутым, как пасть крокодила, читающего роман Мориака. То, что я обнаруживаю между его складками, заставило бы отступить даже батальон пьяных легионеров.
Давая понять, что равнодушен к ее прелестям, я говорю:
— Прежде всего, дорогая мадам, закройте пеньюар, иначе ваши груши упадут на пол.
Она обижена и тыльной стороной руки призывает к порядку свою вставную челюсть, потребовавшую вдруг свободы.
— Итак, — спрашиваю я, — за время моего отсутствия что-нибудь произошло?
Она приводит в норму дыхание, тоже начавшее дурить. Если она не начнет обращать на себя больше внимания, то просто развалится на кусочки.
— Сразу после вашего ухода, месье, позвонили по телефону.
— Вы знаете его фамилию?
— Мобур.
— Как Латур?
— Какой тур?
— Пишется как Латур-Мобур?
— Да. Мужчина велел позвать его. Я начала клясться, что его тут нет. Я думала, что если бы вы предвидели такой случай, то попросили бы меня действовать именно так…
Я немного морщусь. Это то, что люди, умеющие говорить красиво, называют “камнем в свой огород”.
— Ну и что?
— Тот, что звонил, сказал, чтобы я перестала врать, что он знает, что этот человек у меня, что он друг месье, который только что вышел (то есть ваш), и, если я не потороплюсь позвать месье Мобура, он обольет мои шмотки бензином и подожжет…
— Ладно, вы позвали того типа” а что потом?
— У него был огорченный вид.
— Ах, так?
— Да. Он сказал всего несколько слов…
— Каких?
Она хмурит брови, выщипанные, как обезьянья задница.
— Сначала он спросил: “Кто это?” Потом: “А, понял!"
Затем воскликнул: “Как это немедленно?” Тут второй начал громко говорить. Я слышала его голос даже из соседней комнаты. Месье Мобур выглядел очень недовольным. Он сказал: “В таком случае…” Потом положил трубку и вернулся в свою комнату. Через пять минут они ушли почти бегом…
Я киваю. Мамаша Траходром умеет рассказывать! Вы как будто все видите своими глазами.
— А скажите, маманя, — обращаюсь я к ней (между нами говоря, это обращение ей очень не нравится), — у звонившего был такой низкий тягучий голос?
Я имитирую голос типа, звонившего мне в “Гриб”.
— Точно такой! — восклицает она.
— Ладно, спасибо.
Я поднимаюсь в комнату, предоставленную в мое распоряжение ранее, и отключаю магнитофон. Перед тем как уйти, я решаю заглянуть в комнату, которую занимала парочка.
Беспорядок в ней заставляет меня замечтаться. Мне кажется, малышка Хелена была очень одаренной по части любви. Должно быть, у Мобура было ощущение, что он занимается любовью с вулканом. Я в этом малость разбираюсь, потому что сексуальное воспитание получил не на заочных курсах, а на практике…
Постель вся разворочена. Я смотрю на нее не из садизма, а потому что я полицейский, а первый долг полицейского — работать моргалами, когда они у него есть.
На подушке я обнаруживаю несколько волосков. На подушке всегда остаются волосы, разумеется, исключая ту, на которой спит Юл Бреннер.
Я их собираю, но не из-за желания иметь сувенир, а потому что кое-что привлекает мое внимание. Я замечаю, что естественным цветом волос бедняжки Хелены был не черный, а пшеничный. Она красилась, как и большинство женщин. У корней волосы блестят, словно золотые нити.
Надо быть совершенно чокнутой, чтобы красить такие волосы.
Хотя сейчас думать об эстетичности ее внешности уже поздновато. Будь у нее хоть платиновые волосы, при отрезанной голове это нисколько не улучшило бы ее вид.
Я пожимаю плечами с философским видом, приличествующим фатальной ситуации.
— Если вдруг увидите этого Мобура, — говорю я старой даме, — предупредите меня. Вы знаете его адрес?
— Нет.
— Оставайтесь в распоряжении наших служб.
Она клянется, что останется, и я прощаюсь о ними — с нею и с ее сиськами.
Приезжаю в лабораторию. Шеф ждет меня там, грызя зубочистку. Когда он нервничает, то либо поет “В садах Альгамбры прекрасные вечера”, либо питается зубочистками.
Он смотрит на мой магнитофон, как на морскую черепаху.
Я просвещаю его насчет того, как использовал аппарат.
— Неплохо, — признает он.
Тип из лаборатории берет катушку и уходит. Через несколько минут он делает нам знак войти в кабину для прослушивания. То, что мы слышим, возбудило бы даже нормандский шкаф. Мы — шеф, техник и я — не решаемся взглянуть друг на друга. Слышатся смешки, вздохи, вскрикивания, хриплые стоны… Малышка любила этот спорт больше, чем рыбалку. Она бормочет бессвязные слова, некоторые из них на иностранном языке.
Шеф навостряет ухо и приказывает прогнать эти места несколько раз.
— Это не английский, не немецкий, не русский, не итальянский… — перечисляет он.
Я смотрю на него с восхищением. Он знает целую кучу языков. Настоящий полиглот (не путать с полигоном)”.
— Надо дать прослушать запись Строссу и Бонне, — велит он сотруднику лаборатории. — Они вдвоем знают двадцать три языка. Черт нас возьми, если мы не сможем перевести эти слова.
Я улыбаюсь.
— Знаете, шеф, принимая во внимание обстоятельства, при которых произносились эти слова, перевести их будет нетрудно. По всей видимости, девочка звала маму…
— Ладно, пошли дальше.
Мы слушаем продолжение. Это характерные звуки, распространяться о которых мне не позволяет врожденная стыдливость. Потом слышится повторяющийся стук и приглушенный голос произносит: “Месье Мобур, вас срочно к телефону”.
Это, как я понимаю, мамаша Бордельер. Предупреждает донжуана.
Слышится новое приглушенное восклицание. Парень явно злится, что его физические упражнения прервали.
Голос Хелены спрашивает: “Что там?"
Парень отвечает: “Сам не знаю, Хе…"
«Кто-то знал, что мы будем здесь?»
«Надо думать. Хотя…»
Должно быть, он надевает шмотки, штаны уж во всяком случае. Шум шагов, скрип двери… Тишина… Парень возвращается.
"Кто это был?” — спрашивает Хелена.
«Шварц!»
«Серьезно?»
«Да. Мы должны срочно ехать к нему туда…»
«Прямо сейчас?»
"Да”.
«Что-то не так?»
"Не знаю, но, видимо, что-то серьезное”.
"О, дорогой…” — шепчет она.
У нее легкий непередаваемый акцент. Ей тоже не нравится эта неожиданная поездка. Она бы предпочла продолжить прогулку по седьмому небу…
Лично я ее очень понимаю, особенно потому, что знаю, как она закончила вечер — бедняжке отрезали голову. Надо быть законченным негодяем, чтобы сделать такое. Во-первых, в приличном обществе подобные вещи не приняты, а во-вторых, даже закоренелым негодяям нельзя мочить кисок с такими формами.
О записи больше сказать нечего. На пленке тишина.
— Конец, — говорю я шефу. — Продолжение радиоспектакля слушайте завтра в это же время…
— Вы в этом разбираетесь?
— Гм… скажем, вижу небольшой просвет.
— Я вас поздравляю. Лично для меня это пузырек чернил.
Я не решаюсь ему признаться, что для знаменитого Сан-Антонио то же самое. Надо же дорожить своим достоинством!
Мы спускаемся в кабинет, и именно в этот момент туда заходит один из моих коллег — комиссар Жюзьер.
— Жюзьер занимается Лувесьенном, — объясняет мне босс. — Ну, дружище, что хорошего? Жюзьер смотрит на меня.
— Странное дело, — шепчет он.
— Я знаю… Почему вы это говорите? Видели, как эти сволочи обработали киску?
— Ничего я не видел, — отвечает он. — Ничего, кроме следов крови. Трупа там не было, приятель.
Глава 9
Я не удивляюсь, потому что это уже приелось. Привыкаешь ко всему, даже к театральным эффектам; это одно из главных достоинств человеческой натуры.
Сейчас я дошел до того, что, если увижу, как моя консьержка отплясывает френч-канкан или как лангуста курит трубку, не шевельну ни единым волоском брови.
Сперли труп? О'кей…
Шеф достает из маленького слюдяного футляра еще одну зубочистку.
— Цирк! — уверяет он.
Я себе говорю, что, если бы в цирке показывали такие номера, театры бы обезлюдели, да и некоторые киношки пришлось бы закрыть…
Способность рассуждать — это лучшее приобретение человека после приручения лошади и изобретения бифштекса с картошкой. Так что давайте рассуждать.
Под этим звездным небом есть один умник, с которым мне очень хочется побеседовать, — это чемпион по всевозможным телефонным разговорам.
Некоторое время этот малый дергает за веревочки, как ему заблагорассудится, а таких типов мне всегда хочется спустить в дырку унитаза. Это у меня как болезнь! Даже в детстве, когда мы играли в войну, Наполеоном всегда был я.
Таинственный телефонист приказывает паре Хелен — Мобур прекратить работы по осеменению и мчаться к нему. Его зовут Шварц — единственное, что о нем известно. И куда “к нему” они едут? В Лувесьенн? Возможно… Но сам Шварц в Лувесьенн не едет, по крайней мере сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15