А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Он съеживается, как котлета в забегаловке.
— Я.., я.., я… — лепечет он.
— Не ты один, конечно, — киваю я. — На это ты не способен. Но в деле ты участвуешь, это точно. — Достаю из кармана сотенный билет и читаю текст, напечатанный в нижнем углу:
— “Подделка карается пожизненной каторгой”. Слышишь, малыш? Тут так и написано — “пожизненной”. Это тебе о чем-нибудь говорит?
Похоже, Три Гроша слегка приходит в себя.
— Не знаю, о чем это вы, — упрямо заявляет он. Раздумываю, не стукнуть ли его еще разок, но по здравом размышлении отказываюсь от этой мысли. Что с него возьмешь? Разревется, вот и все дела. Терпеть не могу, когда взрослый мужчина плачет. Слезы труса. К тому же историей с фальшивыми деньгами я его и так неплохо пристукнул.
Попробуем теперь зайти с другой стороны.
— Пожизненная каторга, Три Гроша, — штука, что и говорить, невеселая. Но есть кое-что и похуже для здоровья. Гильотина, например.
Как считаешь?
— А никак. Вы же знаете, господин комиссар, я в мокрые дела не лезу.
Знаю, конечно. Я ведь уже говорил вам: Три Гроша — всего лишь шестерка. Ничего не поделаешь: есть люди, которые покупают “роллс-ройсы”, и люди, которые их обслуживают. Но это между нами. Пока что я разыгрываю наивность.
— Понятия не имею, малыш. Точнее, знаю, что твой Компер сыграл в ящик. Аккурат в той хибаре, что рядом с твоей. Такая, понимаешь, неприятность: ему пуля в чердак залетела.
Три Гроша подскакивает, как карп на сковородке.
— Мертв?! — восклицает он.
Что исчерпывающе доказывает — для меня, по крайней мере, — о смерти Компера он не знал.
— Мертв… — обалдело повторяет он.
— Именно, — подтверждаю я. — Причем заметь: погиб он из-за тебя.
Сигнализация-то к тебе ведет — скажешь, нет? Я, когда в половине двенадцатого туда полез, ее по нечаянности и включил. Ну а ты, известно: чуть что не так, начинаешь выкручиваться. Тут же предупредил либо Компера, либо кого другого. Я так думаю, что именно кого другого. Этот другой туда заявился, обнаружил, что в тайнике побывали, и уж сам вызвал Компера. Там они и объяснились по-крупному. Я даже догадываюсь, по какому поводу. Из-за того, что шеф твой от большого ума заявил о краже своей машины. Решил таким образом обезопасить себя на случай провала. Остальные, понятно, узнали об этом только сегодня вот и представили ему счет.
Замолкаю, вытирая потный лоб. Великолепный пролетарский пот! Что и говорить, потрудился я на славу. Выкладывал я все это, естественно, для себя, чтобы упорядочить мысли, — не для Трех Грошей же мне было распинаться! Вот уж, действительно, последняя тварь, созданная Господом! Однако информацию в себя всосал, как свинья помои, — интуиция у этого подонка о-го-го! Видели бы вы его после того, как я закончил монолог! Можно было подумать, что к нему подключили вибратор. Надо было ковать железо, пока горячо.
— Так что, дорогуша, оставшиеся тебе годы ты проведешь на каторге, — заключаю я. — Там и будешь сидеть, пока не растаешь, как килограмм масла, пересекший пешком Сахару.
Ноги его не держат — он буквально падает на стул. Настоящая тряпка, человеческий ошметок. Решаю добавить кое-какие детали в нарисованную мной пессимистическую картину.
— Ты не волнуйся, Три Гроша, без внимания тебя там не оставят. Я шепну кому надо пару словечек.
— Умоляю, господин комиссар, поверьте: я здесь ни при чем. В мои обязанности входили только поездки.
— Что за поездки? Куда?
Охотнее всего в этот момент я бы запечатал себе пасть собственным кулаком, но было уже поздно. Черт, не удержался! Сорвалось! От усталости, не иначе. Золотое правило: нельзя перебивать клиента, если он начал колоться. Он может сообразить, что ты ни черта не знаешь, а просто берешь его на пушку. Так и произошло. Три Гроша запнулся и уставился на меня, моргая, как каменный карп. “Поездки…” — задумчиво повторил он, витая мыслями где-то совсем в другом месте.
Тут я не выдерживаю, хватаю его за грудки и швыряю прямо в кухонный буфет. Он приземляется точно на полку. Колокольный звон рассыпающихся на мелкие кусочки стекол напоминает мне пасхальное утро.
С верхних полок ему на голову сыплется посуда. Он оглушен, окровавлен, задыхается, плачет и стонет.
Подхожу к раковине, наливаю в миску воды и выплескиваю ему в физиономию. Три Гроша очухивается.
— Эй, ты, дерьмо, выбирайся оттуда и постарайся быть человеком, насмехаюсь я. — Твои стоны унижают мужское достоинство. Или что там у тебя вместо него?
Он с трудом спускается на пол.
— Ну вот, а теперь переведи дыхание и садись за стол, — командую я. — Если будешь умничкой и выложишь все, что знаешь, я отсюда уйду и забуду, что ты существуешь на белом свете. Если же нет — придется еще раз напомнить, что на свете существую я. Валяй.
Мальчишеская физиономия Трех Грошей искажается. Я буквально вижу, как на беднягу наваливается сильный, кошмарный, чудовищный страх. Но боится он не меня — похоже, он даже не слышит того, что я говорю.
Такое ощущение, что до него вдруг дошло: именно сейчас, сию минуту, он подвергается такой невероятной опасности, перед которой все мои угрозы — наплевать и забыть.
Я снова его слегка встряхиваю:
— Ну что, дружок, будешь говорить или приложить тебя еще разок? Ты ведь боишься побоев, верно, малыш? Ты похож на пипетку: стоит чуть нажать — тут же отдаешь все, что у тебя внутри.
И тут Три Гроша мертвой хваткой вцепляется в мою куртку и приближает пасть к моему уху.
— Уведите меня, — шепчет он. — Скорее. Уйдемте отсюда.
Глава 10
Три Гроша медленно отпускает мою куртку. Наши глаза не отрываются друг от друга. И в его взгляде, как в книге, я читаю весь ужас, который мучает этого человечка.
— Уведите меня, — снова бормочет он.
Я размышляю. Стало быть, какая-то опасность таится совсем рядом.
Кто-то нас слышит и подстерегает. Когда я появился, Три Гроша об этом знал и его это не пугало — напротив, заставило сделать попытку разыграть из себя крутого парня. Жалкую, конечно, но для него и это прямо-таки подвиг. А вот в процессе нашей дружеской беседы до него доперло, что этот некто, казавшийся ему скорее поддержкой, на самом деле смертельно опасен и он, следовательно, влип по самое некуда.
Пока я предаюсь размышлениям, рука моя автоматически ныряет под куртку и выпускает на свободу пушку. Действие чисто рефлекторное: я всегда это делаю в первую очередь, когда в сознании зажигается красный сигнал. Тем не менее Трем Грошам вид здоровенного ствола в моей лапе придает уверенности. Его глаза обращаются к коридору. Тут до меня доходит, что внезапное молчание, установившееся между нами, должно выглядеть весьма подозрительно — если, конечно, тот, кого так боится мой собеседник, не полный идиот.
— Хорошо, — громко заявляю я, — раз говорить ты не хочешь, придется прихватить тебя в полицейский участок. Посмотрим, что ты там запоешь.
Я ему подмигиваю. Он находит силы ответить мне тем же и, понимая, что от него требуется, бурно протестует:
— Но я же вам говорю, господин комиссар: я ничего такого не сделал. Почему вы мне не верите?
— Давай-давай, шевели конечностями!
План у меня простой: прыгнуть в коридор и обстрелять все, что покажется подозрительным. Увы, даже в самые гениальные проекты жизнь всегда вносит свои коррективы. В данном случае они получают воплощение в чьей-то руке, которая внезапно высовывается из-за двери, держа в пальцах предмет, отдаленно напоминающий некий экзотический фрукт. Я, правда, никому не советовал бы его пробовать. К счастью, рефлекс сработал, и прежде, чем таинственная рука рассталась со своим приношением, ваш друг Сан-Антонио уже валялся за углом буфета, прикрывая руками голову. В закрытом помещении граната способна устроить такой кавардак, какой и не снился даже самой бездарной домохозяйке.
Действительность оправдала мои самые худшие ожидания. Тарарам был такой, что секунд на десять я практически оглох. Однако постепенно чувства стали возвращаться ко мне, и я с удовольствием убедился, что по крайней мере эта опасность миновала: меня даже не поцарапало.
К сожалению, об остальных предметах, находившихся в кухне, этого не смог бы сказать даже самый неисправимый оптимист. Мебель переломана, будто здесь вздумало порезвиться целое семейство слонов.
Три Гроша стоит прислонившись к стене. Такое ощущение, что после взрыва он стал еще меньше. Взгляд у него бессмысленный, а губы белее, чем у мертвеца. Он держится за живот, силясь зажать огромную рану, и я с ужасом смотрю, как его кишки вываливаются на пол, заливаемые потоками крови. Он получил свое — такие раны не зашиваются. Разве что напичкать беднягу формалином и выставить в анатомическом театре. Еще секунду спустя он испускает вздох, руки соскальзывают с живота, он падает на пол и затихает.
Начиная с появления из-за двери руки с гранатой все это заняло времени даже меньше, чем потребовалось бы вашему лучшему другу Сан-Антонио, чтобы победить добродетель вашей супруги.
Я обнаруживаю, что стою, совершенно обалдев, а в голове моей вертится единственная мыслишка: такое бывает только в романах.
Спохватываюсь, что у меня остались еще кое-какие делишки, требующие завершения, перепрыгиваю через труп и выскакиваю в коридор. Иду к двери, ведущей в маленький заброшенный садик. Вокруг пусто, но в глубине садика замечаю открытую калитку. Выбираюсь через нее на улицу — как раз вовремя, чтобы заметить отъезжающую черную машину. Это не <ДС”. Гнаться за ней бессмысленно: пока я добегу до своего джипа, ее и след простынет. Прочесть номер тоже не удается — все-таки ночь на дворе, а фары этот стервец предусмотрительно не зажег. Испускаю страшное проклятие и возвращаюсь в дом.
В коридоре на стене висит допотопный телефон. Звоню в полицию и прошу соединить с главным комиссаром Матэном. Мы давние приятели; он хороший парень и дело свое знает.
— Алло, Матэн?
— Кто говорит?
— Сан-Антонио.
— Не может быть.
— Дружище, ты еще не привык, что со мной все может быть? Даже присутствие в этом паршивом городишке.
— Когда увидимся?
— Скоро.
— Ты зайдешь?
— Наоборот. Ты ко мне приедешь. И немедленно. Удивленное молчание.
— А ты где? — спрашивает он наконец. Диктую адрес.
— Что-нибудь случилось?
— У меня — нет. А вот кое у кого из моих знакомых… Неприятности? — Были. Но для них уже закончились.
— Все-таки — что случилось?
— Слушай! — взрываюсь я. — Ты можешь, в конце концов, приподнять свою толстую задницу?
— Ладно-ладно. Не кипятись. Еду.
Пожимаю плечами. Ох уж эти провинциальные сыщики! Лентяи и бездельники. Им только что не луну с неба приходится обещать, чтобы заставить пошевелиться.
Ладно, проехали. Звоню Ричу.
— А-а, это ты! — возбужденно кричит он. — Быстро диктуй адрес, куда там тебя занесло, и не двигайся с места. Я тебя уже два часа разыскиваю. Сам, понимаешь, куда-то запропастился, а потом будешь на каждом углу трепаться, что мы тут импотенты.
— Ничего, тебе поволноваться полезно. Ну, рожай. Что там у тебя?
— Нашли машину. В Лионе. На набережной. Полицейский патруль.
Сунули в нее нос — пусто. Тут видят — к ней какая-то дама подходит.
Они, понятно, спрашивают, не ее ли это тачка. Она отвечает, что нет.
Ну, ребята объяснили, что это ее счастье, поскольку машина краденая и иначе красотку бы забрали, да и отпустили ее с миром. Что скажешь?
— Думаю, то же, что и ты.
— А конкретнее?
— Интересно, где вы для патруля таких остолопов находите? Может, специально выращиваете?
— Я всегда знал, что ты о нас высокого мнения. Но все-таки: чем мы заслужили столь лестный отзыв?
— Если к машине подходила воровка, твои идиоты в кепи попросту предупредили ее об опасности. Разве не так?
— Пожалуй…
— Как она хоть выглядела, эта красотка?
— Молодая вроде…
— Потому твои петушки так и раскукарекались? Она, кстати, не в синем была?
— Точно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17