— Погоди, — протестует Жирдяй. — Не заводись. Что я такого сказал…
Но я уже хлопнул дверью тошниловки и иду к машине. Когда я завожу мотор, другая дверца распахивается и внушительная масса падает на место пассажира.
— Ты сказал, что туда можно идти в тапочках? — спрашивает Толстяк. Дело в том, что я, как ты видишь, в ботинках.
Глава 16
— Что за идея звонить в дверь псарни в такой час, — удивляется Великолепный. — Ты хочешь купить себе кабысдоха?
— Не утомляй мозги, Эйнштейн.
Мы в Нантерре, в “Псарне Императрицы”, которую держит один мой бывший инспектор, который всегда питал слабость к псинам. Меня встречает хоровой лай. Дверь открывается, и появляется бывший инспектор Карлен в охотничьем костюме с пуговицами, украшенными тиснеными собачьими головами.
Карлен прищуривает свои глаза спаниеля и восклицает:
— Но я же сплю!
— Ничего подобного! — отвечаю я.
Обмен приветствиями и обычный диалог: “Как дела?” — “Нормально, а у вас?” — “Спасибо, тоже”. Он ведет меня в кухню, где в наполненной ватой корзинке агонизирует рахитичный щенок.
— Чему обязан удовольствием, господин комиссар? Вы случайно не кобелька ищете?
— Нет, мой дорогой Карлен, сучку.
— Какой породы? Я развожу овчарок, боксеров и бордоских догов.
— Слушай, Карлен, порода не имеет для меня значения. Мне нужна сука, доросшая до случки. Он выпучивает глаза:
— Как это?
— Все просто: мне нужна сука, доросшая до случки. У тебя должны оставаться с весеннего помета, а?
— Да, но…
— Тогда веди ее, я беру. Предупреждаю, мне нужна жуткая шлюха, вроде Берты Берюрье!
— У меня есть то, что вам нужно: боксер-четырехлетка.
— Веди ее.
— Вы серьезно ее покупаете?
— Покупаю. Пришли счет в контору, это служебные расходы.
Он отвык от моих фантазий, и я чувствую, что он в двух пальцах от инсульта.
— Ты мне сказал, что мы едем на рыбалку, — замечает Толстяк, — но это скорее похоже на охоту. Как зовут этого милого песика?
— Жюли, — говорю.
— Странная кличка для пса.
— Это сука.
— Глядя на ее острые уши, в этом нельзя усомниться.
— Я думал, если хочешь определить пол животного, надо смотреть не на уши.
Я гоню к Мальмезону и незадолго до полуночи останавливаюсь в нескольких сотнях метров от большого поместья.
— Держи мадемуазель на поводке, — говорю Жирному. — Игра становится очень деликатной!
И действительно, едва мы подошли к воротам, как к ним подскакивают два дога. При помощи моей знаменитой отмычки я открываю замок. Игра заключается в том, чтобы втолкнуть в поместье мадемуазель Жюли прежде, чем в нем поднимется тревога. Мамонт, с которым я поделился моим планом действий, шепчет, показывая на двух зверюг:
— Если они вырвутся, Сан-А, нам будет хреново.
— Внимание! — говорю. — Я сейчас приоткрою ворота. Приготовься втолкнуть к ним мадемуазель до того, как они поздороваются с нами зубами.
Так все и происходит. Берюрье прижимает молодую особу к себе. Я открываю створку, и Толстяк вталкивает суку в поместье.
— Дамы пожаловали! — игриво объявляет он. Догам не надо повторять дважды. Нужно видеть, какой прием они оказывают Жюли! Их носы так и ходят ходуном. Бедняжка не знает, как себя вести с этими господами.
Она бегает по кругу, там огрызнется, здесь лягнет, но чувствуется, что делает она все это без души. Она возражает только из стыдливости.
Берю, наблюдающий за сценой, толкает меня локтем.
— Суки, — говорит он, — такие же шлюхи, как бабы. Взгляни на эту.
Она же просто подыхает, как ей хочется, но строит из себя девственницу и мученицу, прежде чем раздать им пригласительные билеты.
Мы недолго ждем, потом три собаки уходят в тень парка. Наш черед действовать.
Согнувшись пополам, мы продвигаемся по лужайке, чтобы приглушить звук шагов. Я был прав, решив, что дом выглядит одинаково как ночью, так и днем.
В бледном лунном свете жилище консула ничуть не мрачнее, чем при солнечном. Всего в одном окне горит свет. Это то самое, в котором днем я видел белокурую даму.
Мне кажется, у нее бессонница.
Я делаю Толстяку знак подождать меня и обхожу вокруг дома. Все тики-так.
— Иди сюда, славный полицейский.
Он следует за мной. Я заметил низкую дверцу, служащую, очевидно, для загрузки угля. Она закрыта на ключ, но вы же знаете, как я расправляюсь с замками!
Мы спускаемся по полудюжине ступенек. Гигантский котел отопления окрашивает подвал слабым красным светом. Этого мало, чтобы ориентироваться, и я включаю мой карманный фонарик. Такие места редко бывают веселыми, но это особо мрачное.
Я принюхиваюсь, как охотничья собака.
— Что именно ты ищешь? — спрашивает Берю.
— Я и сам не знаю! Он пожимает плечами.
— Очень остроумно — рыбалка в темном подвале. Толстяк останавливается и вскрикивает от боли.
— Что с тобой?
— Какая-то гадость воткнулась мне в ногу, потому что я потерял один ботинок в парке.
Я предупредительно направляю луч фонаря на его копыта. Его носки черные. Он снимает один, и я вижу, что он весь в дырках, только на ноге это было незаметно. В пятку Берю воткнулся маленький блестящий предмет. Он его вытаскивает.
— Кнопка? — пытаюсь угадать я.
— Не совсем, — отвечает Берюрье и показывает мне пуговицу от воротничка.
Я издаю такое тихое восклицание, что оно остается неуслышанным.
— Это же пуговица от воротничка Морпьона!
— Ты уверен?
— В наше время только он носит целлулоидные воротнички. Знаешь, Берю, я тебе соврал, когда сказал, что не знаю, чего искать. Я ищу беднягу Морпьона. Я подозревал, что эти мерзавцы привезли его сюда!
— Чтобы устроить ему подлянку?
— Естественно.
— Значит, его труп должен быть где-то неподалеку. Мы начинаем лихорадочные поиски. Мне каждую секунду приходится просить Толстяка работать потише, потому что он шумит, как экскаватор.
Мы роемся в угле, в куче сломанных вещей, занимающей часть подвала, встряхиваем бочки: пусто.
— Вывод: нам не повезло, — говорит мой славный искатель, залитый пролетарским потом. — Если они убили твоего учителя, то закопали его в саду или…
Он указывает на топку котла отопления. Я киваю — Что будем делать теперь? — беспокоится Александр-Бенуа.
Вместо ответа я прохожу в маленький закуток, продолжающий погреб.
Это прачечная. Каменная ванна, насос, ржавая проволока для белья.
Смотрю в ванну. В нее наложили муки или… Трогаю: это известь. Да еще лучшего качества!
Я тыкаю в нее палкой, и она упирается в компактную массу. Тогда я начинаю быстро раздвигать известь лопаткой и нахожу труп, уже почти целиком сожженный негашеной известью.
— Ну вот мы и нашли твоего учителя! — шепчет Берю.
Глава 17
С такой уликой консул Алабании может иметь большие неприятности.
— Вызовем подкрепление? — спрашивает Толстяк. — Предупреждаю тебя, я без пушки.
Мне требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя. Попытка все сделать вдвоем была бы чистым безумием и могла бы испортить дело. К тому же, дойдя до этой стадии расследования, я должен проинформировать Старика.
— Сматываемся! — говорю я, что вызывает очевидную радость моего напарника.
Я заваливаю труп известью, и мы уходим тем же путем, которым пришли. Наш визит никого не разбудил. Свет в окне блондинки погас.
— А собака? — спрашивает Берю, когда мы уже подошли к воротам.
— Заберем ее после. Пусть потрахается.
На следующий день в кабинете Безволосого имеет место встреча на высшем уровне. Присутствуют в порядке важности: он и я.
Я уже сделал краткий доклад о происшедших событиях в их хронологическом порядке.
Он все выслушал, все усвоил, все рассмотрел.
— Решительно, — делает он вывод, — мы столкнулись с целой преступной шайкой. Не могу понять, как член дипломатического корпуса мог стать главарем банды!
— Таковы факты, — перебиваю его я. — Убийство следует за убийством…
Тут он перебивает меня:
— Ко мне приходил судмедэксперт. Япакса Данлхавви умерла естественной смертью. Не обнаружено никакого яда. У нее было больное сердце, вот и…
— Невероятно, — вздыхаю я.
— Вы же знаете нашего эксперта: он никогда не делает скоропалительных выводов. Если он утверждает, что девушка умерла естественной смертью, мы можем ему верить.
— И все-таки согласитесь, патрон, что совпадение очень странное.
Девушка умирает через несколько часов после того, как ее пытались убить. И вы хотите, чтобы у меня не было никаких задних мыслей?
— Возможно, ее убило сильное волнение, вызванное покушением?
— Если это объяснение кажется вам достоверным, значит, так оно и есть, — говорю я с настолько фальшивым невинным видом, что это заметил бы даже слепоглухонемой.
— Вернемся к нашим баранам, — блеет Безволосый. — Видите ли, Сан-Антонио, я полагаю, что в ближайшее время не нужно принимать никаких решительных мер. Вы, несомненно, были правы, решив, что эти мерзавцы готовят какую-то масштабную операцию. Слишком поспешные действия с нашей стороны могли бы все испортить. Поставим сеть и…
С ума сойти! Боюсь, в эту сеть, которую ему так хочется поставить, мы сможем поймать только сквозняки, и то при условии, что они будут не очень большими.
— Я прикажу установить наблюдение за консульством и поместьем консула. А вы возвращайтесь на ваше рабочее место и смотрите в оба. Вы сказали, что должны везти его превосходительство на прием?
— Кажется. Секретарь сказал — официальный прием.
— Я проверю, — говорит Старик. — Важно следить за всеми перемещениями консула. Мы должны быть готовы ко всему…
Я поднимаю руку, как школьник, просящий разрешения выйти.
— Да? — спрашивает Старик.
— По-моему, патрон, мы добьемся лучших результатов, взяв разом, секретаря, телохранителя, блондинку и, может быть, самого консула тоже. Их будет легко расколоть теперь, когда мы можем ткнуть их мордой в труп Морпьона! Месье Голая Черепушка слегка стукает кулаком по столу.
— Сделаем так, как решил я. Повторяю еще раз: расследование в дипломатических кругах требует от нас самих большой дипломатичности.
— Вы собираетесь миндальничать с дипломатами, которые убили честного учителя, а потом залили его труп известью?
Он встает, — Простите, Сан-Антонио, у меня важная встреча.
Как бы мне хотелось устроить встречу его задницы с моим ботинком сорок второго размера, но, боюсь, в конторе это не оценят.
В таких случаях остается только пойти проветрить легкие и промочить горло.
Я ухожу.
День проходит спокойно. Я чешу: правую ногу, шею, левую щеку и левую ягодицу, правое ухо, нос, затылок и веки Пино. Бедный больной терпеливо сносит свою беду. За ним хорошо ухаживают. Он тут звезда.
Я осторожно сообщаю ему о смерти его бывшей секретарши, но Пинюш умеет мужественно принимать плохие новости, не касающиеся его напрямую.
— Бедная Япакса, — говорит он вместо надгробной речи, — она была милой и почти не ошибалась, когда печатала на машинке.
— Она жаловалась на сердце, когда работала у тебя? Он размышляет.
— Вроде нет, хотя… Погоди, я помню, что однажды вечером, когда мы вышли из бюро, она увидела дорожную аварию и чуть не упала в обморок. Мне пришлось отвести ее к врачу, который дал ей…
— Последнее причастие?
— Нет! Какое-то сердечное лекарство. Правда, многие женщины падают в обморок, увидев автокатастрофу.
Я оставляю больного, пообещав, что в ближайшее время приду для общего отчета.
Прежде чем отправиться “на работу”, я провожу со знаменитым Берюрье поучительную беседу.
— Слушай, Толстяк, сегодня вечером я играю в орлянку моей карьерой, — говорю я ему. — Если выиграю, все О'кей, если нет, мне придется искать место ночного сторожа на Шпицбергене, где ночь длится шесть месяцев. Я рассчитываю на твою дружбу, твою безграничную храбрость, профессионализм, на твою находчивость и инициативность…
Он энергичным жестом отметает мои комплименты.
— От ласк собаки появляются блохи! — отрезает Людоед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15