— Осталась от солянки, которую я ел на обед, — объясняет он. — Она такая большая, что я не осилил ее сразу.
Я толкаю его локтем. Жалюзи на этаже, занимаемом консульством, только что поднялись.
— Кажется, сработало! — хохочет Берю.
Действительно, в окне появляется Пино. Издалека я вижу, как он отбивает молотком с острым концом старую замазку, чтобы освободить края стекла. Он работает прилежно. Стоя на стуле, Пинюш изображает из себя дятла. Несмотря на шум уличного движения, до нас доносятся звуки ударов молотка.
Подготовив раму, Пинюш слезает со стула, чтобы вырезать стекло, и исчезает из нашего поля зрения. Как он долго! Надеюсь, он не теряет время зря. Пинюш, конечно, глуповат, но, когда надо, у него орлиный взгляд. От него ничто не ускользает.
Проходит довольно много времени, и вот он снова залезает на стул, держа в руках вырезанное стекло. Он наклоняется, чтобы вставить его в раму, но тут теряет равновесие, выпускает стекло, которое падает вниз, машет руками и валится через подоконник. Берю и я одновременно издаем крик горечи, бессилия и отчаяния. Он получает свободный полет без парашюта с высоты четвертого этажа. Прощай, Пино! Бедняга жалко крутится в воздухе. Толпа внизу испуганно кричит. Я закрываю глаза, отказываясь верить в очевидное. Я хочу абстрагироваться от этой жестокой реальности, чтобы не видеть, как умрет Пино, не слышать жуткий звук удара его тела об асфальт.
Когда я раскрываю моргалы, темная масса на земле уже окружена толпой, жаждущей сильных эмоций. Берю бросается, вперед как сумасшедший. Хотите верьте, хотите нет (если не верите, идите к дьяволу), но ноги у меня совершенно ватные. Я их больше не чувствую. Я кладу голову на руль. Если бы я мог заплакать! Пинюш! Мой славный Пинюш… Такой конец! И все по моему приказу! Я остаюсь некоторое время в прострации. Возвращается Берюрье.
— Умер, — говорит он. — Погиб на месте… Меня охватывает страшный холод, близкий к абсолютному нулю.
— Не может быть, — с трудом выговариваю я.
— Увы, — бормочет Жирдяй. — Что касается Пинюша, думаю, у него сломано плечо.
Я всматриваюсь в физиономию Толстяка.
— Как это?
— Он упал на постового полицейского. Бедняга погиб на месте. К счастью для Пинюша, это самортизировало удар. После этого никто не скажет, что в полиции нет взаимовыручки.
— Ты говоришь, Пино спасен?
— Плечо, я же тебе сказал… Он даже не потерял сознания… Что будем делать?
— Пока ничего, — отвечаю я. — Пусть дела идут своим путем.
— Ну ты даешь!
— Районный комиссариат начнет расследование, это нормально. Мы с ними свяжемся. Нам надо оставаться в тени, Толстяк.
— А Пино?
— Вон “скорая”. Его отвезут в больницу, а мы навестим его там.
— Как хочешь, — ворчит Жирдяй, — но ты меня не переубедишь, что он упал сам по себе, без посторонней помощи.
— На первый взгляд это именно так. Пино был один на стуле, когда упал.
— Бедняга стареет, — соглашается мой доблестный помощник.
Глава 4
— Перелом левой лопатки, перелом левой лодыжки, перелом большого пальца правой руки, вывих левого запястья и трещина таза, — перечисляет дежурный врач.
— Бедняга Пино отделался легким испугом, — радуется Берю.
— Сколько времени вам понадобится, чтобы починить этого месье? спрашиваю я врача.
— Не меньше двух месяцев.
— С ним можно поговорить?
— Можно. Ему как раз закончили накладывать гипс. Мы входим в четырехместную палату. Пинюш занимает кровать в глубине. Он похож на километровый дорожный столбик, на котором еще не написали расстояние.
Он немного бледен. Заметив нас, он улыбается под усами.
— Вы не нашли мою челюсть? — шепелявит он. — Я потерял ее при падении, и она должна была остаться на тротуаре.
Когда он говорит без своих туфтовых клыков, то звук, как из пустого пульверизатора.
— Если подойдет моя, могу тебе ее одолжить, — уверяет добрая душа Берюрье, — но при твоей крысиной морде она будет тебе велика!
Пино слабо протестует и говорит, что предпочитает иметь крысиную морду, чем свиное рыло. Поблагодарив Берю за предложение, он советует ему засунуть его челюсть в ту часть его тела, которая на первый взгляд кажется совершенно неподходящей для этого.
Я говорю это для того, чтобы вы поняли: несмотря на падение, старикан в форме.
— Что случилось, Пинюш? — вовремя перебиваю я его.
— Ты не можешь почесать мне ухо? — спрашивает пострадавший, который, напомню, временно лишен возможности пользоваться конечностями.
Я выполняю его просьбу. Довольный, он прочищает горло.
— Не могу вам сказать, что со мной произошло, потому что ничего не заметил.
— Как это?
— Я стоял на стуле, а потом вдруг упал. Мне показалось, что стул пошатнулся, но рядом со мной никого не было.
— Ты был в комнате один?
— Нет, с лакеем. Но этот парень стоял минимум в двух метрах от меня.
— Как тебя встретили в консульстве?
— Хорошо. Я позвонил в служебную дверь. Мне открыл слуга. Я сказал, что пришел заменить стекло… — Он останавливается, кривится и спрашивает:
— Вас не затруднит вырвать у меня из носа волос? Мне хочется чихнуть.
Деликатную просьбу выполняет Толстяк, большой специалист в данном вопросе. Его толстые пальцы залезают в ноздрю Пинюша, ногти с широким слоем грязи под ними хватают волосок и выдирают его. Берю потрясает своим трофеем в бледном больничном свете — Не тот, — протестует Пино, — ну да ладно.. Чтобы разговаривать с ним, нужно иметь ангельское терпение. Без штопора и вазелина Пино не родит.
— Ладно, — говорю, — ты сказал, что пришел заменить стекло. Что было дальше?
— Дальше? Слуга впустил меня в коридор и попросил подождать. Он пошел доложить обо мне одному типу, разговаривавшему по телефону в соседней комнате. Думаю, что был секретарь. Парень говорил громко.
Когда он закончил, лакей ввел его в курс дела Он вышел. Молодой брюнет с бледной физией, весь в черном. Спросил, кто меня вызвал. Я ответил так, как ты мне велел: я только рабочий, начальник приказал, и я пришел. “Может, я ошибся этажом?” — добавил я.
Пино опять замолкает. Он никогда не может дать отчет о проделанной работе, не сделав дюжину остановок.
— Будьте добры, почешите мне лоб, — просит он.
Я чешу. Берю усмехается:
— Надеюсь, ты не вшивый, иначе я отваливаю!
— Что дальше, Пино?
— Тип в черном как будто заколебался, потом повел меня в комнату с закрытыми ставнями.
— Что она из себя представляет?
— Кабинет. Большое бюро с резьбой, мебель в стиле Луи Девятнадцатого и все такое… На месте разбитого стекла картон.
— Ты заметил что-нибудь необычное?
— Все было в порядке. Но одна вещь меня удивила…
— Какая?
— На министерском бюро лежала шаль. Большая такая шаль с бахромой.
Она была расстелена на столе… Это выглядело странно.
— И все?
— Нет, подожди. Под тем же самым бюро из ковра вырезаны несколько кусочков и в этом месте виден пол.
— Интересно, — замечаю я.
— Ты так считаешь? — удивляется Берюрье.
— Еще бы! Предположи на секунду, что стрелок из дома напротив выпустил очередь по тому, кто сидел за столом.
— Ну и что?
— Возможно, часть пуль попала в бюро. Так же возможно, что жертва упала со стула и запачкала кровью ковер.
— Неплохое рассуждение, — оценивает Толстяк, охотно воздающий Цезарю то, что причитается его консьержке. — У тебя сегодня здорово работают мозги. Не хочу тебя хвалить, но ты в отличной форме.
Эта похвала идет прямо мне в сердце.
Мы прощаемся с дражайшим Пинюшем в тот момент, когда он начинает чувствовать зуд в заднице.
Комиссар отсутствует, но его секретарь принимает нас со всем почтением, подобающим нашему рангу. Это маленький человечек, близорукий и образованный, если судить по полоскам на его галстуке.
— А! — говорит он. — Дело стекольщика? Банальный инцидент, ставший увы! — причиной смерти одного из наших ажанов.
— Вы допросили персонал консульства Алабании?
— Слугу, находившегося в комнате. Стекольщик был человек уже немолодой, довольно неловкий. Он встал на ненадежный стул, чтобы заменить стекло. Ножка стула сломалась под его весом, и этот болван вылетел из окна.
— Вы видели этот стул?
— Да. Стул эпохи Наполеона Третьего, черного дерева, с перламутровыми инкрустациями. Было безумием вставать на столь хрупкую вещь.
По-моему, секретарь комиссара несколько манерничает, а?
— Обычно, — продолжает он, — стекольщики пользуются стремянками.
— А он какой-то хренотой, — смеется Толстяк, на которого изысканность выражений и манер нашего собеседника не производит никакого впечатления.
Он хлопает меня по спине:
— Вывод: это просто несчастный случай. Я морщусь.
— Твой вывод несколько поспешен, Берю. Беру телефон и звоню в больницу, где лежит Пино. Медсестра справляется о моих желаниях, и я умоляю ее сходить спросить Пинюша, как выглядел стул, на который он вставал. Она, кажется, удивлена, но мое звание комиссара полиции и мой бархатный голос кладут конец ее колебаниям, и она идет к раненому.
— Ты прям как святой Фома, — хихикает Жирный. Через две минуты медсестра возвращается и передает, что Пино залез на кухонный стул, любезно принесенный слугой консульства. Довольный, я кладу трубку. У Берю, позволившего себе взять отводной наушник, морда напоминает сушащееся после стирки бельишко бедняка.
— Как ты догадался?
— Пино слишком осторожен, чтобы доверить свою жизнь стулу эпохи Наполеона Третьего, — говорю я.
— Что это значит?
— Что парни из консульства столкнули его и пожертвовали ножкой антикварного стула, чтобы подкрепить версию о несчастном случае.
Возвращается секретарь, любезно предоставивший нам в полное пользование телефон.
— Что-то не так, господин комиссар?
— Наоборот, — отвечаю. — Лучше и быть не может.
В машине Берю задает мне не дающий ему покоя вопрос:
— Согласен, это инсценировка, но как они могли выбросить Пинюша из окна, если слуга находился в двух метрах от него?
— Стул стоял на ковре, и слуге было достаточно дернуть ковер за край. Или сзади незаметно подкрался кто-то еще… Возможностей полно.
— А как по-твоему, почему они захотели избавиться от папаши Пинюша?
— Потому что никто в консульстве не вызывал стекольщика. Его приход показался им более чем подозрительным. Мое объяснение не полностью удовлетворяет Бугая.
— Это не выход. Кокнув его, они только усложняли дело, подумай сам. Это усиливало наши подозрения и давало полиции официальный повод посетить помещения консульства.
Аргумент меня поражает. То, что говорит Толстяк, совсем неглупо. В конце концов, чем они рисковали, позволив заменить стекло? Стоило ли из-за этого идти на убийство?
— Ты при пушке, Толстяк?
— Да, она в кобуре. А что?
— Ты нанесешь официальный визит в консульство.
— Ладно. А что я скажу алабанцам?
— Что ты полицейский, которому поручено провести дополнительное расследование, потому что стекольщик пришел в себя и заявил, что его столкнули. Посмотришь, как они среагируют…
Толстяк веселится.
— Ага.
— Не дрейфишь?
Он вмиг становится фиолетовым и злым.
— Слушай, Сан-А, ты когда-нибудь видел, чтоб я мандражировал? Дай мне только свободу рук, и, можешь поверить, они расскажут мне столько, что хватит на всю первую страницу “Паризьен либере”!
— Ты все-таки не слишком там расходись, Берю, ладно?
— Я очень ловкий человек. Тебе об этом расскажут все дамы.
— И главное, не намекай им на возможно имевшую место пальбу.
— Нет, честное слово, ты принимаешь меня за последнего идиота! возмущается мой доблестный помощник. — Я знаю свою работу. Ты мог бы уже давно это заметить!
Глава 5
— Я вам не помешал, месье Морпьон?
Кажется, я впервые назвал учителя его прозвищем вслух. Я прикусываю губу, но Мопюи даже глазом не моргнул. Он привык.
— Нисколько, мой юный друг.
— Вы были дома, когда стекольщик…
— Да, но, увы, не у окна. Я услышал глухой удар, крики и гул толпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15