Я ее интриговал, она догадывалась, что я не такой человек, как все… и случайно нашла булавку своего брата… А я…
А я ее подло убил, потому что все эти сволочи стараются перехитрить друг друга, а меня держат за шута. Я убил простую девушку, искавшую своего брата; девушку, которая мне нравилась…
— Вы выглядите очень меланхоличным, — говорит Кристия Бункс. — Это жизнь наводит на вас грусть? Успокойтесь, ей осталось недолго досаждать вам.
Я смотрю на нее, на мой шпалер в ее руке.
— Ах да, — говорю, — с этими взаимными откровениями я совсем забыл о ситуации. Я должен был догадаться, что вы оставили себе эту машинку не затем, чтобы положить ее под стекло вместе с букетиком цветов.
— Все острите?
— Приходится, — вздыхаю я. — Это единственное утешение, которое мне осталось.
— Вас пугает смерть?
— Совсем немного. Мы с ней давние приятели.
— В таком случае она, надеюсь, будет рада встрече с вами, — замечает она.
Я вижу, как ее рука поднимается, ствол оружия останавливается на уровне моего лица. Она закрывает левый глаз. Лицо напрягается…
Палец медленно нажимает на спусковой крючок. А я его знаю — он более чувствителен, чем артист. Достаточно его только коснуться, и полетит ливень маслин.
Я вдруг понимаю, что разницы между мной и трупом практически не существует.
Я пристально смотрю на нее.
— Подождите секунду, Кристия, — прошу я как можно более чистым голосом, а в подобных случаях говорить чистым голосом ой как непросто!
Она открывает зажмуренный глаз.
— Хотите мне еще что-то сказать?
— Вернее, задать последний вопрос.
— Слушаю.
— Так ли уж необходимо меня убивать? Могу вам признаться, что лично я устал от всего этого и если бы был по другую сторону пистолета, то оставил бы вас в живых.
— Ну разумеется, — усмехается она. — У легавых нежная душа, это всем известно. — Она усмехается снова. — Но я не легавая.
— Да, Кристия, и ваша душа так же нежна, как бордюрный камень. Впрочем, вы уже доказали это в Канне, приказав убить ту девушку и преследуя ее даже в клинике, где она якобы агонизировала… Кстати, а почему вы так хотели ее убить? Что такого опасного для вас она знала?
Красотка усмехается.
— Что она знала?.. Что знала? То, что я не Кристия Бункс, всего-навсего!
Глава 6
Я совершенно обалдел, как мешком по голове шарахнутый; для полного одурения не хватает порции рома. Хотя я могу ее попросить в качестве приговоренного к смерти.
Девочка, кажется, совершенно не расположена продолжать беседу. На этот раз я таки получу право на похоронный марш, венки и деревянный макинтош… Может, еще на медаль (посмертно)… Моя славная матушка Фелиси положит мою фотографию под стекло…
До свидания, дамы и господа! Тушите свет… Скоро я получу особое освещение: четыре свечки, по одной на каждом углу надгробной плиты.
Она спускает курок, и в то же мгновение я отскакиваю в сторону. Пуля бьет меня в лоб по касательной и улетает в дверцу гардероба. Я оглушен ударом… Ничего не вижу… По моей спине пробегает дрожь. Я больше не могу реагировать… В черепушке противно звонят колокольчики… Глаза застилает туман. Мне полная хана!
Свистит новая пуля. Услышав этот звук, я говорю себе: на этот раз, малыш, ты точно перейдешь в разряд холодного мяса.
Я удивляюсь, что ничего не чувствую… Открываю зенки и вижу: малышка Кристия держится обеими руками за грудь и шатается… Выпучивает глаза… На ее губах выступает розовая пена. Она делает шаг, второй и валится на паркет, лицом в свои белые трусы!
В дверях я вижу толстяка Берюрье. Его рубашка вылезла из штанов, шляпа набекрень, галстук развязан, на щеках пот, в руке дымящийся револьвер…
— Кажется, я появился, как солнышко, — говорит он.
— Даже лучше, — отвечаю. — Как Господь Бог! Он дует в ствол своего не перестающего дымить шпалера, словно ковбой из “Нападения на форт Хендерсон”.
— Я думал, что потерял тебя, — рассказывает он. — Я все время спрашивал у прохожих. Хорошо еще, что я узнал тебя за рулем “ланчии”! Еще хорошо, что такая машина не остается незамеченной, особенно если чешет по Парижу на ста тридцати в час! Я приехал сюда и увидел перед дверью тачку Плюме… А кто эти люди? — спрашивает он. — Я хоть правильно сделал, что шлепнул девку?
— Ты сделал правильно! Очень правильно… Я предпочитаю/чтобы на тот свет отправилась она, а не я. Вполне естественное желание, а?
— Точно! — соглашается он, подтягивая привычным жестом штаны.
— А потом, девицам в этой истории со мной не везет, — добавляю я.
— Похоже на то…
Он указывает на Дмитрия, лежащего по-прежнему без сознания.
— А с этим что случилось? Поскользнулся на апельсиновой корке или испугался волка-оборотня?
— Хук левой плюс примочка парижским ботинком, — отвечаю. — Он скоро очухается.
— А кто этот малый? Я пожимаю плечами:
— Жертва любви!
— И че мне с ним делать?
— Набери в кувшин воды и вылей ему на морду!
Дмитрий приходит в себя… Берюрье выплескивает на него новую порцию воды, от чего он фыркает.
— Ну что, лучше? — спрашиваю я.
Он утвердительно кивает.
— Веди себя спокойно, Дмитрий, а то с тобой произойдет то же, что с твоей телкой. Посмотри, на что она похожа…
Он смотрит… Происходящая в нем перемена поражает меня. Его лицо искажается, краснеет, потом зеленеет; глаз закатываются, и, наконец, он разражается бесконечным громким взрывом безумного хохота.
— Чокнулся! — замечает Берюрье, с которым такое никогда не случится.
Я смотрю на парня и соглашаюсь с ним.
— Пожалуй.
Я в нерешительности.
— Дмитрий, — зову я, тряся его за руку.
Он не реагирует. Точно свихнулся. Одиночное заключение, любовный вихрь, удар ботинком по чайнику и вид мертвой возлюбленной подействовали на его рассудок.
— Слушай, парень, — говорю я, — я сделаю тебе подарок… в память одной девушки, которую мы оба знали. Ее звали Рашель. Я оставлю тебя здесь, из первого же бистро позвоню патрону и скажу, где ты. Это займет минут двадцать. Если захочешь-смоешься. Нет — пеняй на себя, вернешься туда, откуда вышел. Уходим, — говорю я Берюрье.
Он стоит, уставившись на меня.
— Ты это серьезно?
— Серьезней некуда… Тебе не понять…
Минут пять мы ищем тошниловку, наконец находим ее на главной улице. Патрон поднимает полотняный навес рычажком… Погода хорошая, жизнь прекрасна…
— Два рома, хозяин! Он послушно повторяет:
— Два рома.
— У вас есть телефон?
— В глубине зала, справа…
Полчаса спустя, когда мы садимся в тачку Берюрье, мимо проезжает черная машина, в которой сидят четверо мужчин.
Красный свет заставляет ее остановиться рядом с нами.
На заднем сиденье я узнаю два знакомых лица: Дмитрий и Анастасьев.
Дмитрий по-прежнему мрачен и потерян. Анастасьев замечает меня и машет рукой…
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Эта история, полная недоразумений, неверных шагов, неизвестности и трупов, вконец расшатала мои нервы.
Меня так все достало, что я попросил у Старика отпуск, а у него не хватило смелости отказать мне.
Я решил отдохнуть на природе. У Фелиси как раз есть родня, живущая в департаменте Йонны. Йонна — река, полная рыбы, а я не знаю лучшего лекарства от нервов, чем рыбалка…
И вот неделю спустя я сижу на складном стульчике, в соломенной шляпе на кумполе, с удочкой в руке, и смотрю на ярко-красный поплавок.
Время от времени поплавок вздрагивает, словно не решаясь нырнуть, потом замирает… Если червяка обхаживает не карп, то я — архиепископ Кентерберийский. Я этого гада не упущу…
Все мое внимание сосредоточено на красном поплавке, который в моих глазах сухопутного млекопитающего представляет волнение глубин.
— Это карп, — шепчет голос за моей спиной. Я бросаю быстрый взгляд через плечо. Позади меня стоит рыбак в брезентовой куртке, с ведерком в руке и удочкой в другой.
— Точно! — соглашаюсь я.
И высоко подскакиваю, потому что узнал этого типа. Я вмиг забываю про своего карпа.
— Не может быть, месье Бразин! Разве советские дипломаты ловят рыбу?
Он смеется.
— Месье Сан-Антонио, а разве комиссары Секретной службы ловят рыбу?
Он садится рядом со мной.
— Я прихожу в себя после волнений, милейший месье Бразин… Вы с вашими комбинациями вымотали мне все нервы.
Он пожимает плечами.
— Не говорите так, мой дорогой друг. Мы оба занимаемся работой, при которой надо подчиняться, не пытаясь понять. Вы, французы, слишком много думаете… Это плохо.
— Ну знаете! — взрываюсь я. — Вы что, не могли свести свои счеты с Бунксами напрямую? И вообще, как такой капиталист, как Бункс, стал сотрудничать с коммунистической страной? Из-за денег?
— Да, и из-за любви…
— Ну рассказывайте, разве не видно, что я подыхаю от любопытства. Он улыбается.
— Красивые девушки — идеальные шпионки. Они умеют оказывать влияние на мужчин, даже на самых богатых. Я все понял.
— Кристия не была дочерью Бункса, да?
— Если бы вы провели в Германии более тщательное расследование, то узнали бы, что Бункс совсем недавно купил имение во Фрейденштадте. Еще вы узнали бы, что у него никогда не было дочери… Но он человек с принципами… стыдливый человек… Он выдавал Кристию за свою дочь, чтобы сохранить внешние приличия.
— А сын?
— Ах, сын… Его было необходимо… нейтрализовать, потому что он осуждал связь отца и его отношения с нами!
— А что с ним стало? Бразин улыбается.
— Он покоится в фамильном склепе.
— Не понял.
— Все очень просто: вы вернули его семье… они его похоронили, что обычно делают с мертвыми…
— Все равно не понимаю, — говорю я.
— Тогда зачем вы столько думаете? Послушайте, комиссар, это нашими стараниями вы узнали, что в Орлеане есть труп, подходящий под ваши требования. Это был труп Карла Бункса.
От изумления я чуть не начинаю пускать пузыри, как новорожденный.
Так, значит, я притащил к старику Бунксу его сына, которого мы так старались сделать похожим на Дмитрия!
— Ну вы сильны! — говорю. — А я — идиот, юродивый…
— Не надо самокритики… Вы действовали хорошо, комиссар. Доказательство тому то, что вы единственный, кто понял, что происходит.
— Зачем столько сложностей, если Кристия играла на вашей стороне?
— Она начала свою игру. Она была слишком честолюбивой.
— Если бы я знал…
— Мы тоже, комиссар, если бы мы знали. Если бы мы знали, что Кристия и Дмитрий любовники; что Дмитрий ведет двойную игру, выдавая себя за Бункса в немецком посольстве… Если бы мы знали, что он у вас… что… Но мы всего этого не знали. И вы, и я — люди, ищущие правду… Частичку правды.
Он берет меня за руку.
— Где ваш поплавок?
Я смотрю на гладкую поверхность Йонны… Тяну удочку. Она Не поддается.
— Должно быть, отличный экземпляр, — шепчет Бразин, у которого горят глаза.
Я вытягиваю леску. На крючке висит грязный сапог. Мы разражаемся хохотом.
— Вот видите, Бразин, если день несчастливый, то как ни старайся, а все равно ничего не получится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
А я ее подло убил, потому что все эти сволочи стараются перехитрить друг друга, а меня держат за шута. Я убил простую девушку, искавшую своего брата; девушку, которая мне нравилась…
— Вы выглядите очень меланхоличным, — говорит Кристия Бункс. — Это жизнь наводит на вас грусть? Успокойтесь, ей осталось недолго досаждать вам.
Я смотрю на нее, на мой шпалер в ее руке.
— Ах да, — говорю, — с этими взаимными откровениями я совсем забыл о ситуации. Я должен был догадаться, что вы оставили себе эту машинку не затем, чтобы положить ее под стекло вместе с букетиком цветов.
— Все острите?
— Приходится, — вздыхаю я. — Это единственное утешение, которое мне осталось.
— Вас пугает смерть?
— Совсем немного. Мы с ней давние приятели.
— В таком случае она, надеюсь, будет рада встрече с вами, — замечает она.
Я вижу, как ее рука поднимается, ствол оружия останавливается на уровне моего лица. Она закрывает левый глаз. Лицо напрягается…
Палец медленно нажимает на спусковой крючок. А я его знаю — он более чувствителен, чем артист. Достаточно его только коснуться, и полетит ливень маслин.
Я вдруг понимаю, что разницы между мной и трупом практически не существует.
Я пристально смотрю на нее.
— Подождите секунду, Кристия, — прошу я как можно более чистым голосом, а в подобных случаях говорить чистым голосом ой как непросто!
Она открывает зажмуренный глаз.
— Хотите мне еще что-то сказать?
— Вернее, задать последний вопрос.
— Слушаю.
— Так ли уж необходимо меня убивать? Могу вам признаться, что лично я устал от всего этого и если бы был по другую сторону пистолета, то оставил бы вас в живых.
— Ну разумеется, — усмехается она. — У легавых нежная душа, это всем известно. — Она усмехается снова. — Но я не легавая.
— Да, Кристия, и ваша душа так же нежна, как бордюрный камень. Впрочем, вы уже доказали это в Канне, приказав убить ту девушку и преследуя ее даже в клинике, где она якобы агонизировала… Кстати, а почему вы так хотели ее убить? Что такого опасного для вас она знала?
Красотка усмехается.
— Что она знала?.. Что знала? То, что я не Кристия Бункс, всего-навсего!
Глава 6
Я совершенно обалдел, как мешком по голове шарахнутый; для полного одурения не хватает порции рома. Хотя я могу ее попросить в качестве приговоренного к смерти.
Девочка, кажется, совершенно не расположена продолжать беседу. На этот раз я таки получу право на похоронный марш, венки и деревянный макинтош… Может, еще на медаль (посмертно)… Моя славная матушка Фелиси положит мою фотографию под стекло…
До свидания, дамы и господа! Тушите свет… Скоро я получу особое освещение: четыре свечки, по одной на каждом углу надгробной плиты.
Она спускает курок, и в то же мгновение я отскакиваю в сторону. Пуля бьет меня в лоб по касательной и улетает в дверцу гардероба. Я оглушен ударом… Ничего не вижу… По моей спине пробегает дрожь. Я больше не могу реагировать… В черепушке противно звонят колокольчики… Глаза застилает туман. Мне полная хана!
Свистит новая пуля. Услышав этот звук, я говорю себе: на этот раз, малыш, ты точно перейдешь в разряд холодного мяса.
Я удивляюсь, что ничего не чувствую… Открываю зенки и вижу: малышка Кристия держится обеими руками за грудь и шатается… Выпучивает глаза… На ее губах выступает розовая пена. Она делает шаг, второй и валится на паркет, лицом в свои белые трусы!
В дверях я вижу толстяка Берюрье. Его рубашка вылезла из штанов, шляпа набекрень, галстук развязан, на щеках пот, в руке дымящийся револьвер…
— Кажется, я появился, как солнышко, — говорит он.
— Даже лучше, — отвечаю. — Как Господь Бог! Он дует в ствол своего не перестающего дымить шпалера, словно ковбой из “Нападения на форт Хендерсон”.
— Я думал, что потерял тебя, — рассказывает он. — Я все время спрашивал у прохожих. Хорошо еще, что я узнал тебя за рулем “ланчии”! Еще хорошо, что такая машина не остается незамеченной, особенно если чешет по Парижу на ста тридцати в час! Я приехал сюда и увидел перед дверью тачку Плюме… А кто эти люди? — спрашивает он. — Я хоть правильно сделал, что шлепнул девку?
— Ты сделал правильно! Очень правильно… Я предпочитаю/чтобы на тот свет отправилась она, а не я. Вполне естественное желание, а?
— Точно! — соглашается он, подтягивая привычным жестом штаны.
— А потом, девицам в этой истории со мной не везет, — добавляю я.
— Похоже на то…
Он указывает на Дмитрия, лежащего по-прежнему без сознания.
— А с этим что случилось? Поскользнулся на апельсиновой корке или испугался волка-оборотня?
— Хук левой плюс примочка парижским ботинком, — отвечаю. — Он скоро очухается.
— А кто этот малый? Я пожимаю плечами:
— Жертва любви!
— И че мне с ним делать?
— Набери в кувшин воды и вылей ему на морду!
Дмитрий приходит в себя… Берюрье выплескивает на него новую порцию воды, от чего он фыркает.
— Ну что, лучше? — спрашиваю я.
Он утвердительно кивает.
— Веди себя спокойно, Дмитрий, а то с тобой произойдет то же, что с твоей телкой. Посмотри, на что она похожа…
Он смотрит… Происходящая в нем перемена поражает меня. Его лицо искажается, краснеет, потом зеленеет; глаз закатываются, и, наконец, он разражается бесконечным громким взрывом безумного хохота.
— Чокнулся! — замечает Берюрье, с которым такое никогда не случится.
Я смотрю на парня и соглашаюсь с ним.
— Пожалуй.
Я в нерешительности.
— Дмитрий, — зову я, тряся его за руку.
Он не реагирует. Точно свихнулся. Одиночное заключение, любовный вихрь, удар ботинком по чайнику и вид мертвой возлюбленной подействовали на его рассудок.
— Слушай, парень, — говорю я, — я сделаю тебе подарок… в память одной девушки, которую мы оба знали. Ее звали Рашель. Я оставлю тебя здесь, из первого же бистро позвоню патрону и скажу, где ты. Это займет минут двадцать. Если захочешь-смоешься. Нет — пеняй на себя, вернешься туда, откуда вышел. Уходим, — говорю я Берюрье.
Он стоит, уставившись на меня.
— Ты это серьезно?
— Серьезней некуда… Тебе не понять…
Минут пять мы ищем тошниловку, наконец находим ее на главной улице. Патрон поднимает полотняный навес рычажком… Погода хорошая, жизнь прекрасна…
— Два рома, хозяин! Он послушно повторяет:
— Два рома.
— У вас есть телефон?
— В глубине зала, справа…
Полчаса спустя, когда мы садимся в тачку Берюрье, мимо проезжает черная машина, в которой сидят четверо мужчин.
Красный свет заставляет ее остановиться рядом с нами.
На заднем сиденье я узнаю два знакомых лица: Дмитрий и Анастасьев.
Дмитрий по-прежнему мрачен и потерян. Анастасьев замечает меня и машет рукой…
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Эта история, полная недоразумений, неверных шагов, неизвестности и трупов, вконец расшатала мои нервы.
Меня так все достало, что я попросил у Старика отпуск, а у него не хватило смелости отказать мне.
Я решил отдохнуть на природе. У Фелиси как раз есть родня, живущая в департаменте Йонны. Йонна — река, полная рыбы, а я не знаю лучшего лекарства от нервов, чем рыбалка…
И вот неделю спустя я сижу на складном стульчике, в соломенной шляпе на кумполе, с удочкой в руке, и смотрю на ярко-красный поплавок.
Время от времени поплавок вздрагивает, словно не решаясь нырнуть, потом замирает… Если червяка обхаживает не карп, то я — архиепископ Кентерберийский. Я этого гада не упущу…
Все мое внимание сосредоточено на красном поплавке, который в моих глазах сухопутного млекопитающего представляет волнение глубин.
— Это карп, — шепчет голос за моей спиной. Я бросаю быстрый взгляд через плечо. Позади меня стоит рыбак в брезентовой куртке, с ведерком в руке и удочкой в другой.
— Точно! — соглашаюсь я.
И высоко подскакиваю, потому что узнал этого типа. Я вмиг забываю про своего карпа.
— Не может быть, месье Бразин! Разве советские дипломаты ловят рыбу?
Он смеется.
— Месье Сан-Антонио, а разве комиссары Секретной службы ловят рыбу?
Он садится рядом со мной.
— Я прихожу в себя после волнений, милейший месье Бразин… Вы с вашими комбинациями вымотали мне все нервы.
Он пожимает плечами.
— Не говорите так, мой дорогой друг. Мы оба занимаемся работой, при которой надо подчиняться, не пытаясь понять. Вы, французы, слишком много думаете… Это плохо.
— Ну знаете! — взрываюсь я. — Вы что, не могли свести свои счеты с Бунксами напрямую? И вообще, как такой капиталист, как Бункс, стал сотрудничать с коммунистической страной? Из-за денег?
— Да, и из-за любви…
— Ну рассказывайте, разве не видно, что я подыхаю от любопытства. Он улыбается.
— Красивые девушки — идеальные шпионки. Они умеют оказывать влияние на мужчин, даже на самых богатых. Я все понял.
— Кристия не была дочерью Бункса, да?
— Если бы вы провели в Германии более тщательное расследование, то узнали бы, что Бункс совсем недавно купил имение во Фрейденштадте. Еще вы узнали бы, что у него никогда не было дочери… Но он человек с принципами… стыдливый человек… Он выдавал Кристию за свою дочь, чтобы сохранить внешние приличия.
— А сын?
— Ах, сын… Его было необходимо… нейтрализовать, потому что он осуждал связь отца и его отношения с нами!
— А что с ним стало? Бразин улыбается.
— Он покоится в фамильном склепе.
— Не понял.
— Все очень просто: вы вернули его семье… они его похоронили, что обычно делают с мертвыми…
— Все равно не понимаю, — говорю я.
— Тогда зачем вы столько думаете? Послушайте, комиссар, это нашими стараниями вы узнали, что в Орлеане есть труп, подходящий под ваши требования. Это был труп Карла Бункса.
От изумления я чуть не начинаю пускать пузыри, как новорожденный.
Так, значит, я притащил к старику Бунксу его сына, которого мы так старались сделать похожим на Дмитрия!
— Ну вы сильны! — говорю. — А я — идиот, юродивый…
— Не надо самокритики… Вы действовали хорошо, комиссар. Доказательство тому то, что вы единственный, кто понял, что происходит.
— Зачем столько сложностей, если Кристия играла на вашей стороне?
— Она начала свою игру. Она была слишком честолюбивой.
— Если бы я знал…
— Мы тоже, комиссар, если бы мы знали. Если бы мы знали, что Кристия и Дмитрий любовники; что Дмитрий ведет двойную игру, выдавая себя за Бункса в немецком посольстве… Если бы мы знали, что он у вас… что… Но мы всего этого не знали. И вы, и я — люди, ищущие правду… Частичку правды.
Он берет меня за руку.
— Где ваш поплавок?
Я смотрю на гладкую поверхность Йонны… Тяну удочку. Она Не поддается.
— Должно быть, отличный экземпляр, — шепчет Бразин, у которого горят глаза.
Я вытягиваю леску. На крючке висит грязный сапог. Мы разражаемся хохотом.
— Вот видите, Бразин, если день несчастливый, то как ни старайся, а все равно ничего не получится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17