У него умное лицо с правильными чертами, тонкие светлые усы, светлые волосы с проседью.
Вижу, озвучивающая аппаратура на месте.
— Он жив? — спрашиваю.
Это трудно понять, потому что малый абсолютно неподвижен.
— Да, — отвечают эскулапы.
— Что-нибудь говорил?
— Нет…
— Вы можете дать ему стимулятор, чтобы привести в сознание?
— Все готово, — отвечает второй врач, чья фамилия Розенталь Он считает нужным объяснить мне:
— Это средство еще не отработано до конца. Я видел; как в Швеции благодаря ему мои коллеги добились заметного улучшения в состоянии больного, но эффект очень кратковременный.
— Это все, что мне нужно, — цинично уверяю я. — Начинайте.
И отхожу в глубь зала.
Оба эскулапа склоняются над маленьким столиком и начинают возиться с пузырьками, ампулами и шприцами Затем они подходят к жутковатого вида аппарату, открывают люк сбоку и делают пациенту инъекцию, после чего закрывают люк.
— Остается только ждать, — заявляет врач в очках.
— И скоро начнет действовать ваш наркотик?
Они хмурят брови. Мне кажется, они представляли себе аса секретной службы совсем не таким.
— Если этот препарат еще может подействовать, — объясняют они, — мы получим результат в течение часа.
Медсестра сходила за стульями для всей компании, и мы рассаживаемся вокруг адской машины, ловя через стекло возможные реакции малого.
Я пользуюсь этим, чтобы спросить моего местного коллегу — Вы отправили фотографию и отпечатки этого человека в службу идентификации?
— Да, но на него ничего нет.
— Вы нашли какой-нибудь его след до приезда в отель?
— Никакого. Он приехал на частной машине. Водитель остановился на некотором расстоянии от отеля. Машина черного цвета Но все было настолько обыденно, что швейцар не может припомнить ее марку.
— А за время проживания в гостинице его никто не навещал?
— Нет.
— И никто не звонил?
— Никто.
— Короче, он словно с луны упал?
— Примерно так.
— Вот только он не упал с луны. Вы сообщили газетчикам его заглавие?
Он смотрит на меня совершенно ошеломленный.
— Его… что? — переспрашивает он.
— Его фамилию! А фото?
— Нет, мы сохранили все в строжайшей тайне. Когда мы обнаружили эту бомбу, то поняли, что дело серьезное.
Естественно, они побоялись рисковать. Меня даже устраивает, что они оставили дело нетронутым.
— Внимание, — говорит мне один из врачей. — Он приходит в себя.
Глава 3
Тип действительно открыл глаза.
Он моргает, и его взгляд останавливается на лицах, склонившихся над ним.
Он открывает рот, но оттуда не выходит ни единого звука. Он хочет что-то сказать, но не может.
Думаю, мне предстоит непростая работа. Смотрю на лысого врача.
— Он проявляет все реакции, на которые вы надеялись?
— Да, — отвечает он мне.
— Он может проявлять их лучше?
— Не знаю… Надеюсь, что да…
Я размышляю и говорю себе, что если субъект находится в своем уме, то на мои вопросы может отвечать глазами — моргая.
Беру микрофон и подношу к губам.
— Вы меня слышите? — спрашиваю я.
Больной не шевелится. Его взгляд останавливается. Должно быть, обдумывает вопрос. Ему требуется время, чтобы понять его смысл и осознать, что обращаются к нему.
Я секунду жду.
— Если вы меня понимаете, — продолжаю я, — просто опустите веки Мы ждем, не сводя глаз с ящика, сохраняющего жизнь человека, как лампа сохраняет жизнь пламени.
Вдруг псевдо-Клюни слабо моргает.
— Понял, — констатирую я.
Я стараюсь формулировать вопросы так, чтобы он мог отвечать “да” или “нет”.
— У вас был приступ полиомиелита, — говорю, — вы находитесь в “стальном легком” понимаете?
Новый взмах ресниц.
Странный допрос. У меня такое ощущение, что я участвую в фильме ужасов.
— Вам стало немного лучше, но, возможно, это ненадолго. Короче, мы не можем быть уверены в вашем выздоровлении. Поэтому, если вы хотите кому-нибудь сообщить, что с вами случилось… Вам есть кого предупредить?
Он остается неподвижным. Светло-голубые глаза ничего не выражают; видят они меня или уже нет? Судя по их странному блеску, это весьма сомнительно.
Думает ли он? Доходит ли до него смысл слов?
Я поставил успех всей партии на этот вопрос… В таком состоянии он вряд ли понимает, что я полицейский, а доносящиеся до него слова являются официальным допросом.
— Кого надо предупредить?
Если умирающий сумеет ответить на этот вопрос, я смогу начать расследование, дойти до истока…
Это самое главное. — Кого надо предупредить?
Тут я замечаю, что он физически не может ответить на этот вопрос, поскольку не в состоянии говорить, Он может отвечать только “да” и “нет”.
Надо найти систему…
— Вам есть кого предупредить? Он моргает.
— Женщину?
"Да”, — отвечает он, опуская веки.
— Она живет в Страсбуре? Неподвижность.
— В Париже?
Неподвижность.
Черт, не могу же я перебирать все города мира!
— Она живет во Франции?
Это слишком обще, но что делать?
Он отвечает утвердительно.
— Хорошо… В большом городе?
"Да”.
Мне все больше и больше кажется, что я играю в “города”. Но эта не игра, а трагедия.
Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один.
Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции.
— В большом городе на востоке? Неподвижность.
— На юго-востоке? Неподвижность.
— На юге? Взмах ресниц.
— В Марселе? Неподвижность.
— В Ницце? Неподвижность.
— В Канне?
Он моргает.
Наконец появился хоть какой-то результат… У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне.
— Эта дама живет в квартире?
"Да”, — говорят мне его опущенные веки.
— В центре города?
Я вздрагиваю…
— Ее фамилия Клюни? Неподвижность.
Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту.
— Вы меня хорошо понимаете?
"Да”, — отвечает он.
— Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак.
Я начинаю: “А .. Б…"
Он делает знак.
— Ее фамилия начинается на “Б”? — спрашиваю я.
Утвердительный знак.
— Прекрасно. Теперь вторая буква.
Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на “Л” он делает мне знак.
— Вторая буква “Л”?
"Да”. Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается “А”. Я считаю нужным уточнить:
— Значит, ее фамилия начинается с “Бла”? Утвердительный знак.
— Продолжаем.
Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до “Т”, а он так и не подал мне знак.
Один из врачей касается моей руки.
— Можете остановиться. Он умер.
Глава 4
Полный финиш!
Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан…
Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими!
Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать.
Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену — или мать, или кого еще — в пекло?
Ни фига не понятно!
Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением.
Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции.
— Пошли?
Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой.
— Странное дело, а? — спрашивает он.
— Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок.
Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение.
— Куда хотите ехать7 — спрашивает он.
— В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему:
— Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации.
— Хорошо.
Машина останавливается. Я выхожу из нее один.
— Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие?
— Конечно.
— Хорошо.
— Вам прислать машину?
— Не надо, обойдусь своими силами.
Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами.
Я его успокаиваю кивком.
Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля.
Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес.
Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации.
Тип, похожий на Эриха фон Строхейма, только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову — Что угодно месье?
Я показываю удостоверение.
Он сгибается пополам.
— К вашим услугам, господин комиссар — Я пришел по поводу вчерашнего типа, — говорю я ему.
— Я так и думал, — шепчет он почтительным тоном — Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас — Я все рассказал вашим коллегам — Моим коллегам — может быть, — говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку:
— Он приехал вчера, не так ли?
— Да, вчера утром.
— В котором часу?
— В десять.
— Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала?
— Минут пять, не больше.
— Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет.
— Нет, ни одного. Последний — скорый из Брюсселя — приходит в десять минут девятого.
Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля… Если только он не зашел к кому-нибудь.
— Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины?
— Не швейцар, а грум.
Я указываю на паренька в синей ливрее — Этот?
— Да.
Я делаю мальчишке знак подойти.
— Иди сюда, сокровище.
Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это “что-то” делает парня любезнее.
— Вы хотите со мной поговорить, месье?
— Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ.
— Это правда, месье.
— Он приехал на машине?
— Да.
— Какой она была?
— Черной… Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами…
— Сколько народу было в машине кроме него? — Один мужчина… Но я на него не смотрел…
— Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?
— Нет.
Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку.
— Спасибо, можешь идти.
Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.
— Он попросил у вас отдельный номер?
— Да.
— Сказал на сколько?
— Всего на одну ночь.
— Хорошо.
Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?
— Он поднялся в номер сразу?
— Да.
— А потом?
— Он оставался там до своего приступа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Вижу, озвучивающая аппаратура на месте.
— Он жив? — спрашиваю.
Это трудно понять, потому что малый абсолютно неподвижен.
— Да, — отвечают эскулапы.
— Что-нибудь говорил?
— Нет…
— Вы можете дать ему стимулятор, чтобы привести в сознание?
— Все готово, — отвечает второй врач, чья фамилия Розенталь Он считает нужным объяснить мне:
— Это средство еще не отработано до конца. Я видел; как в Швеции благодаря ему мои коллеги добились заметного улучшения в состоянии больного, но эффект очень кратковременный.
— Это все, что мне нужно, — цинично уверяю я. — Начинайте.
И отхожу в глубь зала.
Оба эскулапа склоняются над маленьким столиком и начинают возиться с пузырьками, ампулами и шприцами Затем они подходят к жутковатого вида аппарату, открывают люк сбоку и делают пациенту инъекцию, после чего закрывают люк.
— Остается только ждать, — заявляет врач в очках.
— И скоро начнет действовать ваш наркотик?
Они хмурят брови. Мне кажется, они представляли себе аса секретной службы совсем не таким.
— Если этот препарат еще может подействовать, — объясняют они, — мы получим результат в течение часа.
Медсестра сходила за стульями для всей компании, и мы рассаживаемся вокруг адской машины, ловя через стекло возможные реакции малого.
Я пользуюсь этим, чтобы спросить моего местного коллегу — Вы отправили фотографию и отпечатки этого человека в службу идентификации?
— Да, но на него ничего нет.
— Вы нашли какой-нибудь его след до приезда в отель?
— Никакого. Он приехал на частной машине. Водитель остановился на некотором расстоянии от отеля. Машина черного цвета Но все было настолько обыденно, что швейцар не может припомнить ее марку.
— А за время проживания в гостинице его никто не навещал?
— Нет.
— И никто не звонил?
— Никто.
— Короче, он словно с луны упал?
— Примерно так.
— Вот только он не упал с луны. Вы сообщили газетчикам его заглавие?
Он смотрит на меня совершенно ошеломленный.
— Его… что? — переспрашивает он.
— Его фамилию! А фото?
— Нет, мы сохранили все в строжайшей тайне. Когда мы обнаружили эту бомбу, то поняли, что дело серьезное.
Естественно, они побоялись рисковать. Меня даже устраивает, что они оставили дело нетронутым.
— Внимание, — говорит мне один из врачей. — Он приходит в себя.
Глава 3
Тип действительно открыл глаза.
Он моргает, и его взгляд останавливается на лицах, склонившихся над ним.
Он открывает рот, но оттуда не выходит ни единого звука. Он хочет что-то сказать, но не может.
Думаю, мне предстоит непростая работа. Смотрю на лысого врача.
— Он проявляет все реакции, на которые вы надеялись?
— Да, — отвечает он мне.
— Он может проявлять их лучше?
— Не знаю… Надеюсь, что да…
Я размышляю и говорю себе, что если субъект находится в своем уме, то на мои вопросы может отвечать глазами — моргая.
Беру микрофон и подношу к губам.
— Вы меня слышите? — спрашиваю я.
Больной не шевелится. Его взгляд останавливается. Должно быть, обдумывает вопрос. Ему требуется время, чтобы понять его смысл и осознать, что обращаются к нему.
Я секунду жду.
— Если вы меня понимаете, — продолжаю я, — просто опустите веки Мы ждем, не сводя глаз с ящика, сохраняющего жизнь человека, как лампа сохраняет жизнь пламени.
Вдруг псевдо-Клюни слабо моргает.
— Понял, — констатирую я.
Я стараюсь формулировать вопросы так, чтобы он мог отвечать “да” или “нет”.
— У вас был приступ полиомиелита, — говорю, — вы находитесь в “стальном легком” понимаете?
Новый взмах ресниц.
Странный допрос. У меня такое ощущение, что я участвую в фильме ужасов.
— Вам стало немного лучше, но, возможно, это ненадолго. Короче, мы не можем быть уверены в вашем выздоровлении. Поэтому, если вы хотите кому-нибудь сообщить, что с вами случилось… Вам есть кого предупредить?
Он остается неподвижным. Светло-голубые глаза ничего не выражают; видят они меня или уже нет? Судя по их странному блеску, это весьма сомнительно.
Думает ли он? Доходит ли до него смысл слов?
Я поставил успех всей партии на этот вопрос… В таком состоянии он вряд ли понимает, что я полицейский, а доносящиеся до него слова являются официальным допросом.
— Кого надо предупредить?
Если умирающий сумеет ответить на этот вопрос, я смогу начать расследование, дойти до истока…
Это самое главное. — Кого надо предупредить?
Тут я замечаю, что он физически не может ответить на этот вопрос, поскольку не в состоянии говорить, Он может отвечать только “да” и “нет”.
Надо найти систему…
— Вам есть кого предупредить? Он моргает.
— Женщину?
"Да”, — отвечает он, опуская веки.
— Она живет в Страсбуре? Неподвижность.
— В Париже?
Неподвижность.
Черт, не могу же я перебирать все города мира!
— Она живет во Франции?
Это слишком обще, но что делать?
Он отвечает утвердительно.
— Хорошо… В большом городе?
"Да”.
Мне все больше и больше кажется, что я играю в “города”. Но эта не игра, а трагедия.
Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один.
Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции.
— В большом городе на востоке? Неподвижность.
— На юго-востоке? Неподвижность.
— На юге? Взмах ресниц.
— В Марселе? Неподвижность.
— В Ницце? Неподвижность.
— В Канне?
Он моргает.
Наконец появился хоть какой-то результат… У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне.
— Эта дама живет в квартире?
"Да”, — говорят мне его опущенные веки.
— В центре города?
Я вздрагиваю…
— Ее фамилия Клюни? Неподвижность.
Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту.
— Вы меня хорошо понимаете?
"Да”, — отвечает он.
— Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак.
Я начинаю: “А .. Б…"
Он делает знак.
— Ее фамилия начинается на “Б”? — спрашиваю я.
Утвердительный знак.
— Прекрасно. Теперь вторая буква.
Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на “Л” он делает мне знак.
— Вторая буква “Л”?
"Да”. Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается “А”. Я считаю нужным уточнить:
— Значит, ее фамилия начинается с “Бла”? Утвердительный знак.
— Продолжаем.
Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до “Т”, а он так и не подал мне знак.
Один из врачей касается моей руки.
— Можете остановиться. Он умер.
Глава 4
Полный финиш!
Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан…
Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими!
Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать.
Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену — или мать, или кого еще — в пекло?
Ни фига не понятно!
Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением.
Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции.
— Пошли?
Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой.
— Странное дело, а? — спрашивает он.
— Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок.
Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение.
— Куда хотите ехать7 — спрашивает он.
— В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему:
— Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации.
— Хорошо.
Машина останавливается. Я выхожу из нее один.
— Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие?
— Конечно.
— Хорошо.
— Вам прислать машину?
— Не надо, обойдусь своими силами.
Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами.
Я его успокаиваю кивком.
Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля.
Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес.
Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации.
Тип, похожий на Эриха фон Строхейма, только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову — Что угодно месье?
Я показываю удостоверение.
Он сгибается пополам.
— К вашим услугам, господин комиссар — Я пришел по поводу вчерашнего типа, — говорю я ему.
— Я так и думал, — шепчет он почтительным тоном — Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас — Я все рассказал вашим коллегам — Моим коллегам — может быть, — говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку:
— Он приехал вчера, не так ли?
— Да, вчера утром.
— В котором часу?
— В десять.
— Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала?
— Минут пять, не больше.
— Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет.
— Нет, ни одного. Последний — скорый из Брюсселя — приходит в десять минут девятого.
Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля… Если только он не зашел к кому-нибудь.
— Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины?
— Не швейцар, а грум.
Я указываю на паренька в синей ливрее — Этот?
— Да.
Я делаю мальчишке знак подойти.
— Иди сюда, сокровище.
Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это “что-то” делает парня любезнее.
— Вы хотите со мной поговорить, месье?
— Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ.
— Это правда, месье.
— Он приехал на машине?
— Да.
— Какой она была?
— Черной… Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами…
— Сколько народу было в машине кроме него? — Один мужчина… Но я на него не смотрел…
— Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?
— Нет.
Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку.
— Спасибо, можешь идти.
Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.
— Он попросил у вас отдельный номер?
— Да.
— Сказал на сколько?
— Всего на одну ночь.
— Хорошо.
Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?
— Он поднялся в номер сразу?
— Да.
— А потом?
— Он оставался там до своего приступа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17