Если до завтрашнего утра воды не будет — я знаю, что нам надо делать.
Когда Виткевич перевел эти слова Миротворцеву, тот заметался по полю и по склонам гор, словно гончая, безнадежно потерявшая след русака.
— Сукины дети, ни черта не понимаю, — выругался полковник и растерянно посмотрел на Ивана. Виткевич видел его таким впервые.
— Скажите, — спросил Иван, — а можно ли искусственно остановить ключ?
Миротворцев досадливо поморщился:
— Опять вы свое гнете, Иван Викторыч. Знаю я англичан, знаю, на что они способны, да только ключ у киргизов забирать — не их дело, поверьте.
— Вы знаете англичан по Англии, а я знаю их по Азии. Это большая разница.
— Ерунда, — махнул рукой Миротворцев и начал хлопать себя по карманам, разыскивая кисет с табаком.
— Старейшина, скажи мне, — обратился Иван к Абд-Эль Сауду, — а вода пропала после того, как улетели осы, или при них?
— Нет, — ответил Абд-Эль Сауд, — они ушли вечером и сказали, что вода пропадет утром, оттого что здесь поблизости вы. И утром вода пропала.
— А ну, коней! — закричал Виткевич и оскалился в холодной, не его усмешке, — Они хитры, а мы тоже не лыком шиты…
После часа бешеной скачки по крутым горным тропам Виткевич остановил коня. Скакавшие следом за ним всадники закричали злыми голосами, сдерживая красноглазых лошадей, покрытых стружками белой мыльной пены.
— Куда они пошли отсюда? — спросил Иван.
— Сверни влево. Они шли по той тропе.
Конь выкатил глаза, захрипел, повернулся, став на задние ноги и, пришпоренный Иваном, понесся вперед, упрямо согнув голову.
Маленький ручеек, уходивший в гору, — исток ключа — был перекопан, засыпан камнями, а вода сворачивала и шла по другому каналу, тоже выкопанному совсем недавно. Когда всадники спешились и раскидали камни, загораживавшие ход воде, когда они засыпали только что вырытый арык, ручеек в растерянности заметался, а потом кинулся по старому руслу и сразу же исчез под горой.
Всадники вернулись в селенье поздно ночью. Встретил их веселый говор, песни, крики женщин, которые тащили к кострам муку, чтобы печь лепешки, визг малышей, катавшихся верхом на маленьких жеребятах. Всадников встретила жизнь, которая всего час тому назад была на грани гибели. Поле из пепельного вновь становилось черным, жирным. Из ключа била вода — жизнь пустыни.
Поздно ночью, уже после праздничного обеда, Абд-Эль Сауд сказал Виткевичу:
— Ну-ка, сын, переведи своему другу, что стадо баранов стоит у нас десять рупий в серебре. Но ему я отдам десять стад по пяти рупий за каждое. Если он умеет торговать — скажи, что отныне я буду ходить с караванами и стадами только в Оренбург. А к тем, из Индии, — они тоже звали меня и тоже спрашивали о цене барана — я ходить не буду. Ни я, ни кто другой из наших степей не пойдет к ним, потому что их хитрость — кровавая хитрость.
Когда Иван перевел слова старейшины Миротворцеву, тот даже задохнулся от волнения. Он сбегал к казакам, достал из тюков два ружья, огромный отрез ситца, два зеркала и все это положил к ногам Абд-Эль Сауда. Старейшина поблагодарил Миротворцева и посмотрел на себя в зеркало. Рассмеялся.
— Еще раз спасибо тебе, друг, только эту штуку забери обратно.
— Почему? — удивился Миротворцев.
— А потому, что если люди племени увидят меня таким, каким я увидел себя в вашем блестящем озере, они перестанут уважать меня. Разве можно уважать людей с плешью на бороде?
Миротворцев решил польстить старику и попросил Ивана перевести:
— Надо, чтобы сердце не было плешивым, тогда плешь в бороде не страшна.
— Умный ты человек, — ответил Абд-Эль Сауд и с сожалением посмотрел на Миротворцева, — а таких простых вещей понять не можешь: в сердце-то плеши не видно, а на лице она словно монета.
Зеркала старик так и не взял. Прощаясь, он снова пообещал Миротворцеву, что осенью приведет в Оренбург много караванов на торговый двор.
Когда Иван остался вдвоем с Миротворцевым, полковник попросил:
— Взгляните, Иван Викторыч, я здорово поседел?
— Да вроде нет, — засмеялся Иван.
— Вы не смейтесь, друг мой, — устало произнес Миротворцев, стягивая с себя сюртук, — мне сегодня не до смеха было. Перетрусил я отчаянно. Спасибо вам — спасли.
Он лег на свой плед, вытянулся, хрустнул пальцами.
— Все. Вернусь в Оренбург — и в отставку. Один раз для дела рискнуть — хорошо. Два — глупо. Давайте-ка и вы, Иван Викторыч, в отставочку, а? Я добьюсь для вас. И — ко мне, Востоком командовать…
— Нет, Иван Никодимович, я в торговцы не гожусь.
— Годитесь. Вы зоркий.
— Нет, спасибо еще раз, только я здесь останусь, в Оренбурге.
— Ничего не понимаю, — сказал Миротворцев, зевнув, — особенный вы какой-то человек. Ну, да бог с вами, спокойной ночи.
Засыпая, он пробормотал:
— Ах, британцы, сукины дети!…
Назавтра экспедиция Миротворцева отправилась в Оренбург.
Из отчета Оренбургского генерал-губернатора за 1835 год:
«…Между тем справедливость требует сказать, что прикомандированный к отряду полковника Миротворцева, ушедшему на исследование степей, прапорщик Виткевич, вполне освоивший себе язык и обычаи киргизов и в течение десятилетнего пребывания в краю коротко спознавшийся со свойствами и потребностями этого народа, весьма много способствовал к достижению желаемого убеждениями и личным объяснением с… народом», — так писал Василий Алексеевич Перовский о том, что сделал Виткевич во время экспедиции в степи.
5
Перовский был смелый политик. Он отдавал себе отчет в том, что Бухара и Хива в современных условиях не могут существовать так, как они существовали раньше: суверенными ханствами, замкнувшимися за каменными стенами и песками пустынь, где отдых, работа, любовь и даже сон определялись не наклонностями и желаниями человека, но догматом мусульманской религии и волей ханов, наместников Мухаммеда на земле.
Время шло, бурно развивалась английская текстильная промышленность, а российская пыталась, в чем возможно, догнать ее. Индийский рынок удовлетворял англичан, но среднеазиатские ханства были словно бельмо на глазу, словно пустое место за прилавком рынка. А природа пустоты не терпит, место должно быть занято. Или британцами или русскими. Другого выхода не было.
Дерзкие акции англичан в Средней Азии не проходили мимо зорких глаз оренбургского генерал-губернатора. И если Иван Виткевич мыслил свою поездку в Азию как просветительную и научную, как посильную помощь киргизам и узбекам в их национальном становлении, то Перовский думал значительно дальше, а потому суровее. Дальновидность всегда сурова и не терпит никаких недоговоренностей.
Перовский, мысливший категориями государственными, в душе отрицал Ивановы романтические, как ему казалось, планы. Но, будучи человеком умным, добрым и тонким, он за то время, пока Виткевич работал при нем, сумел изучить своего помощника и прийти к выводу, что в отношениях с ним нельзя рубить сплеча.
Перовский прочил Ивану блестящее будущее ученого: лингвиста, историка и географа. Он называл его будущим «российским Гумбольдтом».
Поэтому, вызвав Виткевича для беседы об экспедиции в Бухару, которая давно уже назрела, а теперь, после последних акций англичан, стала попросту необходимой, Перовский ни в коей мере не хотел ему дать понять, каковы истинные ее цели. О предстоящем походе в Бухару Перовский думал часто, но никого, ни одной живой души в помыслы не посвящал.
Посмеиваясь, поглаживая себя по животу, затянутому корсетом, — Перовский очень следил за фигурой, — губернатор щурился, весело посматривал на Ивана и молчал.
Виткевич тоже молчал и тоже весело щурился.
Потом Перовский остановился около стола, достал из ящика лист бумаги и, небрежно бросив его перед собой, закрыл ладонью.
— Танцуй, Иван Викторыч, — сказал он.
— Не учен, ваше превосходительство.
— А ты русского… Тут учебы не надобно: ногами шаркай да руками маши.
Не поднимаясь со стула, Иван два раза неуклюже дрыгнул ногами. Перовский засмеялся.
— Ну что ты, Иван Викторыч, — сказал он, качая головой. — Придется мне тебя в Россию отвезти, к себе. Там девки ногами такое выкомаривают, ой люли! Ладно. Читай! — и он поднял ладонь с листа бумаги.
Виткевич прочитал первые строки и вскочил. Лицо его сделалось радостным, сияющим.
— Рот закрой, муха влетит, — сказал губернатор.
В рескрипте было написано, что прапорщику Ивану Викторовичу Виткевичу надлежит отправиться в Бухарию.
— Василий Алексеевич! — воскликнул Иван. — Да как благодарить мне вас?!
— Как хочешь, так и благодари, — ответил Перовский.
Помолчал, а потом, сразу став серьезным, начал говорить:
— Ты, Иван Викторыч, будешь первым в Бухаре, кто знает языки, нрав и обычаи азиатов. Ты будешь первым, кто сможет России правду о Бухаре рассказать — побасенки слушать надоело. Мне надобно о Бухаре все знать, чтоб свои выводы делать.
Широко расставив ноги, Перовский остановился около окна. Глядя на его широкую спину, на крепкий затылок и красную, изрезанную проволочками морщин шею, Виткевич негромко спросил:
— Василий Алексеевич, а в качестве кого я отправляюсь в Бухару?
Перовский поднял левую бровь, сощурился. Он ждал этого вопроса и готов был на него ответить.
— Ты едешь моим агентом.
— Агентом военного губернатора?
— Да, военного губернатора. Но такого губернатора, который интересуется не только протяженностью караванных путей, колодцами и хижинами для ночлега, не только ценою на верблюдов и коней, не только иностранцами, торгующими с азиатами, но духом народа, соседствующего с Россией. Духом! И потом я посылаю человека, в которого я верю как в ученого и к которому отношусь с чувством истинно отцовским. А как любой отец, дающий сыну многое, — медленно, чеканя каждое слово, продолжал Перовский, — я жду от тебя подтверждения действием доброго ко мне отношения.
Сказав так, Перовский лишил Ивана возможности возражать и спорить. Он давал Виткевичу возможность заниматься во время путешествия тем, чем тот считал нужным. Но одновременно требовал и того, в чем сам, как человек военный, нуждался.
— Посуди сам, Иван, — сказал он, подойдя к Виткевичу, — сколь многое я тебе разрешаю, на что carte blanche выдаю. Пользуйся. Вернешься, напишешь книгу, Пушкин в «Современнике» напечатает, я порадуюсь.
Снова отойдя к окну, Перовский бросил кратко:
— Ступай, Виткевич, да хранит тебя бог. Ступай.
6
И по осени, переодевшись в костюм хивинца, Виткевич снова отправился в Бухару, но уже не как беглец, а как исследователь Азии, доверенное лицо генерал-губернатора Перовского.
Но прошло полгода, истекли все сроки, а Виткевич в Оренбург не возвращался.
Человек пропал, канул в воду. То ли в степях погиб, то ли в Бухаре погиб. А может, и не погиб вовсе. Но почему не возвращается? Когда Перовский начинал думать об этом, у него портилось настроение.
Глава четвертая
1
Виги и тори во время прений в палате общин Великобритании произносили блестящие речи. Виги и тори в палате лордов, отговорив свои речи, выходили на улицу и тут же отправлялись на окраины Лондона драться на дуэли. Даже легендарный Веллингтон, несмотря на славу и преклонный возраст, дрался с лордом Винчельси после того, как не смог найти общего языка со своим политическим противником в здании Вестминстерского дворца.
В 1816 году Стефенсон употребил свой первый локомотив для перевозки угля. В 1825 году его локомотив перевозил не только уголь, но и пассажиров с поразительной скоростью: 8 миль в час. Через десять лет Стефенсон настолько усовершенствовал свое изобретение, что паровоз развил 35 миль в час. Развитию нужны скорости, Стефенсон давал скорости.
Король Георг IV обвинил свою монаршую супругу Каролину в прелюбодействе.
Каролина умерла. Лондонцы устроили ей торжественные похороны.
Британские фабриканты понизили заработную плату до минимума и поставили рабочих в условия, близкие к рабству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Когда Виткевич перевел эти слова Миротворцеву, тот заметался по полю и по склонам гор, словно гончая, безнадежно потерявшая след русака.
— Сукины дети, ни черта не понимаю, — выругался полковник и растерянно посмотрел на Ивана. Виткевич видел его таким впервые.
— Скажите, — спросил Иван, — а можно ли искусственно остановить ключ?
Миротворцев досадливо поморщился:
— Опять вы свое гнете, Иван Викторыч. Знаю я англичан, знаю, на что они способны, да только ключ у киргизов забирать — не их дело, поверьте.
— Вы знаете англичан по Англии, а я знаю их по Азии. Это большая разница.
— Ерунда, — махнул рукой Миротворцев и начал хлопать себя по карманам, разыскивая кисет с табаком.
— Старейшина, скажи мне, — обратился Иван к Абд-Эль Сауду, — а вода пропала после того, как улетели осы, или при них?
— Нет, — ответил Абд-Эль Сауд, — они ушли вечером и сказали, что вода пропадет утром, оттого что здесь поблизости вы. И утром вода пропала.
— А ну, коней! — закричал Виткевич и оскалился в холодной, не его усмешке, — Они хитры, а мы тоже не лыком шиты…
После часа бешеной скачки по крутым горным тропам Виткевич остановил коня. Скакавшие следом за ним всадники закричали злыми голосами, сдерживая красноглазых лошадей, покрытых стружками белой мыльной пены.
— Куда они пошли отсюда? — спросил Иван.
— Сверни влево. Они шли по той тропе.
Конь выкатил глаза, захрипел, повернулся, став на задние ноги и, пришпоренный Иваном, понесся вперед, упрямо согнув голову.
Маленький ручеек, уходивший в гору, — исток ключа — был перекопан, засыпан камнями, а вода сворачивала и шла по другому каналу, тоже выкопанному совсем недавно. Когда всадники спешились и раскидали камни, загораживавшие ход воде, когда они засыпали только что вырытый арык, ручеек в растерянности заметался, а потом кинулся по старому руслу и сразу же исчез под горой.
Всадники вернулись в селенье поздно ночью. Встретил их веселый говор, песни, крики женщин, которые тащили к кострам муку, чтобы печь лепешки, визг малышей, катавшихся верхом на маленьких жеребятах. Всадников встретила жизнь, которая всего час тому назад была на грани гибели. Поле из пепельного вновь становилось черным, жирным. Из ключа била вода — жизнь пустыни.
Поздно ночью, уже после праздничного обеда, Абд-Эль Сауд сказал Виткевичу:
— Ну-ка, сын, переведи своему другу, что стадо баранов стоит у нас десять рупий в серебре. Но ему я отдам десять стад по пяти рупий за каждое. Если он умеет торговать — скажи, что отныне я буду ходить с караванами и стадами только в Оренбург. А к тем, из Индии, — они тоже звали меня и тоже спрашивали о цене барана — я ходить не буду. Ни я, ни кто другой из наших степей не пойдет к ним, потому что их хитрость — кровавая хитрость.
Когда Иван перевел слова старейшины Миротворцеву, тот даже задохнулся от волнения. Он сбегал к казакам, достал из тюков два ружья, огромный отрез ситца, два зеркала и все это положил к ногам Абд-Эль Сауда. Старейшина поблагодарил Миротворцева и посмотрел на себя в зеркало. Рассмеялся.
— Еще раз спасибо тебе, друг, только эту штуку забери обратно.
— Почему? — удивился Миротворцев.
— А потому, что если люди племени увидят меня таким, каким я увидел себя в вашем блестящем озере, они перестанут уважать меня. Разве можно уважать людей с плешью на бороде?
Миротворцев решил польстить старику и попросил Ивана перевести:
— Надо, чтобы сердце не было плешивым, тогда плешь в бороде не страшна.
— Умный ты человек, — ответил Абд-Эль Сауд и с сожалением посмотрел на Миротворцева, — а таких простых вещей понять не можешь: в сердце-то плеши не видно, а на лице она словно монета.
Зеркала старик так и не взял. Прощаясь, он снова пообещал Миротворцеву, что осенью приведет в Оренбург много караванов на торговый двор.
Когда Иван остался вдвоем с Миротворцевым, полковник попросил:
— Взгляните, Иван Викторыч, я здорово поседел?
— Да вроде нет, — засмеялся Иван.
— Вы не смейтесь, друг мой, — устало произнес Миротворцев, стягивая с себя сюртук, — мне сегодня не до смеха было. Перетрусил я отчаянно. Спасибо вам — спасли.
Он лег на свой плед, вытянулся, хрустнул пальцами.
— Все. Вернусь в Оренбург — и в отставку. Один раз для дела рискнуть — хорошо. Два — глупо. Давайте-ка и вы, Иван Викторыч, в отставочку, а? Я добьюсь для вас. И — ко мне, Востоком командовать…
— Нет, Иван Никодимович, я в торговцы не гожусь.
— Годитесь. Вы зоркий.
— Нет, спасибо еще раз, только я здесь останусь, в Оренбурге.
— Ничего не понимаю, — сказал Миротворцев, зевнув, — особенный вы какой-то человек. Ну, да бог с вами, спокойной ночи.
Засыпая, он пробормотал:
— Ах, британцы, сукины дети!…
Назавтра экспедиция Миротворцева отправилась в Оренбург.
Из отчета Оренбургского генерал-губернатора за 1835 год:
«…Между тем справедливость требует сказать, что прикомандированный к отряду полковника Миротворцева, ушедшему на исследование степей, прапорщик Виткевич, вполне освоивший себе язык и обычаи киргизов и в течение десятилетнего пребывания в краю коротко спознавшийся со свойствами и потребностями этого народа, весьма много способствовал к достижению желаемого убеждениями и личным объяснением с… народом», — так писал Василий Алексеевич Перовский о том, что сделал Виткевич во время экспедиции в степи.
5
Перовский был смелый политик. Он отдавал себе отчет в том, что Бухара и Хива в современных условиях не могут существовать так, как они существовали раньше: суверенными ханствами, замкнувшимися за каменными стенами и песками пустынь, где отдых, работа, любовь и даже сон определялись не наклонностями и желаниями человека, но догматом мусульманской религии и волей ханов, наместников Мухаммеда на земле.
Время шло, бурно развивалась английская текстильная промышленность, а российская пыталась, в чем возможно, догнать ее. Индийский рынок удовлетворял англичан, но среднеазиатские ханства были словно бельмо на глазу, словно пустое место за прилавком рынка. А природа пустоты не терпит, место должно быть занято. Или британцами или русскими. Другого выхода не было.
Дерзкие акции англичан в Средней Азии не проходили мимо зорких глаз оренбургского генерал-губернатора. И если Иван Виткевич мыслил свою поездку в Азию как просветительную и научную, как посильную помощь киргизам и узбекам в их национальном становлении, то Перовский думал значительно дальше, а потому суровее. Дальновидность всегда сурова и не терпит никаких недоговоренностей.
Перовский, мысливший категориями государственными, в душе отрицал Ивановы романтические, как ему казалось, планы. Но, будучи человеком умным, добрым и тонким, он за то время, пока Виткевич работал при нем, сумел изучить своего помощника и прийти к выводу, что в отношениях с ним нельзя рубить сплеча.
Перовский прочил Ивану блестящее будущее ученого: лингвиста, историка и географа. Он называл его будущим «российским Гумбольдтом».
Поэтому, вызвав Виткевича для беседы об экспедиции в Бухару, которая давно уже назрела, а теперь, после последних акций англичан, стала попросту необходимой, Перовский ни в коей мере не хотел ему дать понять, каковы истинные ее цели. О предстоящем походе в Бухару Перовский думал часто, но никого, ни одной живой души в помыслы не посвящал.
Посмеиваясь, поглаживая себя по животу, затянутому корсетом, — Перовский очень следил за фигурой, — губернатор щурился, весело посматривал на Ивана и молчал.
Виткевич тоже молчал и тоже весело щурился.
Потом Перовский остановился около стола, достал из ящика лист бумаги и, небрежно бросив его перед собой, закрыл ладонью.
— Танцуй, Иван Викторыч, — сказал он.
— Не учен, ваше превосходительство.
— А ты русского… Тут учебы не надобно: ногами шаркай да руками маши.
Не поднимаясь со стула, Иван два раза неуклюже дрыгнул ногами. Перовский засмеялся.
— Ну что ты, Иван Викторыч, — сказал он, качая головой. — Придется мне тебя в Россию отвезти, к себе. Там девки ногами такое выкомаривают, ой люли! Ладно. Читай! — и он поднял ладонь с листа бумаги.
Виткевич прочитал первые строки и вскочил. Лицо его сделалось радостным, сияющим.
— Рот закрой, муха влетит, — сказал губернатор.
В рескрипте было написано, что прапорщику Ивану Викторовичу Виткевичу надлежит отправиться в Бухарию.
— Василий Алексеевич! — воскликнул Иван. — Да как благодарить мне вас?!
— Как хочешь, так и благодари, — ответил Перовский.
Помолчал, а потом, сразу став серьезным, начал говорить:
— Ты, Иван Викторыч, будешь первым в Бухаре, кто знает языки, нрав и обычаи азиатов. Ты будешь первым, кто сможет России правду о Бухаре рассказать — побасенки слушать надоело. Мне надобно о Бухаре все знать, чтоб свои выводы делать.
Широко расставив ноги, Перовский остановился около окна. Глядя на его широкую спину, на крепкий затылок и красную, изрезанную проволочками морщин шею, Виткевич негромко спросил:
— Василий Алексеевич, а в качестве кого я отправляюсь в Бухару?
Перовский поднял левую бровь, сощурился. Он ждал этого вопроса и готов был на него ответить.
— Ты едешь моим агентом.
— Агентом военного губернатора?
— Да, военного губернатора. Но такого губернатора, который интересуется не только протяженностью караванных путей, колодцами и хижинами для ночлега, не только ценою на верблюдов и коней, не только иностранцами, торгующими с азиатами, но духом народа, соседствующего с Россией. Духом! И потом я посылаю человека, в которого я верю как в ученого и к которому отношусь с чувством истинно отцовским. А как любой отец, дающий сыну многое, — медленно, чеканя каждое слово, продолжал Перовский, — я жду от тебя подтверждения действием доброго ко мне отношения.
Сказав так, Перовский лишил Ивана возможности возражать и спорить. Он давал Виткевичу возможность заниматься во время путешествия тем, чем тот считал нужным. Но одновременно требовал и того, в чем сам, как человек военный, нуждался.
— Посуди сам, Иван, — сказал он, подойдя к Виткевичу, — сколь многое я тебе разрешаю, на что carte blanche выдаю. Пользуйся. Вернешься, напишешь книгу, Пушкин в «Современнике» напечатает, я порадуюсь.
Снова отойдя к окну, Перовский бросил кратко:
— Ступай, Виткевич, да хранит тебя бог. Ступай.
6
И по осени, переодевшись в костюм хивинца, Виткевич снова отправился в Бухару, но уже не как беглец, а как исследователь Азии, доверенное лицо генерал-губернатора Перовского.
Но прошло полгода, истекли все сроки, а Виткевич в Оренбург не возвращался.
Человек пропал, канул в воду. То ли в степях погиб, то ли в Бухаре погиб. А может, и не погиб вовсе. Но почему не возвращается? Когда Перовский начинал думать об этом, у него портилось настроение.
Глава четвертая
1
Виги и тори во время прений в палате общин Великобритании произносили блестящие речи. Виги и тори в палате лордов, отговорив свои речи, выходили на улицу и тут же отправлялись на окраины Лондона драться на дуэли. Даже легендарный Веллингтон, несмотря на славу и преклонный возраст, дрался с лордом Винчельси после того, как не смог найти общего языка со своим политическим противником в здании Вестминстерского дворца.
В 1816 году Стефенсон употребил свой первый локомотив для перевозки угля. В 1825 году его локомотив перевозил не только уголь, но и пассажиров с поразительной скоростью: 8 миль в час. Через десять лет Стефенсон настолько усовершенствовал свое изобретение, что паровоз развил 35 миль в час. Развитию нужны скорости, Стефенсон давал скорости.
Король Георг IV обвинил свою монаршую супругу Каролину в прелюбодействе.
Каролина умерла. Лондонцы устроили ей торжественные похороны.
Британские фабриканты понизили заработную плату до минимума и поставили рабочих в условия, близкие к рабству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31