Что было в письме подробно никто не знал, но, судя по всему, отношения этой пары близились к завершению, а Лариса по складу своего характера считала, что последнюю точку обязана поставить сама.
Лагерному начальству об этой версии сообщили; тем не менее в Москву отрядили гонца. Но и дома девушки не оказалось. Вечером в столовой, сидя в полумраке, подруги с живым интересом обсуждали романтические подробности происшедшего.
— А что, девы, — внезапно сказала худенькая темноволосая Саша Абуталибова — вечный «хвостик» Ларисы, — вдруг сейчас дверь откроется, кто-то войдет и — представляете! — бросит на стол отрезанную голову Лариски?
Двое девчонок прыснули, а третья, такая же трусиха, как и Саша, съежилась и подумала — с чего бы это Сашка несет такую чушь? После этого разговор увял, и все довольно скоро разошлись спать.
В палате Саша вдруг захотела перебраться со своей койки у окна на пустующую Ларисину кровать у двери. «Дует, девочки, — нету сил!» Вообще в тот вечер, как все потом припомнили, она была какая-то взвинченная и растерянная.
Ранним утром неподалеку от лагеря в перелеске обнаружили обезглавленный труп девушки со следами садистских надругательств. Но самое жуткое — практически вся кожа с трупа была снята.
Все, кто был способен передвигаться в райотделе, выехали на прочесывание. Прибыло подкрепление и от соседей. Рассыпавшись редкой цепочкой, в глубоком молчании, начали двигаться по неровной, изрезанной мелкими овражками местности. Через час в шестистах метрах севернее наткнулись на голову девушки.
Иссиня-бледный, не выспавшийся, едва сдерживающий ярость Лобекидзе сейчас наверняка не стал бы обсуждать вероятность наличия у Саши Абуталибовой дара ясновидения. В помещении сельсовета, срочно превратившемся в импровизированный кабинет следователя, девочка, дрожа и запинаясь, рассказала следующее:
— Два дня назад, во вторник... пошли мы с Ларой на речку... ну, конечно, самовольно, тут же рядом... Познакомились там с парнем — высокий такой, худой... одет классно, нашего возраста, может, чуть старше. Чернявый, волосы волнистые, длинные — немного короче, чем у меня, — Саша нервно встряхнула головой, запустила пальцы в свою мальчишескую стрижку и внезапно, словно испугавшись чего-то, отдернула руку. — Он говорил, что скрывается от кого-то. Мы поняли — не от милиции, а от каких-то людей. Будто бы его за что-то должны убить, грозят ему. И не дружки, а просто какие-то посторонние люди. Ошибка вышла, и ему надо время переждать, чтобы все улеглось. Должны вроде разобраться. Он так в лесу и жил. Мы ему с Ларисой оттащили печенье, колбасу — он попросил поесть принести, говорил, что всех боится, а вот нам доверяет, обещал — не пожалеем. Деньги у него были, мы видели. Предлагал и нам — мы, конечно, отказались. И в среду пошли — он сказал, у реки ждать будет. Отозвал ее в сторону, и чего-то они шептались. Я еще обиделась — подруга, называется! А вчера Лариска сказала, что на встречу с Ником — он так назвался, — не пойдет, и мне не советует. Ну, я сразу решила — что-то она темнит. Вот... — девушка запнулась, словно горло перехватил спазм.
Лобекидзе как мог успокоил ее, стараясь не сбить, ободрить:
— Так что показалось-то, Саша? Почему Лариса не договаривала? Что она имела в виду? Ты ведь знала подругу, как никто. Нам важно — как было дело в действительности, и ты — единственный пока свидетель. Все зависит от тебя, и, пожалуйста, ни о чем не думай, говори только правду, и помни — все, что ты скажешь, останется между нами.
— Да, вам легко. Она ведь и вправду самая моя близкая подруга... была. И вообще, может, я ее не так поняла, но мне показалось, что Лара... Ну, я же сказала, ей всегда нравилось все шикарное. Говорила, вот бы нашелся богатый, пусть и старый, и урод — ей плевать — только бы в техникуме не гнить и в грязи не рыться. А Ник ей деньги показал, про рестораны рассказывал: Сочи — «Жемчужина», Ленинград — «Астория» и еще там какие-то. Она и загорелась. А меня решила отшить... Вот вчера я и начала за ней следить. После обеда она тайком пошла туда, где мы с Ником обычно встречались. Далеко в лес зашла, а когда все это началось, я чуть от страха там не умерла. Лариска принесла Нику поесть и стала с ним разговаривать. А дальше... — девушка всхлипнула, но взяла себя в руки и продолжала отрывисто, словно бросаясь в омут: — Как в страшном сне... Ник неожиданно выхватил нож и начал бить Лару, а когда она упала, разорвал платье... и... ну, надругался... все это с ней сделал. Меня словно парализовало — стою и с места тронуться не могу. Потом он ей голову отрезал — и полез в чащу. Тут я пришла в себя — и бегом в лагерь. Хочу рассказать — и не могу. Страшно! Ведь я... единственный свидетель... он убьет меня!.. — Саша забилась в рыданиях.
Майор привел девочку в чувство. Вскоре она заговорила, и даже немного спокойнее, чем раньше.
— Я не захотела у окна спать — боялась. А Лариска — ей уже ничего не нужно было, вот я и перебралась на ее кровать — знала, что не придет.
Словесный портрет и приметы девушка описала довольно подробно. Поработали и с фотороботом. Возник размытый образ узкогрудого парня с порочным лицом и жестоким взглядом. Его никто не опознал, а сама Саша в конце концов заявила, что все вроде бы было и так, как она рассказала, но в то же время и не совсем.
* * *
Теплым сентябрьским днем Лобекидзе сидел в кабинете за своим еще хранящим следы канцелярских чернил, а сейчас испятнанным солнцем старым письменным столом, и зябко ежился. Напротив сидел лейтенант Шиповатов, погруженный в раздумье. Майора неприятно изумило бы, если бы он узнал, что лейтенант думает не только лишь о розыске свирепого убийцы, но и о неотоваренных продуктовых талонах своей семьи. И, более того, все это каким-то образом связано с информацией о содранной с трупа и пропитанной солью коже, которую обнаружили примерно на том же расстоянии, что и голову, но в другой стороне. Когда лейтенант узнал об этом, ему едва удалось подавить рвотный позыв. Теперь же Шиповатов рассуждал о возможности факта каннибализма с отвращением, но внешне спокойно. И еще спокойнее выслушивал майора. А порассказать тому было что, тем более, что по ходу повествования майор анализировал происшествие, опираясь на свой огромный опыт.
— Думаю, Максим, это он. Не хочу утверждать безоговорочно, но, мне кажется, я его узнал. Я на дежурство уходил в тот вечер, когда с моими это случилось... Смотрю — парнишка в телефонной будке: говорит с кем-то... Чрезвычайно похож на этот фоторобот. Да, кстати, там мальчишки наши местные околачивались допоздна. Последние дни перед школой... Ты же помнишь, что моих приблизительно в полночь и убили... Пацанам из сада все должно было быть видно как на ладони. Они хотя и выпивали, конечно, помалу, но уверяют — за подъездом глядели, делать-то все равно нечего. И чужих никого не было. Было открыто окно в кухне... То же самое, если б кто в окно лез — видать мальчишкам, да и подхода к дому нельзя миновать — освещенное пространство... А тот сопляк в телефонной будке согнулся над трубкой, а меня увидел — отвернулся и искоса наблюдает. Я еще подумал: девчонку поджидает, маскируется? Этот таксофон уже неделю не работал, кто-то микрофоны все время выкручивает. Знал бы тогда, что этот паренек неспроста горбится...
Сейчас вспомнил — и действительно, подходит под все описания. Саша — девица глазастая. Я отца ее знаю — наш районный хирург, Налик Назарович...
— А-а, я тоже что-то слыхал.
— Да, толковый врач. Милостью Божией, что называется. Бывал я у него.
— Он ведь не так давно к нам приехал. Земляк ваш, Иван Зурабович?
— Земляк. Только он в Баланцево всего пять лет, а я — тридцать пять. Будто здесь и родился. Да только вот все одним махом развалилось...
— А Минееву эту, Ларису, вы тоже знали?
— Кого же мне не знать в Баланцево, если я уже пятнадцать лет на оперативной работе?.. Она действительно дружила с Сашей Абуталибовой, часто дома у них бывала. И я к Абуталибовым заходил. Поначалу — проведать, посмотреть, как земляк устроился. С этим сразу наладилось, таким врачом оказался, что к нему за месяц запись, из Москвы валят. Не я ему — он мне при случае мог протекцию оказать. Ларису, правда, видел всего раз, но мне и этого пока хватает — держит память. И хлюпика этого порченого не забуду. Как бы только на него выйти? Пока что фоторобот распространим, если он в Баланцево или в окрестностях — достанем...
— Да, я сделал выборку, Иван Зурабович: по району пять нераскрытых убийств. Но и у соседей не лучше. Одних детей пропавших... И все — за последнее время.
— Максим, что за терминология! Я не хуже тебя сводки изучал. Твое «время» — это четыре последних года. В пяти соседних районах пропало четырнадцать детей в возрасте от трех до шести лет. И кожа эта засоленная, кстати, тоже покоя мне не дает... И все-таки не верится, даже в наше крутое время. Ведь не тридцать второй год на Украине. Трупов-то нет... О, звонят. Что-то долгонько молчал — едва не полчаса... Лобекидзе. Посетитель? Пропустите. Все, Максим, давай за дело.
* * *
Домой в этот вечер Лобекидзе попал, как обычно, поздно. И, как обычно, Фрейман еще не спал, просматривая в гостиной свои бесчисленные, непрерывно множащиеся бумаги, делая выписки и объемистые подсчеты. Как вполне советский человек, Фрейман, имея электронную записную книжку, с большим удовольствием пользовался обычной. Итоги, видимо, получались ободряющими — улыбка американца подтверждала это лучше всяких слов.
— Ну, что нам день текущий подбросил на фронтах борьбы с преступностью? А, Иван Зурабович?
— Ползем мало-помалу. Поймать — поймаем, да уж больно все это медленно.
— Жаль, Иван. А я тут хотел вас немного развлечь. Дело любопытное, только к правосудию отношение имеет весьма отдаленное. Одному мне, пожалуй, не справиться — поотстал, признаться.
— Что-то не похоже. По-моему, напротив, в авангарде передовых экономических веяний...
— Вот как раз об экономике и речь. Кажется, приближается мое страховое общество к победному...
— Финалу?
— Хороши шутки! К старту! Недалек тот час, когда ленточка будет торжественно перерезана. И столько уже обнаружилось желающих подержаться за ножницы, а значит, и полакомиться объедками пирога, который обещает быть жирным, — что, право, надо признать, тут вы Америку обставили. Ваш бюрократ и ненасытнее, и сплоченнее. Ни один без куска не отвалится. Причем только «зелеными» и только на счета в зарубежных банках. Прогрессивно мыслят, вот это я понимаю. Так вот, из заслуживающих доверие источников мне стало известно, что во второй российской столице хапуги пожиже и сквозь их легионы пробиться полегче. Собчак их там, что ли, пугнул? А вопрос о том, где, как и когда открыть дело, — из самых важных. Лучше повременить, но начать работать на условиях, которые в конечном счете позволят иметь наиболее благоприятный режим. Кстати, на Петербург и вы меня сориентировали...
Разговор оказался как нельзя более кстати. К этому моменту в кармане пиджака майора уже лежало командировочное удостоверение — следы неуловимого Ника могли, по некоторым признакам, отыскаться в Питере.
Так что, уже следующей ночью «жигули» Лобекидзе мчались в направлении северной столицы, а рядом дремал невозмутимый Фрейман со своей неизменной пухлой, обтянутой сафьяном папкой.
В детском саду царила необычная атмосфера. Взвинченность и напряжение взрослых малыши ощущали каждую минуту. У персонала садика были большие проблемы. Рекордный прыжок цен и куда менее заметный — зарплаты заставили искать дополнительные источники дохода. Доходило до смешного. Например, пятеро сотрудниц, словно позабыв, что участвующий в лотерее просто платит еще один налог, каждую зарплату вскладчину приобретали несколько лотерейных билетов. В этот раз — аванс, денег поменьше, — были куплены всего три.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Лагерному начальству об этой версии сообщили; тем не менее в Москву отрядили гонца. Но и дома девушки не оказалось. Вечером в столовой, сидя в полумраке, подруги с живым интересом обсуждали романтические подробности происшедшего.
— А что, девы, — внезапно сказала худенькая темноволосая Саша Абуталибова — вечный «хвостик» Ларисы, — вдруг сейчас дверь откроется, кто-то войдет и — представляете! — бросит на стол отрезанную голову Лариски?
Двое девчонок прыснули, а третья, такая же трусиха, как и Саша, съежилась и подумала — с чего бы это Сашка несет такую чушь? После этого разговор увял, и все довольно скоро разошлись спать.
В палате Саша вдруг захотела перебраться со своей койки у окна на пустующую Ларисину кровать у двери. «Дует, девочки, — нету сил!» Вообще в тот вечер, как все потом припомнили, она была какая-то взвинченная и растерянная.
Ранним утром неподалеку от лагеря в перелеске обнаружили обезглавленный труп девушки со следами садистских надругательств. Но самое жуткое — практически вся кожа с трупа была снята.
Все, кто был способен передвигаться в райотделе, выехали на прочесывание. Прибыло подкрепление и от соседей. Рассыпавшись редкой цепочкой, в глубоком молчании, начали двигаться по неровной, изрезанной мелкими овражками местности. Через час в шестистах метрах севернее наткнулись на голову девушки.
Иссиня-бледный, не выспавшийся, едва сдерживающий ярость Лобекидзе сейчас наверняка не стал бы обсуждать вероятность наличия у Саши Абуталибовой дара ясновидения. В помещении сельсовета, срочно превратившемся в импровизированный кабинет следователя, девочка, дрожа и запинаясь, рассказала следующее:
— Два дня назад, во вторник... пошли мы с Ларой на речку... ну, конечно, самовольно, тут же рядом... Познакомились там с парнем — высокий такой, худой... одет классно, нашего возраста, может, чуть старше. Чернявый, волосы волнистые, длинные — немного короче, чем у меня, — Саша нервно встряхнула головой, запустила пальцы в свою мальчишескую стрижку и внезапно, словно испугавшись чего-то, отдернула руку. — Он говорил, что скрывается от кого-то. Мы поняли — не от милиции, а от каких-то людей. Будто бы его за что-то должны убить, грозят ему. И не дружки, а просто какие-то посторонние люди. Ошибка вышла, и ему надо время переждать, чтобы все улеглось. Должны вроде разобраться. Он так в лесу и жил. Мы ему с Ларисой оттащили печенье, колбасу — он попросил поесть принести, говорил, что всех боится, а вот нам доверяет, обещал — не пожалеем. Деньги у него были, мы видели. Предлагал и нам — мы, конечно, отказались. И в среду пошли — он сказал, у реки ждать будет. Отозвал ее в сторону, и чего-то они шептались. Я еще обиделась — подруга, называется! А вчера Лариска сказала, что на встречу с Ником — он так назвался, — не пойдет, и мне не советует. Ну, я сразу решила — что-то она темнит. Вот... — девушка запнулась, словно горло перехватил спазм.
Лобекидзе как мог успокоил ее, стараясь не сбить, ободрить:
— Так что показалось-то, Саша? Почему Лариса не договаривала? Что она имела в виду? Ты ведь знала подругу, как никто. Нам важно — как было дело в действительности, и ты — единственный пока свидетель. Все зависит от тебя, и, пожалуйста, ни о чем не думай, говори только правду, и помни — все, что ты скажешь, останется между нами.
— Да, вам легко. Она ведь и вправду самая моя близкая подруга... была. И вообще, может, я ее не так поняла, но мне показалось, что Лара... Ну, я же сказала, ей всегда нравилось все шикарное. Говорила, вот бы нашелся богатый, пусть и старый, и урод — ей плевать — только бы в техникуме не гнить и в грязи не рыться. А Ник ей деньги показал, про рестораны рассказывал: Сочи — «Жемчужина», Ленинград — «Астория» и еще там какие-то. Она и загорелась. А меня решила отшить... Вот вчера я и начала за ней следить. После обеда она тайком пошла туда, где мы с Ником обычно встречались. Далеко в лес зашла, а когда все это началось, я чуть от страха там не умерла. Лариска принесла Нику поесть и стала с ним разговаривать. А дальше... — девушка всхлипнула, но взяла себя в руки и продолжала отрывисто, словно бросаясь в омут: — Как в страшном сне... Ник неожиданно выхватил нож и начал бить Лару, а когда она упала, разорвал платье... и... ну, надругался... все это с ней сделал. Меня словно парализовало — стою и с места тронуться не могу. Потом он ей голову отрезал — и полез в чащу. Тут я пришла в себя — и бегом в лагерь. Хочу рассказать — и не могу. Страшно! Ведь я... единственный свидетель... он убьет меня!.. — Саша забилась в рыданиях.
Майор привел девочку в чувство. Вскоре она заговорила, и даже немного спокойнее, чем раньше.
— Я не захотела у окна спать — боялась. А Лариска — ей уже ничего не нужно было, вот я и перебралась на ее кровать — знала, что не придет.
Словесный портрет и приметы девушка описала довольно подробно. Поработали и с фотороботом. Возник размытый образ узкогрудого парня с порочным лицом и жестоким взглядом. Его никто не опознал, а сама Саша в конце концов заявила, что все вроде бы было и так, как она рассказала, но в то же время и не совсем.
* * *
Теплым сентябрьским днем Лобекидзе сидел в кабинете за своим еще хранящим следы канцелярских чернил, а сейчас испятнанным солнцем старым письменным столом, и зябко ежился. Напротив сидел лейтенант Шиповатов, погруженный в раздумье. Майора неприятно изумило бы, если бы он узнал, что лейтенант думает не только лишь о розыске свирепого убийцы, но и о неотоваренных продуктовых талонах своей семьи. И, более того, все это каким-то образом связано с информацией о содранной с трупа и пропитанной солью коже, которую обнаружили примерно на том же расстоянии, что и голову, но в другой стороне. Когда лейтенант узнал об этом, ему едва удалось подавить рвотный позыв. Теперь же Шиповатов рассуждал о возможности факта каннибализма с отвращением, но внешне спокойно. И еще спокойнее выслушивал майора. А порассказать тому было что, тем более, что по ходу повествования майор анализировал происшествие, опираясь на свой огромный опыт.
— Думаю, Максим, это он. Не хочу утверждать безоговорочно, но, мне кажется, я его узнал. Я на дежурство уходил в тот вечер, когда с моими это случилось... Смотрю — парнишка в телефонной будке: говорит с кем-то... Чрезвычайно похож на этот фоторобот. Да, кстати, там мальчишки наши местные околачивались допоздна. Последние дни перед школой... Ты же помнишь, что моих приблизительно в полночь и убили... Пацанам из сада все должно было быть видно как на ладони. Они хотя и выпивали, конечно, помалу, но уверяют — за подъездом глядели, делать-то все равно нечего. И чужих никого не было. Было открыто окно в кухне... То же самое, если б кто в окно лез — видать мальчишкам, да и подхода к дому нельзя миновать — освещенное пространство... А тот сопляк в телефонной будке согнулся над трубкой, а меня увидел — отвернулся и искоса наблюдает. Я еще подумал: девчонку поджидает, маскируется? Этот таксофон уже неделю не работал, кто-то микрофоны все время выкручивает. Знал бы тогда, что этот паренек неспроста горбится...
Сейчас вспомнил — и действительно, подходит под все описания. Саша — девица глазастая. Я отца ее знаю — наш районный хирург, Налик Назарович...
— А-а, я тоже что-то слыхал.
— Да, толковый врач. Милостью Божией, что называется. Бывал я у него.
— Он ведь не так давно к нам приехал. Земляк ваш, Иван Зурабович?
— Земляк. Только он в Баланцево всего пять лет, а я — тридцать пять. Будто здесь и родился. Да только вот все одним махом развалилось...
— А Минееву эту, Ларису, вы тоже знали?
— Кого же мне не знать в Баланцево, если я уже пятнадцать лет на оперативной работе?.. Она действительно дружила с Сашей Абуталибовой, часто дома у них бывала. И я к Абуталибовым заходил. Поначалу — проведать, посмотреть, как земляк устроился. С этим сразу наладилось, таким врачом оказался, что к нему за месяц запись, из Москвы валят. Не я ему — он мне при случае мог протекцию оказать. Ларису, правда, видел всего раз, но мне и этого пока хватает — держит память. И хлюпика этого порченого не забуду. Как бы только на него выйти? Пока что фоторобот распространим, если он в Баланцево или в окрестностях — достанем...
— Да, я сделал выборку, Иван Зурабович: по району пять нераскрытых убийств. Но и у соседей не лучше. Одних детей пропавших... И все — за последнее время.
— Максим, что за терминология! Я не хуже тебя сводки изучал. Твое «время» — это четыре последних года. В пяти соседних районах пропало четырнадцать детей в возрасте от трех до шести лет. И кожа эта засоленная, кстати, тоже покоя мне не дает... И все-таки не верится, даже в наше крутое время. Ведь не тридцать второй год на Украине. Трупов-то нет... О, звонят. Что-то долгонько молчал — едва не полчаса... Лобекидзе. Посетитель? Пропустите. Все, Максим, давай за дело.
* * *
Домой в этот вечер Лобекидзе попал, как обычно, поздно. И, как обычно, Фрейман еще не спал, просматривая в гостиной свои бесчисленные, непрерывно множащиеся бумаги, делая выписки и объемистые подсчеты. Как вполне советский человек, Фрейман, имея электронную записную книжку, с большим удовольствием пользовался обычной. Итоги, видимо, получались ободряющими — улыбка американца подтверждала это лучше всяких слов.
— Ну, что нам день текущий подбросил на фронтах борьбы с преступностью? А, Иван Зурабович?
— Ползем мало-помалу. Поймать — поймаем, да уж больно все это медленно.
— Жаль, Иван. А я тут хотел вас немного развлечь. Дело любопытное, только к правосудию отношение имеет весьма отдаленное. Одному мне, пожалуй, не справиться — поотстал, признаться.
— Что-то не похоже. По-моему, напротив, в авангарде передовых экономических веяний...
— Вот как раз об экономике и речь. Кажется, приближается мое страховое общество к победному...
— Финалу?
— Хороши шутки! К старту! Недалек тот час, когда ленточка будет торжественно перерезана. И столько уже обнаружилось желающих подержаться за ножницы, а значит, и полакомиться объедками пирога, который обещает быть жирным, — что, право, надо признать, тут вы Америку обставили. Ваш бюрократ и ненасытнее, и сплоченнее. Ни один без куска не отвалится. Причем только «зелеными» и только на счета в зарубежных банках. Прогрессивно мыслят, вот это я понимаю. Так вот, из заслуживающих доверие источников мне стало известно, что во второй российской столице хапуги пожиже и сквозь их легионы пробиться полегче. Собчак их там, что ли, пугнул? А вопрос о том, где, как и когда открыть дело, — из самых важных. Лучше повременить, но начать работать на условиях, которые в конечном счете позволят иметь наиболее благоприятный режим. Кстати, на Петербург и вы меня сориентировали...
Разговор оказался как нельзя более кстати. К этому моменту в кармане пиджака майора уже лежало командировочное удостоверение — следы неуловимого Ника могли, по некоторым признакам, отыскаться в Питере.
Так что, уже следующей ночью «жигули» Лобекидзе мчались в направлении северной столицы, а рядом дремал невозмутимый Фрейман со своей неизменной пухлой, обтянутой сафьяном папкой.
В детском саду царила необычная атмосфера. Взвинченность и напряжение взрослых малыши ощущали каждую минуту. У персонала садика были большие проблемы. Рекордный прыжок цен и куда менее заметный — зарплаты заставили искать дополнительные источники дохода. Доходило до смешного. Например, пятеро сотрудниц, словно позабыв, что участвующий в лотерее просто платит еще один налог, каждую зарплату вскладчину приобретали несколько лотерейных билетов. В этот раз — аванс, денег поменьше, — были куплены всего три.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27