..
* * *
Все вокруг майора Лобекидзе словно съежилось, почернело от горя. Друзья не оставляли его в эти страшные дни, хотя он и уверял их, что в одиночку, запершись от всех, справляется с бедой легче. Посетителей не гнал, но был сух, молчалив, разговоров не поддерживал. По старой дружбе терпел только Сидора Федоровича Реву.
— Иван, что говорить переговоренное. Я... мы все бы эту гадину разорвали голыми руками. Найти-то найдем, но когда? Знаешь, на тюрьме заключенные поклялись кончить его при первой возможности... Как его перевозить тогда, а?
— Что ты говоришь, Сидор! Он что, пойман? Его еще взять надо. Ты же не собираешься отстранить меня, пока будут искать этого зверюгу?
— Но ты же понимаешь: это твоя дочь...
— Все равно. Ведь от расследования по делу убитого мальчишки ты меня не отстраняешь?
— Ты уверен, что Коля Спесивцев и твои девочки...
— Это один и тот же человек. Ты и сам в этом уверен. Сидор, мы же не дети, не первый год в розыске. Не водились у нас раньше такие гады, а тут за полмесяца два эпизода...
— Иван, я до сих пор не уверен, что кто-то не сработал под маньяка, и этот удар не был нацелен...
— На меня, хочешь сказать? Ну давай, говори! Но и я скажу тебе: нет, пока не знаю. Ничего не знаю. Не уверен. Девочки пару раз заметили, шлялся какой-то под окнами. Заглядывал. Я еще посмеялся — мол, видухи насмотрелись. Вот тебе и видуха...
— Сейчас растровый поиск пошел такой, что наши просто не спят. Все подчистую. Психов на учете и в больницах перелопатили, все картотеки ранее судимых и склонных... Хоть краешком замазанных...
— "Краешком"! Господи, ведь я же звонил в начале дежурства, мы только с лейтенантом заступили...
— Говорил я и с Шиповатовым.
— Нет, ты послушай, Сидор Федорович, ведь чувствовал же я что-то! Шиповатов еще бурчал — время к полуночи, разбудишь своих. Поговорили — и все... с Викторией. Соня уже спала. Хоть бы словом с ней перемолвиться! Когда я с дежурства пришел — они уже были мертвы часов восемь — как раз с полуночи. Считай, сразу после звонка. Дал, сволочь, попрощаться... Нет, — свистящим шепотом добавил майор, — все равно через дело Спесивцева я на него выйду. Сейчас действовать надо.
— Смотри, только с Угловым не переусердствуй. Знаю я тебя. И все равно — следовало бы тебе остановиться, передохнуть. Ведь Татьяна приедет, встретить надо. Она ведь от нашей жизни отвыкла...
— Отвыкла... Там тоже дерьма хватает. Она человек открытый, пишет впрямую. Снимается в эротическом кино. Все просто: «Знакомьтесь, Таня. Это Джозеф. А теперь раздевайтесь — и в постель. Камера. Так. Замри. Лицо, лицо! Глубокий вдох — будто ныряешь... Поплыли!». Ох, тошнит. Что-то и не писала давно, завертелась. Деньги-то неплохие, пока дают работу. А вот замуж так и не вышла. Взгляды взглядами, да, видно, за дамами из этой среды не больно гоняются. Впрочем, и возраст тоже. Теперь только одно — старость обеспечить. Звонил ей — никто не отвечает. Телеграмму отправить — только вчера сообразил. Да... А осталась она там, пожалуй что, и не из-за денег. Хотя здесь на гастролях что ей перепадало? Язва да ломаный грош. Подписав контракт на месяц, съездила, посчитала — вышло как за семь лет работы на сцене. Купили дачку эту. Отремонтировали, обставили. Ну, дальше ты и сам знаешь, как дело было. Недели не прошло, все вынесли. Еще и нагадили так, что войти жутко. Как-то все в ней после этого перевернулось... Славная она была, Танька, и туго ей пришлось на первых порах. Я поначалу думал — любовь у нее там. Ничего подобного, так и осталась одна. А мне писала, все время.
— Ты и с Маркусом переписывался.
— Да. Семен ведь из первых пташек. А у нас в Баланцево — и точно первый. Старый американец. Они с Татьяной соседи на Брайтон-бич. И писал, и звонил когда-никогда. Потом затих. Ну, они там народ занятой. Семен теперь выбился во владельцы бензоколонки.
— Он и здесь не брезговал водички в бензин добавить. Ты ведь его на этом и прищучил?
— Память у тебя, Сидор Федорович! Ты ведь тогда еще в капитанах ходил... Соня, малышка, в первый класс собиралась. Ох, Господи, хватило бы сил сдержаться, если найду я эту тварь...
— Твоя беда, Иван, — наша беда. И нет нам покоя, пока не возьмем его.
* * *
Неделю спустя в дом начальника баланцевского уголовного розыска майора Лобекидзе постучался гость. Точнее, позвонил по домофону. Гость оказался ростом чуть более полутора метров, сморщенное обезьянье личико обрамляли редеющие, седые, слегка курчавящиеся волосы, зато глаза были удивительные — глубокие, живые, необыкновенно выразительные. Залоснившийся дешевый костюм неловко сидел на нем, выказывал приезжего из провинции куда более глубокой, нежели Баланцево, которое, что ни говори, а все-таки пригород столицы шестой части света. Выговор у гостя тоже был вовсе не столичным — смахивал на прибалтийский.
— Лобекидзе? Иван Зурабович? Вас легко узнать по фотографиям. У Татьяны Дмитриевны целая коллекция. Может, это и слабое утешение, но она, как мне кажется, любила вас. Мы с ней были друзья. Да вы не думайте, ничего такого. Просто положительный ответ на вопрос: «Верите ли вы в дружбу между мужчиной и женщиной?» С таким потрепанным персонажем, как я, возможны всяческие парадоксы.
— Послушайте, меньше всего меня занимает степень вашей близости. В чем, собственно, дело?
— Дело? 12 августа сего года Татьяна Дмитриевна умерла. Даже американская медицина оказалась бессильной. Увы, подчас и банальная язва убивает...
Майор стиснул челюсти, сглотнул. Потом с трудом выговорил:
— Проходите в дом, не знаю, как вас...
— Зовите просто — Михаил Иосифович... Фамилия Фрейман. Если вас интересует — вот мой паспорт, только там я Майкл, и довольно давно — с десяток лет.
Майор долго разглядывал документ, словно там могло содержаться что-то еще, кроме обычных сведений. Потом заговорил.
Даже не присаживаясь, не прерывая, застыв в скорбном недоумении, слушал его гость. Когда Лобекидзе умолк, осторожно проговорил:
— Бедный ребенок! Всего на две недели пережить мать! Вот и не верь после этого в судьбу. Я преклоняюсь перед вашей стойкостью. Мне известно от Татьяны Дмитриевны, что вы работали в милиции... Вы еще там?
— Да.
— Я совершенно уверен — убийце не уйти от правосудия. Еще раз примите мои глубокие соболезнования. Не стану более мешать. Помочь в вашем горе мне нечем. Но мы еще встретимся, необходимо оформить кое-какие бумаги. Пока что устроюсь в вашей гостинице.
— Еще не устроились?
— Нет, но, думаю, проблем не возникнет. По старой советской памяти знаю, что «зеленые» снимают все вопросы. Или сейчас что-то изменилось по сравнению с тем, как было десять лет назад?
— Это когда доллар у валютчиков шел по три рубля? Сейчас он в сорок раз дороже, во столько же раз возросла и любовь к нему. Вы, что ли, прямо с вокзала?
— Из аэропорта. Какие вещи! Все мое ношу с собой, — кивнул Фрейман на объемистый кейс. — Я ведь ненадолго. Вы знаете, просто не могу прийти в себя. Какое несчастье! Держитесь, вам необходима сейчас твердость духа. До свидания, мне пора. Дела, знаете ли. Точнее, некий замысел, проект... Но, я думаю, вам не до этого.
— Какая разница, — майор тяжело опустился в кресло. — Расскажите. Все что угодно, лишь бы не думать об этом. Мне иногда кажется, что я вот-вот сойду с ума...
— Ну, это сугубо деловой проект — перенести наше юридическое обслуживание, страховой и консультативный бизнес на вашу территорию. Видите, я все-таки уже американец. Надо бы сказать «на нашу», как-никак бывшая родина, да не выходит.
— А разве она бывает «бывшей»?
— Вы, конечно, правы, Иван Зурабович. Однако, нравится вам это или нет, но по темпу, ритму жизни и во многом другом Америка мне ближе. Я ощущаю с ней внутреннее сродство.
— Нравится, не нравится... Вы говорите, что думаете, это заслуживает уважения, во всяком случае.
— Спасибо, — Фрейман встал, деликатно протягивая руку, словно колеблясь, уместен ли этот жест сейчас.
Лобекидзе остановил его.
— Посидите еще, Майкл. Знаете, вы меня чрезвычайно обяжете, если вместо гостиницы остановитесь у меня. Тем более, что гостиницы вечно переполнены. Стеснить меня невозможно, об этом и говорить не приходится.
— Нет, Иван Зурабович, мне в гостинице удобнее. Я человек тертый, по свету помотался, привык к походной жизни.
— Вы и не представляете себе, что такое наш баланцевский отель. Да и мне не так одиноко. Поговорим. Расскажете о Тане. Мне только и осталось, что воспоминания. Ей-богу, у меня вам будет лучше. Вот ключ, располагайтесь и чувствуйте себя совершенно свободно. А я с вами прощаюсь до вечера. Отдохните. Постараюсь вернуться пораньше...
* * *
В эти дни работа захватила майора с головой. Чего-чего, а этого патентованного лекарства от тоски хватало. Поначалу ужасная весть, всполошившая Баланцево, словно заморозила на день-другой активность уголовного мира. Логичным казалось залечь на дно, притихнуть, чтобы не попадаться под горячую руку коллег майора. Те, кто пренебрег этим простым правилом, горько сожалели. Вместе с тем увеличилось и число случаев сопротивления при задержаниях. Ответная реакция стражей правопорядка не заставила себя ждать. Если и обычно добавки никто не просил, то теперь надолго запоминались милицейские объятия.
Словно отыгрываясь за временный простой, уголовники резвились вовсю. Однако теперь было не до ерунды, вроде краж и прочих мелких преступлений, не связанных с угрозой жизни. Внимание начальника баланцевского угрозыска было сконцентрировано на одном. Обыватель давно притерпелся к тому, что уровень его благосостояния медленно, но верно падает. Но до сих пор в этом не было опасности для его существования. Теперь было не то. Поистине верно сказано, что «когда жизнь дорожает, она становится дешевле».
Слухи о маньяке, затопившие Баланцево, обрастали все новыми подробностями. Анализируя их, сотрудники Лобекидзе выуживали по крупицам кое-какие факты. Однако лишенные логики действия преступника не позволяли выстроить сколько-нибудь действенную стратегию поиска. В глубокой тайне формировались группы захвата и заманивания, в которые помимо опытных оперативников входили и хрупкие с виду девушки, почти девочки. Слонялись по темным углам мальчишки — еще более миловидные и нескладные, чем Коля Спесивцев, чей истерзанный труп был обнаружен три недели назад. Но напрасно сидели в засадах и вели наружное наблюдение асы розыска. Душегуб больше не выходил на свою кровавую охоту. Затаился.
Капитан Тищенко все девять лет после института прослужил в Баланцево, из них последние шесть — в уголовном розыске, и все происходящее в городке было ему досконально известно. Источников информации хватало — как тайных, так и явных, известных в округе стукачей. Да и вообще, баланцевская милиция была широко известна в определенных кругах далеко не деликатным обхождением, так что, зачастую допросы заканчивались «чистосердечными признаниями», особенно когда попадался новичок. А уж по части чужих грехов — тут выкладывали все подчистую. Особенно ценные, хранимые в глубокой тайне авторитетные в блатной среде источники информации в отделение не ходили. На то имелись конспиративные квартиры у оперативников и розыскников.
Фильтрацию сведений из общего потока капитан вел скрупулезно, но успех не приходил. В последнее время вообще все шло вкривь и вкось. Было от чего прийти в отчаяние. Однако в кабинете у Лобекидзе капитан собирался, становился сух и деловит, словно решались обычные производственные дела.
— Месяц, Иван Зурабович, только начался, а у нас уже...
— Да, что-то я не припомню такого. Какое-то повальное безумие. Дети гибнут, подростки. Неслыханно урожайный месяц. У тебя ведь там тоже?..
— Да, девчушка семнадцати лет. Только что школу окончила, с медалью. Ее в школьном дворе и нашли.
Мутное дело. Только выродок твой тут ни при чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
* * *
Все вокруг майора Лобекидзе словно съежилось, почернело от горя. Друзья не оставляли его в эти страшные дни, хотя он и уверял их, что в одиночку, запершись от всех, справляется с бедой легче. Посетителей не гнал, но был сух, молчалив, разговоров не поддерживал. По старой дружбе терпел только Сидора Федоровича Реву.
— Иван, что говорить переговоренное. Я... мы все бы эту гадину разорвали голыми руками. Найти-то найдем, но когда? Знаешь, на тюрьме заключенные поклялись кончить его при первой возможности... Как его перевозить тогда, а?
— Что ты говоришь, Сидор! Он что, пойман? Его еще взять надо. Ты же не собираешься отстранить меня, пока будут искать этого зверюгу?
— Но ты же понимаешь: это твоя дочь...
— Все равно. Ведь от расследования по делу убитого мальчишки ты меня не отстраняешь?
— Ты уверен, что Коля Спесивцев и твои девочки...
— Это один и тот же человек. Ты и сам в этом уверен. Сидор, мы же не дети, не первый год в розыске. Не водились у нас раньше такие гады, а тут за полмесяца два эпизода...
— Иван, я до сих пор не уверен, что кто-то не сработал под маньяка, и этот удар не был нацелен...
— На меня, хочешь сказать? Ну давай, говори! Но и я скажу тебе: нет, пока не знаю. Ничего не знаю. Не уверен. Девочки пару раз заметили, шлялся какой-то под окнами. Заглядывал. Я еще посмеялся — мол, видухи насмотрелись. Вот тебе и видуха...
— Сейчас растровый поиск пошел такой, что наши просто не спят. Все подчистую. Психов на учете и в больницах перелопатили, все картотеки ранее судимых и склонных... Хоть краешком замазанных...
— "Краешком"! Господи, ведь я же звонил в начале дежурства, мы только с лейтенантом заступили...
— Говорил я и с Шиповатовым.
— Нет, ты послушай, Сидор Федорович, ведь чувствовал же я что-то! Шиповатов еще бурчал — время к полуночи, разбудишь своих. Поговорили — и все... с Викторией. Соня уже спала. Хоть бы словом с ней перемолвиться! Когда я с дежурства пришел — они уже были мертвы часов восемь — как раз с полуночи. Считай, сразу после звонка. Дал, сволочь, попрощаться... Нет, — свистящим шепотом добавил майор, — все равно через дело Спесивцева я на него выйду. Сейчас действовать надо.
— Смотри, только с Угловым не переусердствуй. Знаю я тебя. И все равно — следовало бы тебе остановиться, передохнуть. Ведь Татьяна приедет, встретить надо. Она ведь от нашей жизни отвыкла...
— Отвыкла... Там тоже дерьма хватает. Она человек открытый, пишет впрямую. Снимается в эротическом кино. Все просто: «Знакомьтесь, Таня. Это Джозеф. А теперь раздевайтесь — и в постель. Камера. Так. Замри. Лицо, лицо! Глубокий вдох — будто ныряешь... Поплыли!». Ох, тошнит. Что-то и не писала давно, завертелась. Деньги-то неплохие, пока дают работу. А вот замуж так и не вышла. Взгляды взглядами, да, видно, за дамами из этой среды не больно гоняются. Впрочем, и возраст тоже. Теперь только одно — старость обеспечить. Звонил ей — никто не отвечает. Телеграмму отправить — только вчера сообразил. Да... А осталась она там, пожалуй что, и не из-за денег. Хотя здесь на гастролях что ей перепадало? Язва да ломаный грош. Подписав контракт на месяц, съездила, посчитала — вышло как за семь лет работы на сцене. Купили дачку эту. Отремонтировали, обставили. Ну, дальше ты и сам знаешь, как дело было. Недели не прошло, все вынесли. Еще и нагадили так, что войти жутко. Как-то все в ней после этого перевернулось... Славная она была, Танька, и туго ей пришлось на первых порах. Я поначалу думал — любовь у нее там. Ничего подобного, так и осталась одна. А мне писала, все время.
— Ты и с Маркусом переписывался.
— Да. Семен ведь из первых пташек. А у нас в Баланцево — и точно первый. Старый американец. Они с Татьяной соседи на Брайтон-бич. И писал, и звонил когда-никогда. Потом затих. Ну, они там народ занятой. Семен теперь выбился во владельцы бензоколонки.
— Он и здесь не брезговал водички в бензин добавить. Ты ведь его на этом и прищучил?
— Память у тебя, Сидор Федорович! Ты ведь тогда еще в капитанах ходил... Соня, малышка, в первый класс собиралась. Ох, Господи, хватило бы сил сдержаться, если найду я эту тварь...
— Твоя беда, Иван, — наша беда. И нет нам покоя, пока не возьмем его.
* * *
Неделю спустя в дом начальника баланцевского уголовного розыска майора Лобекидзе постучался гость. Точнее, позвонил по домофону. Гость оказался ростом чуть более полутора метров, сморщенное обезьянье личико обрамляли редеющие, седые, слегка курчавящиеся волосы, зато глаза были удивительные — глубокие, живые, необыкновенно выразительные. Залоснившийся дешевый костюм неловко сидел на нем, выказывал приезжего из провинции куда более глубокой, нежели Баланцево, которое, что ни говори, а все-таки пригород столицы шестой части света. Выговор у гостя тоже был вовсе не столичным — смахивал на прибалтийский.
— Лобекидзе? Иван Зурабович? Вас легко узнать по фотографиям. У Татьяны Дмитриевны целая коллекция. Может, это и слабое утешение, но она, как мне кажется, любила вас. Мы с ней были друзья. Да вы не думайте, ничего такого. Просто положительный ответ на вопрос: «Верите ли вы в дружбу между мужчиной и женщиной?» С таким потрепанным персонажем, как я, возможны всяческие парадоксы.
— Послушайте, меньше всего меня занимает степень вашей близости. В чем, собственно, дело?
— Дело? 12 августа сего года Татьяна Дмитриевна умерла. Даже американская медицина оказалась бессильной. Увы, подчас и банальная язва убивает...
Майор стиснул челюсти, сглотнул. Потом с трудом выговорил:
— Проходите в дом, не знаю, как вас...
— Зовите просто — Михаил Иосифович... Фамилия Фрейман. Если вас интересует — вот мой паспорт, только там я Майкл, и довольно давно — с десяток лет.
Майор долго разглядывал документ, словно там могло содержаться что-то еще, кроме обычных сведений. Потом заговорил.
Даже не присаживаясь, не прерывая, застыв в скорбном недоумении, слушал его гость. Когда Лобекидзе умолк, осторожно проговорил:
— Бедный ребенок! Всего на две недели пережить мать! Вот и не верь после этого в судьбу. Я преклоняюсь перед вашей стойкостью. Мне известно от Татьяны Дмитриевны, что вы работали в милиции... Вы еще там?
— Да.
— Я совершенно уверен — убийце не уйти от правосудия. Еще раз примите мои глубокие соболезнования. Не стану более мешать. Помочь в вашем горе мне нечем. Но мы еще встретимся, необходимо оформить кое-какие бумаги. Пока что устроюсь в вашей гостинице.
— Еще не устроились?
— Нет, но, думаю, проблем не возникнет. По старой советской памяти знаю, что «зеленые» снимают все вопросы. Или сейчас что-то изменилось по сравнению с тем, как было десять лет назад?
— Это когда доллар у валютчиков шел по три рубля? Сейчас он в сорок раз дороже, во столько же раз возросла и любовь к нему. Вы, что ли, прямо с вокзала?
— Из аэропорта. Какие вещи! Все мое ношу с собой, — кивнул Фрейман на объемистый кейс. — Я ведь ненадолго. Вы знаете, просто не могу прийти в себя. Какое несчастье! Держитесь, вам необходима сейчас твердость духа. До свидания, мне пора. Дела, знаете ли. Точнее, некий замысел, проект... Но, я думаю, вам не до этого.
— Какая разница, — майор тяжело опустился в кресло. — Расскажите. Все что угодно, лишь бы не думать об этом. Мне иногда кажется, что я вот-вот сойду с ума...
— Ну, это сугубо деловой проект — перенести наше юридическое обслуживание, страховой и консультативный бизнес на вашу территорию. Видите, я все-таки уже американец. Надо бы сказать «на нашу», как-никак бывшая родина, да не выходит.
— А разве она бывает «бывшей»?
— Вы, конечно, правы, Иван Зурабович. Однако, нравится вам это или нет, но по темпу, ритму жизни и во многом другом Америка мне ближе. Я ощущаю с ней внутреннее сродство.
— Нравится, не нравится... Вы говорите, что думаете, это заслуживает уважения, во всяком случае.
— Спасибо, — Фрейман встал, деликатно протягивая руку, словно колеблясь, уместен ли этот жест сейчас.
Лобекидзе остановил его.
— Посидите еще, Майкл. Знаете, вы меня чрезвычайно обяжете, если вместо гостиницы остановитесь у меня. Тем более, что гостиницы вечно переполнены. Стеснить меня невозможно, об этом и говорить не приходится.
— Нет, Иван Зурабович, мне в гостинице удобнее. Я человек тертый, по свету помотался, привык к походной жизни.
— Вы и не представляете себе, что такое наш баланцевский отель. Да и мне не так одиноко. Поговорим. Расскажете о Тане. Мне только и осталось, что воспоминания. Ей-богу, у меня вам будет лучше. Вот ключ, располагайтесь и чувствуйте себя совершенно свободно. А я с вами прощаюсь до вечера. Отдохните. Постараюсь вернуться пораньше...
* * *
В эти дни работа захватила майора с головой. Чего-чего, а этого патентованного лекарства от тоски хватало. Поначалу ужасная весть, всполошившая Баланцево, словно заморозила на день-другой активность уголовного мира. Логичным казалось залечь на дно, притихнуть, чтобы не попадаться под горячую руку коллег майора. Те, кто пренебрег этим простым правилом, горько сожалели. Вместе с тем увеличилось и число случаев сопротивления при задержаниях. Ответная реакция стражей правопорядка не заставила себя ждать. Если и обычно добавки никто не просил, то теперь надолго запоминались милицейские объятия.
Словно отыгрываясь за временный простой, уголовники резвились вовсю. Однако теперь было не до ерунды, вроде краж и прочих мелких преступлений, не связанных с угрозой жизни. Внимание начальника баланцевского угрозыска было сконцентрировано на одном. Обыватель давно притерпелся к тому, что уровень его благосостояния медленно, но верно падает. Но до сих пор в этом не было опасности для его существования. Теперь было не то. Поистине верно сказано, что «когда жизнь дорожает, она становится дешевле».
Слухи о маньяке, затопившие Баланцево, обрастали все новыми подробностями. Анализируя их, сотрудники Лобекидзе выуживали по крупицам кое-какие факты. Однако лишенные логики действия преступника не позволяли выстроить сколько-нибудь действенную стратегию поиска. В глубокой тайне формировались группы захвата и заманивания, в которые помимо опытных оперативников входили и хрупкие с виду девушки, почти девочки. Слонялись по темным углам мальчишки — еще более миловидные и нескладные, чем Коля Спесивцев, чей истерзанный труп был обнаружен три недели назад. Но напрасно сидели в засадах и вели наружное наблюдение асы розыска. Душегуб больше не выходил на свою кровавую охоту. Затаился.
Капитан Тищенко все девять лет после института прослужил в Баланцево, из них последние шесть — в уголовном розыске, и все происходящее в городке было ему досконально известно. Источников информации хватало — как тайных, так и явных, известных в округе стукачей. Да и вообще, баланцевская милиция была широко известна в определенных кругах далеко не деликатным обхождением, так что, зачастую допросы заканчивались «чистосердечными признаниями», особенно когда попадался новичок. А уж по части чужих грехов — тут выкладывали все подчистую. Особенно ценные, хранимые в глубокой тайне авторитетные в блатной среде источники информации в отделение не ходили. На то имелись конспиративные квартиры у оперативников и розыскников.
Фильтрацию сведений из общего потока капитан вел скрупулезно, но успех не приходил. В последнее время вообще все шло вкривь и вкось. Было от чего прийти в отчаяние. Однако в кабинете у Лобекидзе капитан собирался, становился сух и деловит, словно решались обычные производственные дела.
— Месяц, Иван Зурабович, только начался, а у нас уже...
— Да, что-то я не припомню такого. Какое-то повальное безумие. Дети гибнут, подростки. Неслыханно урожайный месяц. У тебя ведь там тоже?..
— Да, девчушка семнадцати лет. Только что школу окончила, с медалью. Ее в школьном дворе и нашли.
Мутное дело. Только выродок твой тут ни при чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27