Это, пожалуй, не вполне соответствует галантным версальским традициям, но тем хуже!
— Алло!.. Да… Держалась спокойно?.. Очень хорошо. Как вы сказали?.. Просит рояль? Возьмите напрокат… Да, под мою ответственность. Отец оплатит все расходы. Но смотрите мне, если вы хоть на минуту уйдете из коридора или если она удерет через окно…
В тюрьме никаких происшествий. Судья Форлакруа в одиннадцать часов имел свидание со своим адвокатом и в продолжение получаса мирно с ним беседовал.
Глава 7
«Расспросите обо всем комиссара»
Как приятно было в восемь утра спуститься по узкой лесенке с блестящими на солнце сосновыми перилами, войти в пустой зал гостиницы, усесться за тот же столик, что всегда, и обнаружить на нем прибор, кружку из толстого фаянса, домашнюю колбасу и свежие креветки утреннего лова!
— Тереза, кофе! — крикнул Мегрэ, усаживаясь.
Однако кофе ему принесла хозяйка.
— Тереза пошла к мяснику.
— Растолкуйте мне, хозяйка: в порту ни души, хоть вода стоит низко… Неужто местные жители боятся холода?
— Нынче мертвая вода, — объяснила собеседница.
— Что это значит?
— В прилив на устричных отмелях делать нечего.
— Выходит, половину времени собиратели мидий сидят без дела?
— Вот уж нет! Здесь чуть ли не у каждого земля, или болота, или скот…
Комиссар обошелся приветливо даже с Межа, хотя тот благоухал бриллиантином и нацепил нелепый ядовито-зеленый шарф.
— Садись. Угощайся. И рассказывай, что ты обнаружил у этой несчастной старухи.
Мегрэ имел в виду мать Марселя. По правде сказать, он был доволен, что переложил эту обязанность на плечи инспектора.
— Наверняка старый деревенский домишко? Мебель ветхая, допотопная? Стоячие часы с медным маятником, который поблескивает при качании?
— Не угадали, шеф! Этот дом ежегодно красят. Старую дверь заменили на новенькую, с накладками из поддельного кованого железа. Мебель куплена в универмаге на бульваре Барбес.
— Хозяйка первым делом поднесла тебе выпить.
— Было дело.
— И ты не нашел в себе сил отказаться?
Бедняга Межа так и не взял в толк, какую провинность он совершил, не отказавшись от рюмки сливянки — ароматной местной водки.
— Не красней. Я не тебя имею в виду. Скорее, самого себя, — он ведь и ел, и пил в доме судьи. — Одни находят в себе силы отказаться, другие нет. Ты пошел к этой старухе, чтобы вытянуть из нее сведения против сына, а начал с того, что отведал ее сливянки… Мне кажется, что судья — из тех, кто умеет отказаться. Отказаться от чего угодно, хоть от самого себя! Не ломай себе над этим голову… Она плакала?
— Знаете, она не меньше сына ростом, да и в силе ему не уступает. Сначала хорохорилась, потом заговорила сквозь зубы. Заявила, что если мы не отстанем, она прибегнет к какому-нибудь «законнику». Я спросил, находился ли ее сын в отлучке последние дни. Чувствую — она в нерешительности. «Насколько я знаю, он поехал в Ниор по делам». — «Вы уверены, что он именно в Ниоре? Где он ночевал?» — «Не знаю». — «Как так — не знаете? Вы ведь живете в доме вдвоем! Может быть, разрешите осмотреть комнаты? У меня нет постановления, но, если вы откажете…» Поднялись мы с ней на второй этаж… Там-то все по-старому, мебель старинная, точно как вы сейчас говорили, — огромные шкафы, сундуки, увеличенные фотографии. — «В каком костюме ваш сын ездит в город?» — Она сняла с вешалки синий саржевый костюм. Я проверил карманы. Нашел вот этот счет из нантской гостиницы. Посмотрите на число: пятое января — за несколько дней до того, как в Эгюийон приехал доктор Жанен.
— Ты не пожалел о той рюмке сливянки? — спросил Мегрэ, поднимаясь навстречу разносчику телеграмм. Вернувшись на место с несколькими телеграммами, он разложил их перед собой, но, вопреки обыкновению, не распечатал сразу же.
— Между прочим, знаешь, почему старая Дидина со своим Юло так возненавидели судью? Я забирался во всякие дебри, а причина-то простая, такая же простая, как эта деревенька, как этот маяк, когда его освещает солнце. Когда вышедший на пенсию таможенник и его жена узнали, что судья переехал в Эгюийон, Дидина навестила его, напомнила ему детское знакомство. Предложила ему взять их в услужение — ее кухаркой, а самого Юло садовником. Форлакруа отказался: он хорошо ее знал. Вот и все!
Комиссар вскрыл одну из телеграмм и протянул Межа.
«Марсель Эро состоит учете как моряк проходил службу на борту эсминца „Мститель“.
— Но судья же сознался! — воскликнул Межа.
— Вот как! Сознался?
— Об этом пишут все газеты.
— А ты, оказывается, еще веришь всему, о чем пишут газеты?
У него хватило терпения дождаться десяти часов в полном, так сказать, бездействии — он бродил между вытащенных на берег лодок, поглядывал на дом и только два раза зашел в гостиницу пропустить рюмочку, потому что было и впрямь холодно. При виде двух подъехавших одна за другой машин он улыбнулся: потешная, прямо-таки трогательная приверженность установленной форме! Двое, приехавшие в такую рань из Ларош-сюр-Йон, были старинными друзьями. Они на «ты» со школьной скамьи. Им приятнее было бы проделать этот путь в одной и той же машине. Но один из них — судебный следователь, ведущий эгюийонское дело; другой — адвокат, приглашенный судьей Форлакруа. Потому накануне они долго спорили, прилично ли им ехать вместе.
Оба пожали Мегрэ руку. Г-н Куртье, мужчина средних лет, слыл лучшим адвокатом департамента.
— Мой клиент сообщил, что передал все ключи вам.
Мегрэ извлек ключи из кармана, и все трое направились к дому, возле которого по-прежнему дежурил жандарм. Следователь, явно не придавая этому значения и желая лишь показать, что от его внимания ничего не ускользает, заметил:
— По правилам, дом следовало опечатать. Ну, не беда! Поскольку господин Форлакруа сам вручил ключи комиссару и попросил его…
Как странно! Мегрэ вошел сюда, как к себе домой, повесил пальто на хорошо знакомую вешалку, направился в библиотеку.
— Нам придется задержаться здесь на некоторое время, поэтому затоплю-ка я камин…
На сердце у него заскребли кошки: он снова увидел два кресла у камина, невыметенный трубочный пепел, окурки…
— Советую устраиваться поудобней, господа. Адвокат не без обиды начал:
— Мой клиент сказал мне: «Расспросите обо всем комиссара». Следовательно, вам, господин комиссар, придется рассказать нам, что он делал после того, как убил того человека и замуровал его, так сказать, у себя в колодце.
— Проходите, господин следователь, — по-хозяйски предложил Мегрэ. — Заметьте, я не рассчитываю найти здесь ничего сенсационного. Я просил разрешения на обыск, в сущности, для того, чтобы лучше представить себе, как жил судья Форлакруа в последние годы. Поглядите, с каким вкусом подобрана вся эта мебель, насколько удачно расставлено все, вплоть до последней безделушки.
Форлакруа не сразу уехал из Версаля. Жену он попросту выставил за дверь — вполне хладнокровно, выдав ей внушительный чек. Судья так и стоял у Мегрэ перед глазами — маленький, щуплый, непроницаемый, шевелюра словно ореол вокруг головы, пальцы сухие, нервные. Он не из тех, кто соглашается с тем, с чем не желает соглашаться. Мегрэ сам признал это нынче утром. Дидина знает судью с этой стороны, не зря она столько лет не может забыть, с каким ледяным спокойствием он отверг ее предложения, и не отверг, а просто-напросто не снизошел до них!
— Она не делала попыток остаться с вами и с детьми? — допытывался Мегрэ, когда они сидели вдвоем у камина.
Разумеется, делала! Закатывала сцены. Валялась у него в ногах. Потом месяцами писала ему. Умоляла, угрожала.
— Я ни разу не ответил. А потом узнал, что она живет на Лазурном берегу с этим своим голландцем.
Дом в Версале он продал. Переехал в Эгюийон. А потом…
— Вы чувствуете атмосферу этого дома? Здесь все дышит комфортом и благополучием, — вздохнул Мегрэ. — Хозяин этого дома годами следил за собственными детьми, гадая, его это дети или не его. А мальчик, взрослея, в свою очередь пытался проникнуть в окружавшую его тайну, спрашивал о матери, о своем рождении…
Мегрэ как раз отворил дверь в комнату, где по-прежнему стояли на своих местах игрушки, а в углу — школьная парта из светлого дуба. Дальше находилась бывшая спальня Альбера, в шкафу еще висела его одежда. Потом они обнаружили стенной шкаф, набитый куклами Лиз Форлакруа.
— Лет в семнадцать-восемнадцать, — продолжал комиссар, — Альбер бог знает почему возненавидел отца. Он не понимал, зачем тот держит его сестру взаперти. А у Лиз уже тогда случился первый припадок. И как раз в это время Альбер наткнулся на одно из писем, написанных вскоре после драмы. Постойте… Кажется, оно в этом секретере. У меня есть ключ от него.
Казалось, у комиссара есть ключи не только от секретера эпохи Людовика XVI, но и к людям, которые столько лет жили в этом доме. Он курил трубку. Следователь и адвокат шли за ним. Во всем, что он делал, о чем заговаривал, сквозил такт, которого трудно было ожидать от этого толстяка с большими ручищами.
— Можете приобщить его к делу, — сказал он, не читая письма. — Я знаю, что там написано, знаю до последнего словечка: она грозит мужу тюрьмой. Альбер потребовал объяснений. Форлакруа не пожелал ответить. С тех пор они стали чужими друг другу. После военной службы Альбер решил жить самостоятельно, но своеобразное любопытство удержало его в Эгюийоне; и вот он стал сборщиком мидий. Вы его видели. Человек он беспокойный, необузданный, хотя по виду и не скажешь. Ну, а что касается дочери…
В дверь позвонили. Мегрэ пошел открывать. Это был Межа, он принес телеграмму. Межа не прочь был войти, но шеф не пригласил его в дом. Поднявшись наверх, комиссар сообщил:
— Она ответила на мое приглашение телеграммой. Приедет.
— Кто приедет?
— Госпожа Форлакруа. Вчера в полдень она выехала из Ниццы на машине.
Мегрэ представлял собой впечатляющее зрелище. В нем и впрямь появилось нечто поразительное. Расхаживая взад и вперед по этому чужому дому, вникая в чужие жизни, тяжеловесный, невозмутимый увалень Мегрэ неуловимо менялся: и манерой держаться, и интонациями он, сам того не сознавая, начинал напоминать Форлакруа. Трудно было себе представить двух более различных людей, и все же временами это сходство так бросалось в глаза, что адвокату становилось не по себе.
— Когда я впервые пришел в этот дом, Лиз была в постели. Погодите… Эта лампа у изголовья была зажжена. Форлакруа обожал дочь. Обожал и страдал от этого, потому что не мог избавиться от сомнений. Какие у него были доказательства, что отец Лиз — он, а не кто-нибудь из любовников жены, вроде того певца с сальными волосами? Он любил ее еще и за то, что она не такая, как все дети, за то, что она в нем нуждается, за то, что она словно зверек, пугливый и ласковый. Когда ее не терзали припадки, она, как мне кажется, держалась, словно шестилетняя девочка — наивная, обаятельная. Отец приглашал к ней виднейших специалистов. Могу вам сообщить, господа, что обычно девушки с таким заболеванием едва доживают лет до шестнадцати-семнадцати, причем к этому возрасту припадки обычно учащаются, а после припадков наступает подавленность, безразличие. Деревенские языки преувеличивают, но все же и до Марселя Эро этим ее состоянием пользовались человека два, если не больше. И когда появился Марсель…
— Простите, — перебил следователь, — я еще не допрашивал обвиняемого. Утверждает ли он, что не знал о ночных визитах Марселя Эро к его дочери?
С минуту Мегрэ смотрел в окно, потом повернулся.
— Нет.
Неловкая пауза.
— Итак, этот человек… — вновь подал голос следователь.
Адвокат уже раздумывал, как изобразить эту чудовищную подробность перед судом присяжных в Ларош-сюр-Йон.
— Этот человек все знал, — подхватил Мегрэ. — Все врачи, с которыми он консультировался, были одного мнения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Алло!.. Да… Держалась спокойно?.. Очень хорошо. Как вы сказали?.. Просит рояль? Возьмите напрокат… Да, под мою ответственность. Отец оплатит все расходы. Но смотрите мне, если вы хоть на минуту уйдете из коридора или если она удерет через окно…
В тюрьме никаких происшествий. Судья Форлакруа в одиннадцать часов имел свидание со своим адвокатом и в продолжение получаса мирно с ним беседовал.
Глава 7
«Расспросите обо всем комиссара»
Как приятно было в восемь утра спуститься по узкой лесенке с блестящими на солнце сосновыми перилами, войти в пустой зал гостиницы, усесться за тот же столик, что всегда, и обнаружить на нем прибор, кружку из толстого фаянса, домашнюю колбасу и свежие креветки утреннего лова!
— Тереза, кофе! — крикнул Мегрэ, усаживаясь.
Однако кофе ему принесла хозяйка.
— Тереза пошла к мяснику.
— Растолкуйте мне, хозяйка: в порту ни души, хоть вода стоит низко… Неужто местные жители боятся холода?
— Нынче мертвая вода, — объяснила собеседница.
— Что это значит?
— В прилив на устричных отмелях делать нечего.
— Выходит, половину времени собиратели мидий сидят без дела?
— Вот уж нет! Здесь чуть ли не у каждого земля, или болота, или скот…
Комиссар обошелся приветливо даже с Межа, хотя тот благоухал бриллиантином и нацепил нелепый ядовито-зеленый шарф.
— Садись. Угощайся. И рассказывай, что ты обнаружил у этой несчастной старухи.
Мегрэ имел в виду мать Марселя. По правде сказать, он был доволен, что переложил эту обязанность на плечи инспектора.
— Наверняка старый деревенский домишко? Мебель ветхая, допотопная? Стоячие часы с медным маятником, который поблескивает при качании?
— Не угадали, шеф! Этот дом ежегодно красят. Старую дверь заменили на новенькую, с накладками из поддельного кованого железа. Мебель куплена в универмаге на бульваре Барбес.
— Хозяйка первым делом поднесла тебе выпить.
— Было дело.
— И ты не нашел в себе сил отказаться?
Бедняга Межа так и не взял в толк, какую провинность он совершил, не отказавшись от рюмки сливянки — ароматной местной водки.
— Не красней. Я не тебя имею в виду. Скорее, самого себя, — он ведь и ел, и пил в доме судьи. — Одни находят в себе силы отказаться, другие нет. Ты пошел к этой старухе, чтобы вытянуть из нее сведения против сына, а начал с того, что отведал ее сливянки… Мне кажется, что судья — из тех, кто умеет отказаться. Отказаться от чего угодно, хоть от самого себя! Не ломай себе над этим голову… Она плакала?
— Знаете, она не меньше сына ростом, да и в силе ему не уступает. Сначала хорохорилась, потом заговорила сквозь зубы. Заявила, что если мы не отстанем, она прибегнет к какому-нибудь «законнику». Я спросил, находился ли ее сын в отлучке последние дни. Чувствую — она в нерешительности. «Насколько я знаю, он поехал в Ниор по делам». — «Вы уверены, что он именно в Ниоре? Где он ночевал?» — «Не знаю». — «Как так — не знаете? Вы ведь живете в доме вдвоем! Может быть, разрешите осмотреть комнаты? У меня нет постановления, но, если вы откажете…» Поднялись мы с ней на второй этаж… Там-то все по-старому, мебель старинная, точно как вы сейчас говорили, — огромные шкафы, сундуки, увеличенные фотографии. — «В каком костюме ваш сын ездит в город?» — Она сняла с вешалки синий саржевый костюм. Я проверил карманы. Нашел вот этот счет из нантской гостиницы. Посмотрите на число: пятое января — за несколько дней до того, как в Эгюийон приехал доктор Жанен.
— Ты не пожалел о той рюмке сливянки? — спросил Мегрэ, поднимаясь навстречу разносчику телеграмм. Вернувшись на место с несколькими телеграммами, он разложил их перед собой, но, вопреки обыкновению, не распечатал сразу же.
— Между прочим, знаешь, почему старая Дидина со своим Юло так возненавидели судью? Я забирался во всякие дебри, а причина-то простая, такая же простая, как эта деревенька, как этот маяк, когда его освещает солнце. Когда вышедший на пенсию таможенник и его жена узнали, что судья переехал в Эгюийон, Дидина навестила его, напомнила ему детское знакомство. Предложила ему взять их в услужение — ее кухаркой, а самого Юло садовником. Форлакруа отказался: он хорошо ее знал. Вот и все!
Комиссар вскрыл одну из телеграмм и протянул Межа.
«Марсель Эро состоит учете как моряк проходил службу на борту эсминца „Мститель“.
— Но судья же сознался! — воскликнул Межа.
— Вот как! Сознался?
— Об этом пишут все газеты.
— А ты, оказывается, еще веришь всему, о чем пишут газеты?
У него хватило терпения дождаться десяти часов в полном, так сказать, бездействии — он бродил между вытащенных на берег лодок, поглядывал на дом и только два раза зашел в гостиницу пропустить рюмочку, потому что было и впрямь холодно. При виде двух подъехавших одна за другой машин он улыбнулся: потешная, прямо-таки трогательная приверженность установленной форме! Двое, приехавшие в такую рань из Ларош-сюр-Йон, были старинными друзьями. Они на «ты» со школьной скамьи. Им приятнее было бы проделать этот путь в одной и той же машине. Но один из них — судебный следователь, ведущий эгюийонское дело; другой — адвокат, приглашенный судьей Форлакруа. Потому накануне они долго спорили, прилично ли им ехать вместе.
Оба пожали Мегрэ руку. Г-н Куртье, мужчина средних лет, слыл лучшим адвокатом департамента.
— Мой клиент сообщил, что передал все ключи вам.
Мегрэ извлек ключи из кармана, и все трое направились к дому, возле которого по-прежнему дежурил жандарм. Следователь, явно не придавая этому значения и желая лишь показать, что от его внимания ничего не ускользает, заметил:
— По правилам, дом следовало опечатать. Ну, не беда! Поскольку господин Форлакруа сам вручил ключи комиссару и попросил его…
Как странно! Мегрэ вошел сюда, как к себе домой, повесил пальто на хорошо знакомую вешалку, направился в библиотеку.
— Нам придется задержаться здесь на некоторое время, поэтому затоплю-ка я камин…
На сердце у него заскребли кошки: он снова увидел два кресла у камина, невыметенный трубочный пепел, окурки…
— Советую устраиваться поудобней, господа. Адвокат не без обиды начал:
— Мой клиент сказал мне: «Расспросите обо всем комиссара». Следовательно, вам, господин комиссар, придется рассказать нам, что он делал после того, как убил того человека и замуровал его, так сказать, у себя в колодце.
— Проходите, господин следователь, — по-хозяйски предложил Мегрэ. — Заметьте, я не рассчитываю найти здесь ничего сенсационного. Я просил разрешения на обыск, в сущности, для того, чтобы лучше представить себе, как жил судья Форлакруа в последние годы. Поглядите, с каким вкусом подобрана вся эта мебель, насколько удачно расставлено все, вплоть до последней безделушки.
Форлакруа не сразу уехал из Версаля. Жену он попросту выставил за дверь — вполне хладнокровно, выдав ей внушительный чек. Судья так и стоял у Мегрэ перед глазами — маленький, щуплый, непроницаемый, шевелюра словно ореол вокруг головы, пальцы сухие, нервные. Он не из тех, кто соглашается с тем, с чем не желает соглашаться. Мегрэ сам признал это нынче утром. Дидина знает судью с этой стороны, не зря она столько лет не может забыть, с каким ледяным спокойствием он отверг ее предложения, и не отверг, а просто-напросто не снизошел до них!
— Она не делала попыток остаться с вами и с детьми? — допытывался Мегрэ, когда они сидели вдвоем у камина.
Разумеется, делала! Закатывала сцены. Валялась у него в ногах. Потом месяцами писала ему. Умоляла, угрожала.
— Я ни разу не ответил. А потом узнал, что она живет на Лазурном берегу с этим своим голландцем.
Дом в Версале он продал. Переехал в Эгюийон. А потом…
— Вы чувствуете атмосферу этого дома? Здесь все дышит комфортом и благополучием, — вздохнул Мегрэ. — Хозяин этого дома годами следил за собственными детьми, гадая, его это дети или не его. А мальчик, взрослея, в свою очередь пытался проникнуть в окружавшую его тайну, спрашивал о матери, о своем рождении…
Мегрэ как раз отворил дверь в комнату, где по-прежнему стояли на своих местах игрушки, а в углу — школьная парта из светлого дуба. Дальше находилась бывшая спальня Альбера, в шкафу еще висела его одежда. Потом они обнаружили стенной шкаф, набитый куклами Лиз Форлакруа.
— Лет в семнадцать-восемнадцать, — продолжал комиссар, — Альбер бог знает почему возненавидел отца. Он не понимал, зачем тот держит его сестру взаперти. А у Лиз уже тогда случился первый припадок. И как раз в это время Альбер наткнулся на одно из писем, написанных вскоре после драмы. Постойте… Кажется, оно в этом секретере. У меня есть ключ от него.
Казалось, у комиссара есть ключи не только от секретера эпохи Людовика XVI, но и к людям, которые столько лет жили в этом доме. Он курил трубку. Следователь и адвокат шли за ним. Во всем, что он делал, о чем заговаривал, сквозил такт, которого трудно было ожидать от этого толстяка с большими ручищами.
— Можете приобщить его к делу, — сказал он, не читая письма. — Я знаю, что там написано, знаю до последнего словечка: она грозит мужу тюрьмой. Альбер потребовал объяснений. Форлакруа не пожелал ответить. С тех пор они стали чужими друг другу. После военной службы Альбер решил жить самостоятельно, но своеобразное любопытство удержало его в Эгюийоне; и вот он стал сборщиком мидий. Вы его видели. Человек он беспокойный, необузданный, хотя по виду и не скажешь. Ну, а что касается дочери…
В дверь позвонили. Мегрэ пошел открывать. Это был Межа, он принес телеграмму. Межа не прочь был войти, но шеф не пригласил его в дом. Поднявшись наверх, комиссар сообщил:
— Она ответила на мое приглашение телеграммой. Приедет.
— Кто приедет?
— Госпожа Форлакруа. Вчера в полдень она выехала из Ниццы на машине.
Мегрэ представлял собой впечатляющее зрелище. В нем и впрямь появилось нечто поразительное. Расхаживая взад и вперед по этому чужому дому, вникая в чужие жизни, тяжеловесный, невозмутимый увалень Мегрэ неуловимо менялся: и манерой держаться, и интонациями он, сам того не сознавая, начинал напоминать Форлакруа. Трудно было себе представить двух более различных людей, и все же временами это сходство так бросалось в глаза, что адвокату становилось не по себе.
— Когда я впервые пришел в этот дом, Лиз была в постели. Погодите… Эта лампа у изголовья была зажжена. Форлакруа обожал дочь. Обожал и страдал от этого, потому что не мог избавиться от сомнений. Какие у него были доказательства, что отец Лиз — он, а не кто-нибудь из любовников жены, вроде того певца с сальными волосами? Он любил ее еще и за то, что она не такая, как все дети, за то, что она в нем нуждается, за то, что она словно зверек, пугливый и ласковый. Когда ее не терзали припадки, она, как мне кажется, держалась, словно шестилетняя девочка — наивная, обаятельная. Отец приглашал к ней виднейших специалистов. Могу вам сообщить, господа, что обычно девушки с таким заболеванием едва доживают лет до шестнадцати-семнадцати, причем к этому возрасту припадки обычно учащаются, а после припадков наступает подавленность, безразличие. Деревенские языки преувеличивают, но все же и до Марселя Эро этим ее состоянием пользовались человека два, если не больше. И когда появился Марсель…
— Простите, — перебил следователь, — я еще не допрашивал обвиняемого. Утверждает ли он, что не знал о ночных визитах Марселя Эро к его дочери?
С минуту Мегрэ смотрел в окно, потом повернулся.
— Нет.
Неловкая пауза.
— Итак, этот человек… — вновь подал голос следователь.
Адвокат уже раздумывал, как изобразить эту чудовищную подробность перед судом присяжных в Ларош-сюр-Йон.
— Этот человек все знал, — подхватил Мегрэ. — Все врачи, с которыми он консультировался, были одного мнения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17