— В особую бригаду.
— Садись-ка. Я тебе сварю чашечку кофе.
Она пыталась меня уложить, но я не намерен был прогуливать в первый день новой жизни. Я выпил немыслимое количество черного кофе. Съесть я не мог ничего, несмотря на требования Луизы. Только принял Душ.
Когда в два часа я возвращался на набережную Орфевр, у меня еще горели щеки и блестели глаза. Ноги подкашивались, в голове было пусто.
Я сел в свой уголок и старался говорить как можно меньше, оттого что голос мог меня подвести, да и язык заплетался.
На другой день, как бы для испытания, мне впервые поручили задержать преступника. Это было в номерах на улице Руа-де-Сесиль.
Выслеживали его уже пять дней. За ним числилось несколько убийств. Это был иностранец, чех, если память мне не изменяет, силач, всегда вооруженный, всегда начеку.
Надо было его обезоружить, чтобы он не стал отстреливаться, — он был из тех, кто сразу начинает палить наудачу в толпу и может перебить немало народу, пока его самого не уложат.
Он знал, что ему крышка, что полиция идет за ним по пятам, но почему-то еще не решается его брать. На улице он старался держаться в гуще толпы, отлично понимая, что мы рисковать не станем.
Меня назначили в помощь инспектору Дюфуру, который занимался этим делом уже несколько дней и знал каждый шаг преступника за последнее время.
Впервые в жизни пришлось переодеться в чужое платье. Если явиться в эту грязную гостиницу в обычной нашей одежде, поднимется переполох и подопечный может под шумок удрать.
Мы с Дюфуром напялили старое тряпье и для пущего правдоподобия оставили на щеках двухдневную щетину. Молодой инспектор, специалист по замкам, проник заранее в гостиницу и изготовил превосходный ключ для нужной нам комнаты.
Мы заняли номер на той же площадке до того, как чех пришел ночевать. Вскоре после одиннадцати нам с улицы подали сигнал, что он поднимается по лестнице.
План задержания был разработан не мной, а Дюфуром, поступившим в особую бригаду гораздо раньше меня.
И вот неподалеку от нас преступник запирает дверь, ложится одетым на кровать, держа, по всей вероятности, заряженный револьвер под рукой.
Мы не спим. Ждем, пока рассветет. Если вы меня спросите почему, я отвечу словами Дюфура, которому я, охваченный нетерпением, задал тот же вопрос.
Услышав, что мы входим, убийца первым делом разобьет газовый рожок, освещающий комнату. Мы окажемся в темноте, и это сразу даст ему преимущество.
— На рассвете человеку всегда труднее сопротивляться, — утверждал Дюфур, и впоследствии я убедился, что он прав.
Мы проскользнули в коридор. Кругом все спали.
С чрезвычайной осторожностью Дюфур повернул ключ в замке.
Мы договорились, что первым на преступника брошусь я, так как я был повыше и потяжелее Дюфура; я рухнул на человека, лежавшего в кровати, и схватил его.
Не знаю, сколько длилась борьба, мне она показалась бесконечной. Мы скатились на пол. Свирепое лицо вплотную придвинулось к моему. Мне запомнились очень крупные, ослепительно белые зубы. Рукой он схватил меня за ухо, силясь оторвать его.
Я не знал, что делает Дюфур, но вдруг увидел, как лицо моего противника исказилось от боли и ярости.
Постепенно он ослабил хватку. Когда я смог повернуться, то увидел, что Дюфур сидит на полу по-портновски и держит ногу преступника, бьюсь об заклад, он вывернул ее по меньшей мере дважды.
— Наручники! — скомандовал Дюфур.
В свое время я надевал наручники менее опасным личностям, например брыкающимся девкам. Но впервые задержал такого преступника, и звяканье наручников означало конец схватки, которая могла для меня плохо кончиться.

Когда при мне заговаривают о так называемом нюхе полицейского или о его методах, его интуиции, мне так и хочется спросить:
— А как насчет нюха у вашего сапожника или вашего кондитера?
Ведь тот и другой тоже обучались не один год. Знают свое ремесло и все, что с ним связано.
Как и служащие с набережной Орфевр. Вот почему все, что мне случалось читать о полицейских, в том числе и написанное моим другом Сименоном, всегда содержит неточности.
К примеру, мы сидим на службе и составляем рапорты. Кстати, это тоже входит в наши обязанности.
Сказать по правде, мы тратим куда больше времени на писанину, чем на расследование в собственном смысле слова.
Нам докладывают, что в приемной ждет пожилой человек, чем-то, видимо, очень расстроенный, и хочет немедленно видеть начальника. Нечего и говорить, что у того нет времени принять всех, кто явится, а каждый хочет во что бы то ни стало беседовать только с начальником, ибо его пустячное дело представляется ему единственно заслуживающим внимания.
И вот курьер скучным голосом уже в который раз повторяет, словно заученную молитву:
— Он говорит, это вопрос жизни и смерти.
— Примешь его, Мегрэ?
Для таких разговоров отведен маленький кабинетик рядом с инспекторской.
— Садитесь. Сигарету?
Обычно мы угадываем профессию и социальное положение посетителя прежде, чем он сам их назовет.
— Як вам пришел по очень щекотливому и сугубо личному делу.
Банковский кассир или страховой агент, человек, живущий спокойной, размеренной жизнью.
— Ваша дочь?
Речь пойдет либо о его сыне, либо о дочери, либо о жене. И мы чуть ли не дословно знаем наперед историю, которую он сейчас выложит. Нет. На этот раз он говорит не о сыне, запустившем руку в хозяйскую кассу. Не о жене, сбежавшей с молодым человеком.
Но о дочери: девушка получила отменное воспитание, никогда не давала родителям повода к недовольству. Нигде не бывала, время проводила дома, помогала матери по хозяйству.
Подруги у нее тоже девушки серьезные. Почти никогда она не выходила из дому одна.
И вдруг исчезла, забрав кое-что из своих вещей.
Ну что на это ответишь? Что каждый месяц в Париже исчезает примерно шестьсот человек, а найти удается только четыреста?
— Ваша дочь красива?
Он принес несколько фотографий, уверенный, что это поможет розыску. Если дочь красива — тем хуже, меньше надежд на удачу. Если же она, напротив, дурнушка, то, по всей вероятности, вернется через несколько дней или недель.
— Можете на нас рассчитывать. Мы примем меры.
— Когда?
— Сейчас же.
Он станет звонить нам каждый день, по два раза, а нам нечего будет сообщить ему, разве только что мы еще не успели заняться этой девицей.
После недолгого расследования мы обычно узнаем, что некий молодой человек, живший в том же доме, или продавец из соседней бакалейной лавки, или братец одной из подруг исчез в тот же день, что и она.
Нельзя же прочесать Париж и всю Францию в поисках девушки, сбежавшей из дома, а поэтому ее фотография через неделю добавится к тем, которые мы размножаем и рассылаем в комиссариаты, различные полицейские службы и на границы.

Одиннадцать часов вечера. Телефонный звонок из дежурного пункта, расположенного напротив, в здании муниципальной полиции, — туда передаются все срочные телефонные вызовы, и каждый из них регистрируется на световом табло, занимающем целую стену.
В участок Пон-де-Фландр только что сообщили об убийстве в баре на улице Криме.
Это на другом конце Парижа. Теперь в распоряжении уголовной полиции есть несколько машин, но в прежние времена приходилось брать извозчика, а потом такси, расходы на которые не всегда оплачивались.
Бар на углу еще открыт, одно из окон разбито, какие-то тени осторожно жмутся в стороне — жители этого района предпочитают держаться подальше от полиции.
Полицейские в форме уже здесь, «скорая помощь» тоже.
На заплеванном полу, посыпанном опилками, лежит скорчившись человек, он держится за грудь, и сквозь его пальцы ручьем льется кровь, собираясь в лужицу.
— Умер!
Рядом с мертвецом на полу чемоданчик, раскрывшийся, когда убитый, падая, выронил его; из чемоданчика высыпались порнографические открытки.
Хозяин бара встревожен и пытается убедить нас, что он здесь ни при чем:
— Все было тихо-мирно, как всегда. У нас тут скандалов не бывает.
— Вы его раньше видели?
— Нет.
Этого следовало ожидать. Судя по всему, хозяин отлично знает убитого, но будет упорно твердить, что впервые увидел его сегодня.
— Что произошло?
Убитый — человек неприметной наружности, среднего возраста, вернее, вообще без возраста. Одет в старый, заношенный костюм, воротник рубашки черный от грязи.
Бесполезно разыскивать его семью или квартиру. По всей вероятности, он ютился в третьеразрядных номерах, неделю в одном месте, неделю в другом, а товаром своим торговал в районе Тюильри и Пале-Рояля.
— В баре было три или четыре посетителя…
Где они — спрашивать тоже бесполезно. Их и след простыл, в свидетели не позовешь.
— Вы их знаете?
— Можно сказать, нет. Только по виду…
Черт возьми! Все эти ответы заранее известны.
— Потом вошел какой-то незнакомый человек и уселся как раз напротив него, за другим концом стойки.
Стойка имеет форму подковы, на ней — опрокинутые рюмки, в нос бьет запах дешевого вина.
— Они не разговаривали. Первый вроде бы испугался. Сунул руку в карман за деньгами…
Это верно, оружия при убитом не было.
— А тот, не говоря ни слова, выхватил пушку и выстрелил три раза подряд. Он бы еще стрелял, если б не осечка. Потом преспокойно нахлобучил шляпу и ушел.
Картина ясна. И никакого нюха тут не требуется.
Круг поисков весьма ограничен.
Не так уж их много, торговцев такого рода картинками. Мы их знаем почти наперечет. Время от времени они проходят через наши руки, отбывают небольшой срок и опять берутся за свое.
На ботинках убитого — ноги у него грязные, носки дырявые — марка берлинской фирмы. Он здесь чужак.
Ему, очевидно, дали понять, что в этих краях ему делать нечего. А может быть, он на кого-то работал, его послали с товаром, а он присвоил выручку.
На расследование уйдет дня три, от силы четыре.
Никак не больше. К розыску подключается бригада, в ведении которой меблирашки, и назавтра будет известно, где проживал убитый. Полиция нравов со своей стороны будет наводить справки, имея в руках его фотографию.
Сегодня возле Тюильри задержат несколько подозрительных личностей, с таинственным видом предлагающих прохожим все тот же товар.
Обойдутся с ними не слишком ласково. В прежнее время им бы еще не так досталось.
— Ты с этим типом встречался?
— Нет.
— Уверен?
Есть у нас на первом этаже такая каморка, темная-претемная, тесная-претесная, как шкаф, куда отправляют тех, у кого плохая память, и обычно через несколько часов они уже дубасят в дверь.
— Кажется, я его видел…
— Фамилия?
— Я знаю только имя: Отто.
Клубок разматывается медленно, но он размотается до конца.
— Он педик!
Отлично! Круг розысков совсем сужается.
— На улице Бонди он не бывал?
Обязательно бывал. Там есть маленький бар, который посещают педерасты из определенного слоя общества — самого низкого. Есть еще один такой бар, на улице Лапп, куда заходят поглазеть туристы.
— С кем ты его там видел?
Дело почти закончено. Остается только, когда преступник будет у нас в руках, добиться, чтобы он сознался и подписал свои показания.

Но не все дела так просты. На некоторые розыски уходит несколько месяцев. А иных преступников удается задержать только через несколько лет, и зачастую совсем случайно.
Но всегда или почти всегда путь расследования одинаков.
Главное — знать среду, в которой совершено преступление, образ жизни, привычки, нравы, поведение людей, замешанных в нем, будь то жертвы, виновники или просто свидетели. Ничему не удивляться, проникая в их мир, держаться с ними по-свойски, говорить на их языке.
Это правило остается неизменным всюду: в бистро возле Ла-Виллетт или Итальянских ворот, среди арабов, среди поляков и итальянцев, среди веселых девиц в кабачках на площади Пигаль и хулиганов района Терн.
Оно неизменно и на бегах, и в игорных клубах, среди взломщиков сейфов и похитителей драгоценностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17